Илья Чернев - Семейщина

• Название: Семейщина
• Автор: Илья Чернев
• Издательство: Бурятское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1988

Илья Чернев (Александр Андреевич Леонов, 1900–1962 гг.) родился в г. Николаевске-на-Амуре в семье приискового служащего, выходца из старообрядческого забайкальского села Никольского.

Все произведения Ильи Чернева посвящены Сибири и Дальнему Востоку. Им написано немало рассказов, очерков, фельетонов, повесть об амурских партизанах «Таежная армия», романы «Мой великий брат» и «Семейщина».

В центре романа «Семейщина» — судьба главного героя Ивана Финогеновича Леонова, деда писателя, в ее непосредственной связи с крупнейшими событиями в ныне существующем селе Никольском от конца XIX до 30-х годов XX века.

Масштабность произведения, новизна материала, редкое знание быта старообрядцев, верное понимание социальной обстановки выдвинули роман в ряд значительных произведений о крестьянстве Сибири.

---

— Ну чего ты его учишь! Без тебя учителей у него хватает.

А сыну говорила:

— Связался… с кем связался, прости господи!

6

В страду Лампее пришлось туго. Епиха далеко, в Крыму, надо самой добывать трудодни, а ребятишки маленькие, нянька еще не подросла, и как на грех тихо покинула этот мир престарелая бабка Алдошиха. С кем оставлять ребятишек в избе?

Долго думали над этим Ахимья Ивановна с Лампеей, долго искали выхода и пришли к заключению: надо открывать ясли, иначе хоть отказывайся от работы… И оставлять малолеток на целый день голодными нельзя, и не выходить на страду нельзя…

Еще в прошлом году Лампея слышала о хонхолойских яслях, — детным бабам большая это подмога, настоящая благодать. Потолковала она с бывшими делегатками, с активистками… походила Ахимья Ивановна по дворам многодетных вдов… Собрались бабы, пошли в контору к председателю Грише:

— Давай нам помещение под ясли. Не дашь — страдовать не пойдем! На кого ребятишек оставлять прикажешь?!

Гриша обещал помочь, поговорил в сельсовете — и вот пустующий, на две половины, высокий дом сосланного начетчика Амоса перешел в ведение матерей.

Артель дала столы, скамейки, плотники сколотили кровати, а посуду, чашки, ложки притащили из дому женщины, каждая что могла.

Высокий дом, много месяцев стоящий заколоченным, распахнул свои ставни, ожил, огласился криками детворы.

Правление назначило заведовать яслями Лампею: она начинала, ей и книги в руки. Дали ей в помощь двух нянек да повариху, — и пошла работа.

Только не все бабы согласились приносить по утрам своих детей в ясли. Нашлись такие, кто побоялся, кто не доверял Епихиной Лампее, бабе без кички, не знающей страха божия, — кто ее знает, может, у нее дурной глаз. Попервости стали таскать в ясли детей лишь молоденькие да те, которым и впрямь деться некуда. Потому и ребятишек в яслях было не густо. Но Лампея была довольна.

— Для себя старалась, а выходит, и для всех, — говорила она.

И старая Ахимья Ивановна радовалась:

— Вот тебе и страда! Недолго ты на нее походила! Дня три, кажись… А трудодни и за это получишь!..

— Ахтивистка! — сказал Аноха Кондратьич и покрутил головой.

По-прежнему распевала в свободную минутку свои песни приунывшая было Лампея и о яслях, о том, как хорошо она теперь устроена, отписала в Крым своему Епихе.

7

Одиноко и нелюдимо жил Василий Дементеич после годичной отсидки в тюрьме.

— Шелковый, тихий совсем мужик стал, — говорили о нем никольцы.

И верно: еще сильнее, чем прежде, замкнулся он в своем дворе, почти перестал показываться на людях. И потому страшно удивился он, когда однажды зимним поздним вечером пожаловал к нему нежданный гость… Какое могло быть к нему, Василию, дело у старого Цыгана, с которым не то что он, но и покойный батька Дементей не собирался якшаться? Еще в прежние годы шел по деревне слух, что Цыган — вор, нечистый на руку человек, и ребята у него такие же. Какое же касательство мог иметь он к честным хозяевам. Никогда не поддерживали знакомства с Цыганом ни батька, ни тетка Ахимья, никто из уважаемых мужиков, — за глаза о Цыгане и цыганятах говорили только худое, презрительно, осуждающе, — позор всему честному народу! Так издавна привык думать он о старом Цыгане, и вот сейчас этот плохой человек стоял у порога.

Василий не сразу узнал его при свете тусклой лампы, с минуту вглядывался от стола в неясные очертания гостя у дверей, а потом, расширив от изумления глаза, ответил на приветствие:

— Здорово… Клим Евстратьич, что ли?.. Проходи.

— Он самый, Дементеич, — шагнул вперед Цыган и, поставив палку к стене, размашисто перекрестился.

— Здорово живешь!

Уселся на лавку, по-старинному тягостно замолчал… Теряясь в догадках, Василий Дементеич наконец спросил:

— По какой надобности, Клим Евстратьич… с радостью или горем?

Цыган усмехнулся:

— С радостью нынче народ отходил… пойди найди ее, радость-то. Сам знаешь…

Неопределенный ответ еще больше разжег любопытство Василия, и, сгорая от нетерпения и порядком струхнув, — с какой бедою заявился к нему этот неприятный старик? — он поднялся, шагнул к Цыгану, уставился на него исподлобья:

— Ну?

— Да что ну, — тем же тоном, будто издеваясь над хозяином, продолжал Цыган, — беда наша известная… общая беда — артели эти.

— Это как есть, — поддакнул Василий Дементеич и снова сел на лавку.

— Вот!.. Наступили они на душу мужикам… всем нам, одноличникам… Ты, часом, не думаешь вписываться?

— И думки такой не было. Невозможное дело! — зло ощерился Василий.

— Знал я, к кому иду, — будто про себя сказал Цыган. — Нас с тобой не жалуют нынче, Дементеич… Житья не дают, день ото дня туже этот аркан на шее захлестываться будет.

— Дак туже! — согласился Василий.

— Ты вот в тюрьме отсидел. А за что, спрашивается? Да ни за что!.. И то подумай: теперь ты у них на особой примете…

Василий Дементеич опустил голову, призадумался.

— Как себя соблюсти, свой двор уберечь от разора, от порухи? — шевельнул Цыган тяжелыми своими плечами.

Разговор начинал интересовать Василия, был ему по душе, хотя он и не понимал, куда клонит неурочный нежданный гость.

— Как уберечь, я говорю? — продолжал старик. — Сидеть сложа руки не приходится — заклюют.

— А что же делать? — встрепенулся Василий.

— Не приходится, — повторил Цыган, — просидишься… По-умному-то надо бы тебе с Варфоломеичами в артель войти…

Василий досадливо мотнул головой.

— Погоди, погоди… По-умному ежели, говорю. Но так нынче не выйдет… Ежели все сговорились бы, да вошли, да завалили артель, — добро было бы! А того и нет. Свои-то все испужались, по совести зачинают в артели работать… боятся… Там ты теперь лишний. Запрягут — не пикнешь. Или выкинут, разорят дотла, или… того похуже… Когда нет согласия, одному там делать нечего!.. Я тебе так скажу, Василий Дементеич: ежли хочешь за себя постоять, ищи верных людей на стороне, не в колхозе. Они есть, такие люди, много их!.. Ты не думай: если скопом приняться, то и все колхозы свалить к антихристу можно. Один то сделает, другой — это, и, смотришь, покатится артель под уклон… Ты только слово мне дай… Дай крепкое слово!.. А сидеть, ждать, когда придут к тебе, выкинут тебя из твоего же двора через заплот, — станем ли мы того дожидаться?! Ведь край пришел, живой край!.. Ты подумай!.. Так и так погибель… Так уж лучше… зубами в горло им вцепиться, чем мокрой курицей, как Куприян, крыльями трепыхать… В горло вцепиться, но… чтоб они и не узнали… исподтишка, исподтишка…

Долго говорил Цыган, и — странно — чем путанее была его речь, тем яснее становилось Василию Дементеичу, что старик кругом прав. Будто не с ним, Василием, а с его душой беседует старый Цыган, — каждое слово его находит отклик в сердце. Неприязнь к Цыгану сменялась чувством признательности, — этот человек пришел спасти его от погибели, раскрывает ему глаза, обещает помощь…

Ворота заскрипели: из лесу возвратились с дровами ребята.

— Что ж… я согласен, — поднялся Василий Дементеич и подал старику палку: поторопись, дескать, не задерживайся…

8

Полная луна катится над Тугнуем в высоком звездном небе. Снег, куда ни глянь, вспыхивает серебряными искрами в неверном лунном свете. Степные дали затянуты туманной мглою: к ночи окрепчал мороз… Далеко слышен скрип саней. Цыган частенько осаживает лошадь, — ему кажется, что полозья свистят слишком гулко. Остановившись, он прислушивается… кругом тишина, глухо молчит степь.

— Вот язва! — ворчит Цыган. — Светло… Он едет дальше…

Скрип полозьев затихает в полуверсте от заимки. Цыган привязывает коня к одинокому остожью, идет в обход заимки, огороженной высоким заплотом. С той стороны, он знает, есть лазейка, стоит лишь потянуть на себя доску… Он все знает. Он останавливается в нужном месте, заглядывает в щель. В крайней избушке — тусклый свет.

«Не спит… ждет», — соображает Цыган и, оттянув доску, заносит ногу внутрь.

Двор залит лунным сиянием, блестит снег. Собак не видать, — они там, у ворот.

Мягко ступая в тени заплота, Цыган направился к избушке — она как раз против лазейки… постучал легонько в замерзшее окошко… скользнул в полуоткрытую на минуту дверь.

— Ждешь? — спросил он в темных сенках.

— Дожидаюсь, — шепотом ответила Пистя.

Они вошли в избенку. Цыган наклонил голову: низкий потолок, от стены до стены три шага, повернуться негде, но… тепло, благодать с мороза.

— Ребятишки спят, — зачем-то сказала Пистя. Цыган перекрестился, снял шубу, приказал:

— Закрючь двери… Ну, как? — подошел он к ней.

— Все так же, — пожаловалась Пистя, — все так же… скрутили, прижали… Никаких прибытков. Раньше сами потакали, а теперь за всем следят, как бы лишнего чего не взяла…