Илья Чернев - Семейщина

• Название: Семейщина
• Автор: Илья Чернев
• Издательство: Бурятское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1988

Илья Чернев (Александр Андреевич Леонов, 1900–1962 гг.) родился в г. Николаевске-на-Амуре в семье приискового служащего, выходца из старообрядческого забайкальского села Никольского.

Все произведения Ильи Чернева посвящены Сибири и Дальнему Востоку. Им написано немало рассказов, очерков, фельетонов, повесть об амурских партизанах «Таежная армия», романы «Мой великий брат» и «Семейщина».

В центре романа «Семейщина» — судьба главного героя Ивана Финогеновича Леонова, деда писателя, в ее непосредственной связи с крупнейшими событиями в ныне существующем селе Никольском от конца XIX до 30-х годов XX века.

Масштабность произведения, новизна материала, редкое знание быта старообрядцев, верное понимание социальной обстановки выдвинули роман в ряд значительных произведений о крестьянстве Сибири.

---

И Ахимья Ивановна старалась помогать общему в меру своих сил: она готовила пищу своим трактористам, стирала их черные прокеросиненные комбинезоны и куртки. Через Никишку и Груньку, через зятя Епиху она входила в интересы большой, сложной жизни. Артельное становилось, да уж и стало, кровным. Выпадут ли вовремя дожди, дадут ли к сроку молотилки, успеют ли выстроить ток за Майданом, справятся ли механики МТС с ремонтом тракторов — все это уже не постороннее, а свое, от всего этого зависят трудодни, количество центнеров хлеба по осени в ее, Ахимьиных, закромах. Вместе с Никишкой она волновалась и печалилась о запасных частях, о своевременном подвозе горючего, сердилась, когда ломались и останавливались машины. Вместе с председателем Епихой она радовалась, — наводит порядки политотдел товарищ Лагуткин, подтягивает лодырей, выставляет их на всеобщий суд, — не укроешься, — учит людей… сколько уж подготовил через курсы настоящих колхозных умельцев: качественников, бригадиров, учетчиков.

Ахимья Ивановна горячо принимала к сердцу соревнование зятя Ваньки Сидорова с Карпухой Зуем, Фиски — с Астахиной Пистей. Как ловко, с неведомым ей, старухе, уменьем обходится Фиска с телятами на ферме!

Об этом Ахимья Ивановна готова была часами разговаривать с Лампеей, с Грунькой, с соседками.

Широко раздвинулся круг жизни. Она стала разнообразнее, привлекательнее, потекла быстрее, каждый день несет интересные новости… Как-то неприметно для самой себя Ахимья Ивановна выдала, вслед за Фросей, замуж двух последних дочек — Катьку и Грипку, — не выдала, а сами они выскочили за вернувшихся из армии парней. В старое время это было бы крупное семейное событие, и пусто враз стало бы в избе, а теперь некогда замечать пустоты, — приходит ежедневно народ, ведет артельные разговоры, дни и недели бегут, наполненные и впрямь большими, волнующими событиями. Досуг ли тут долго задумываться над тем, что касается только своей семьи? Ну, ушли Катя с Грипой, и пусть их: не в дальнюю же сторону ушли, а в свою артель. Как работали на всех, так и сейчас работают… значит, и на нее, старую Ахимью. Добро, что сумела вырастить работящих дочерей, — убытку от них артели не будет…

Если бы не беспокойное сердце Ахимьи Ивановны, совсем бы ладно жилось ей. Уж очень горяча и сострадательна старая, — невозможно ей безразлично пройти мимо печальных новостей, не повздыхать, не поохать, не пригорюниться. А печали плодятся в жизни рядом с радостью. Вот свалила с ног хворость зятя Епиху, увезли его в далекий Крым, — как не запечалиться тут: осталась артель без неоценимого, золотого председателя… в самые тугие годы вывел он артель на широкую дорогу. Правда, Гриша Солодушонок, хоть и молод, хоть и набедокурил у них в семье с незадачливым своим сватовством, тоже с головой, тоже не дает промаху и все как будто умеет и знает. Но как все же поведет он артель, той ли дорогой? Не сбился бы! Что ни говори, Епиха только в грамоте отстал от Гриши, а во всем прочем — он главный, он указчик. Молод еще Солодушонок. Так ли будут слушать его артельщики, как Епиху?.. Вернется ли Епиха, не сложит ли в далеком краю свои кости?

Печалилась Ахимья Ивановна об Епихе, о председателе, о любимом зяте, шла к Лампее, старалась ее ободрить и утешить, хотя сама нуждалась и в том и в другом…

Редко-редко приходят к Ахимье Ивановне думы о минувшем. Разве что Василий с Хамаидой навернутся погостевать в большой праздник, разворошат старое, и тогда разом повздыхает она и об отце, одиноко лежащем на крутом склоне оборской сопки, и о погибшем от японской пули брате Андрее, и о безногом Федоте, и о дедушке Ипате с Самохой, обо всех тех, кому довелось до конца испить горькую чашу. А больше и не с кем о том поговорить, кроме разве Андреича, который нет-нет да и заскочит на денек мимоездом, как тогда, после того успенья.

В противоположность своей старухе, Аноха Кондратьич не шибко-то задумывался над смыслом происходящего и особой радости от побед артели не испытывал. Ему казалось, что жизнь из месяца в месяц становится суетливее, хлопотнее. И когда все это устоится, войдет в норму, станет не новиной, а обычным, спокойным и привычным — никому не известно.

Аноха Кондратьич больше замечал неприятное, непорядки, больше ворчал и досадливо чмыхал, чем испытывал удовлетворение от колхозных дел, в которых он не слишком-то разбирался. Новые порядки выводили его из себя: коня достать — бригадиру кланяйся, не всякий-то раз и получишь; тут бы надо на мельницу ехать или по дрова или полыни для буренки накосить да привезти, а пойдешь на конный двор — все лошади в разгоне. Или, к примеру, распределение доходов и кормов, — все ему сдается, что его обошли.

К своему двору Аноха Кондратьич, как и в старые годы, больше привержен: загадает бригадир куда-нибудь стариков, он идет с неохотой, и день этот кажется ему потерянным.

— Стар уж я, чтоб Ванька Сидоров гонял меня! Пусть-ка молодые поработают… Мы свое отробили… — ворчит он.

Многое в артельной жизни шатко, наперекор старине: расплодились среди артельщиков табакуры… Никишка, сказывают, табачок на своем тракторе похватывает… Какой-то силос, квашенину эту, придумали — зачем она, когда на Тугнуе травы сколько хочешь? И к чему этот совхоз на степи построили, — разве на низу может хлеб уродиться? Немалых денег поди это стоит, а проку пока не видать…

Аноха Кондратьич любил поговорить с домашними о бесполезности совхоза «Эрдэм»: хлеба все равно не будет, — да не видать, чтоб и сеяли его, — так что-то строят. Дворы поставили, конюшни, амбары, да еще громоздят какую-то чертовщину вверх, — высокая, издали на степи заметна. А откуда, к слову, воду совхоз достанет: колодец копай — воды на степи не скоро достанешь… И когда он узнал, что эта вышка, на верхушке которой мелькают вкруговую крылья, — ветродуй, — предназначена для подведения воды из ближайшей речонки, а также для добывания электрического огня, он покрутил головой, не очень поверил, с сомнением сказал:

— Вот те и чертовщина… Ветродуй, хэка, паря!.. Придумают же ученые люди!.. И как оно воду качать станет?..

Многого не понимал Аноха Кондратьич, в делах окружающих его людей было для него мало достоверности, но, считая себя человеком хитрым, он не выносил свои сомнения на суд людской, — неудобно наперекор идти, ведь он же первейший из первых артельщик, мыслимо ли под собственную артель подкапываться? Епиха — да что Епиха! — первая же Ахимья осмеет, а кто другой, может, и на заметку возьмет: вот ты, дескать, Аноха, какой!..

Лишь изредка, в тесном кругу надежных людей, разрешал Аноха Кондратьич себе пустить какую-нибудь подковырку. Обычно случалось так: пересмешник Мартьян Яковлевич заведет тестя, а старик и брякнет что-нибудь, сунется со своим стариковским недоуменным вопросом или советом насчет артельных беспорядков, как это, дескать, так, почему раньше этого никто не делал, а делали так-то и так, и выходило проще, удобнее?

Покусывая бороду, пересмешник Мартьян похохатывал, еще сильнее подзуживал старика…

По-настоящему отводил душу Аноха Кондратьич с сыном-трактористом. Тут он уж не считал для себя обязательным поддакивать и вилять, — о том, что ему не нравится, говорил прямо, в лоб, резко, с отцовской грубостью.

— Много ты понимаешь! — в свою очередь, щетинился Никишка.

Он не желал отступать перед стариком, который и впрямь отстал, и неизвестно, когда войдет в настоящее понятие.

— Хэка, паря! — сердито фыркал Аноха Кондратьич. — Старики по нынешним временам не в счет… А кто тебя выкормил-выпоил? Ты то забыл?!

Стычки между отцом и сыном происходили довольно часто, но, как и прежде, они не вели к разрушению семейного лада. Аноха Кондратьич мог шуметь и кричать, но был отходчив, а Никишка, несмотря на свое упрямство, проявлял снисходительность: много ли, мол, с батьки возьмешь… его не переделаешь. Он разговаривал со стариком тоном неизмеримого превосходства, с насмешливой прищуркой: он знает себе цену, он — тракторист, у него больше всех трудодней, он — кормилец семьи. В этом Аноха Кондратьич отдавал сыну должное, считался с высоким заработком Никишки. Но лучше всего умеряла задорный пыл обоих спорщиков Ахимья Ивановна, она не любила бесполезного, по ее мнению, рева, — цыкала на старика:

— Ну чего ты его учишь! Без тебя учителей у него хватает.

А сыну говорила:

— Связался… с кем связался, прости господи!

6

В страду Лампее пришлось туго. Епиха далеко, в Крыму, надо самой добывать трудодни, а ребятишки маленькие, нянька еще не подросла, и как на грех тихо покинула этот мир престарелая бабка Алдошиха. С кем оставлять ребятишек в избе?

Долго думали над этим Ахимья Ивановна с Лампеей, долго искали выхода и пришли к заключению: надо открывать ясли, иначе хоть отказывайся от работы… И оставлять малолеток на целый день голодными нельзя, и не выходить на страду нельзя…