Таня Малярчук - «Лав – из» (сборник)

• Название: «Лав – из» (сборник)
• Автор: Таня Малярчук
• Издательство: Литагент «АСТ»c9a05514-1ce6-11e2-86b3-b737ee03444a
• Жанр: Современная проза
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-091133-2

Таня Малярчук (1983) – автор многих рассказов и эссе, переведенных на польский, немецкий, английский языки, и сборников (в т. ч. «Как я стала святой», «Зверослов», «Говорить»), а также романа «Биография случайного чуда». С начала 10–х стремительно набирает популярность в Европе. В 2013 г. стала лауреатом сразу двух престижных литературных премий: им. Джозефа Конрада–Коженёвского (Польша – Украина) и «Kristal Vilenica» (Словения). Современные российские критики сравнивают произведения Тани Малярчук с лучшими сюрреалистическими историями Людмилы Петрушевской, в которых блестяще соединены абсурд и реальность, а издание Frankfurter Allgemeine Zeitung отметило, что ее проза – «кричащий приговор в стиле великого русского сатирика 19–го века Салтыкова–Щедрина».

В сборник «Лав – из» – первое книжное издание автора на русском языке в переводе Елены Мариничевой, известной переводчицы, специализирующейся в последнее время на новейшей украинской прозе, – вошли рассказы из книги «Зверослов» и др., а также эссе.

---

Вот такая, не виданная мною, сложенная из клочочков чужих представлений, Европа. Я представляю ее большой, разноцветной и счастливой. Такой, как Украина, но намного лучше. Туда Украине стоит сместиться, потому что быть между Востоком и Западом – означает нигде. Украине не хватило нескольких сот километров, Украине не повезло с географией, мне не повезло с географией, зато повезло с историями. Эти истории делают меня богатой, и без них Европа не окончательна. И когда я наконец пересеку западную границу, чтоб посмотреть на настоящую Европу, то буду очень бояться. Ведь может оказаться, что она иная или что ее вовсе нет. И тогда я стану очередной жертвой мифов и метафор, придуманных несчастливыми людьми.

«Лав – из»

Когда-то, во времена моего светлого постсоветского детства, были такие турецкие жвачки «Love is…». Они не выдерживали никакой конкуренции с «Дональдом Даком» и «Турбо». Обыкновенная резинка, ароматизированная, что симптоматично, клубничкой. Меня мутило уже на первой минуте спринтерского пережевывания. Но производители «лав-изок», очевидно, заботились совсем не о вкусе или запахе. Своей, на первый взгляд, ненужной и неприметной деятельностью они возвращали деморализованное общество в лоно вечных духовных ценностей. Обертки, ради которых, собственно, и покупались «лав-изки», предлагали целую коллекцию определений любви. Простенький комиксообразный рисунок с мальчиком и девочкой в разных ситуациях и – не побоюсь этого слова – позах. И – неизменно – универсальная истина типа: любовь – это когда что-то мешает сосредоточиться; любовь – это когда кто-то несет твои лыжи; любовь – это сердце одно на двоих; любовь – это первопричина нашего появления на свет…

Все мои друзья, особенно мальчишки, носились с «лав-изками», словно с «Камасутрой» или журналом «Плейбой». В школе, на переменках, самые заядлые фанаты собирались вместе, чтобы почитать друг другу свои определения любви. За одну «лав-изку» можно было выменять, например, бутерброд с колбасой или два яблока, однако те, кто поддавался такому искушению, тяжко потом об этом жалели.

Представьте себе поколение украинских детей, которые не догадывались о существовании апельсинов и компьютеров, но точно знали, «Что такое любовь» – «Love is…».

Я, как всегда, все пропустила. Жвачки «Love is…» вдруг исчезли, и у меня не осталось ни одного экземпляра. Им на смену пришел более модерновый вариант – «Hate is…», который, в принципе, логически продолжал тему. Те же самые мальчик и девочка. Внизу – вердикт: ненависть – это когда ты не можешь смотреть на нее без оптического прицела.

…Помню одного не очень старого деда, который пьяным лежал на скамейке в центре крошечного западноукраинского городка и кричал: «Где любовь?! Где любовь?!»

Весь городок пришел посмотреть на этот концерт. Дед выступал несколько дней. Лежал на скамейке, не просыхая (не представляю, каким образом он пополнял запасы алкоголя в крови), беспрерывно повторяя одно и то же: «Где любовь?!» Праведные женщины толпились возле него, и каждая по-своему отвечала на его вопрос:

– В жопе.

– В Америке твоя любовь.

– На кой она тебе вообще сдалась?

– Такой старый, а туда же – любви захотел…

Маленькие дети бросали в деда яблоки, а то и камни. Бегали вокруг как чертенята, тыкали пальцами, срывали с головы картуз, стаскивали башмаки. Сцена, достойная таланта великого режиссера.

Под конец дед немного сменил репертуар. Последние слова, которые я помню, были приблизительно таковы: «Где любовь? Где жизнь моя?..» Я почти уже забыла эту историю. Сейчас та, что воспитывалась на жвачках «Love is…», вслед за пропойцей-бродяжкой готова повторять: и где же она действительно, где?.. Покажите мне хоть одного человека, который и вправду любит. Покажите мне хоть одного, которого любят на самом деле.

Ни шагу за границы жанра. Есть двое влюбленных – он и она, есть альтернативный фактор, угрожающий их общему счастью, есть драматическая ситуация, беспощадный конфликт, доходящий до кульминации, и катарсис со слезами и трупами. Влюбленные должны действовать, должны бороться, они обязаны вести себя как герои, иначе их любовь и их жертвы никому не интересны.

А неинтересного вокруг предостаточно. Наши знакомые, неудачники и слабаки, только и делают, что влюбляются, только и делают, что проигрывают. Все происходит тихо и без боя. Действующие персонажи, не решаясь на поступок, обреченно сидят друг подле друга и вяло имитируют сумасшедшую страсть. Их ромеоджульеттовский диалог можно передать двумя фразами: «Я тебя люблю» – «Я тебя тоже нет». Это не любовь. Мы так не договаривались, Боженька.

Я уже несколько дней мучаюсь, пытаясь вспомнить какую-нибудь реальную любовную историю. Так, чтоб это было сильно, искренне и до конца. Пусть она будет одна-единственная, но чтоб я могла рассказывать ее направо и налево, детям и внукам. И ничего не могу вспомнить. Боюсь, любовь – это совместный проект Шекспира и голливудских продюсеров. То, что мы принимаем за любовь, на самом деле – всего лишь страх остаться в одиночестве.

Хотя порой все выглядит гораздо проще. Возможно, мы любим и продолжаем любить из жалости к себе.

Однажды я была свидетелем уличной драки. Впрочем, не столько драки, сколько того, как один человек бил другого. Он – кургузый, маленький самоуверенный индюк – бил Ее, – причем Она была гораздо красивее его и выше на две головы. Девушка посмотрелась в миниатюрное карманное зеркальце. Индюка это не на шутку разозлило. Он ее ударил, она покачнулась, и зеркальце выпало у нее из рук – не просто даже выпало, а отлетело метров на десять, шлепнувшись на траву. Девушка заплакала. Индюк разозлился еще больше.

Я стояла рядом и наблюдала. Это было неосторожно с моей стороны: маленький, но задиристый мужичонка мог «за компанию» садануть и меня.

Я думала про себя: ну все, на этом их нежные отношения закончились. Конец любви. Странно, что они вообще так долго продержались: красавица и чудовище.

Девушка мне нравилась. Было в ней какое-то привлекательное, смиренное превосходство. Рядом с ней ее кавалер выглядел никчемным червяком.

Он кричал: «Чего ты ревешь?! Пойди и подними зеркало!»

Это было уже чересчур. Такого карамазовского издевательства я не ожидала даже от червяка. Думала: вот сейчас она даст ему сдачи. Она не выдержит. Обязательно не выдержит. Разобьет это зеркало вдребезги прямо у него на голове.

Несколько минут они стояли напротив друг друга и молчали. Испытывали один другого взглядами. Его взгляд приказывал поднять проклятое зеркало. Ее глаза выискивали в маленьком тельце возлюбленного нечто, что одни называют сердцем, а другие – душой.

Ну ударь же его, молила я. Ты же можешь! Ты выше его на две головы. Прикончи его как блоху на гребешке. Ты такая красивая. Найдешь себе другого кавалера, побольше. От большого, высокого кавалера и схлопотать не так стыдно.

Они глядели друг на друга, а я глядела на них.

И чем, вы думаете, кончился поединок?

Правильно.

Она подняла зеркальце с земли, повытирала слезы и вместе с индюком под ручку исчезла в неизвестном направлении. А я еще долго торчала на том же месте, захлебываясь обидой и бессилием.

Забегая вперед, скажу, что меня однажды, уже гораздо позже, тоже так ударили. И я повела себя ничуть не лучше. Повытирала слезы и все забыла. Но в тот момент было так неимоверно себя жаль. Так неимоверно приятно было себя жалеть.

Любовь – это сцена для эгоизма. Ты танцуешь на этой сцене какую-нибудь, простите, ламбаду, а тебя беспрестанно хвалят. Хвалят не потому, что твоя ламбада – вершина ламбадного искусства, а потому, что любят тебя и не хотят огорчать. И тебе хорошо. Ты уважаешь себя. Никого не видишь со своей сцены, потому что прожекторы слепят глаза. Обожаешь себя, и только себя.

Впервые я влюбилась в детском саду. Мне было лет пять или даже меньше. Это была моя воспитательница (классический случай!). Я постоянно крутилась возле нее, требуя ее внимания. Утреннюю гимнастику делала так, что из кожи вон вылезала, чуть не ломая себе при этом руки и ноги.

Кто лучше всех может рассматривать рисунки в книжках? – Я! Кто лучше всех делает из песка в песочнице крепости и заборчики? – Я! Кто громче всех поет на уроках музыки? – Я! Кто знает больше всех анекдотов? – Я! Кто наиумнейший? – Я!

Воспитательница бесконечно должна была меня хвалить, держать за руку, думать только обо мне, словом – любить меня. И так и было какое-то время. Медовый месяц в детском саду (неплохое название для добротного порнографического фильма).

А однажды воспитательница меня обидела. В моей ссоре с кем-то из детей не встала на мою сторону. Я убежала на улицу и целый день, гордая и упрямая, ждала, когда она придет ко мне, попросит прощения, скажет, что ошиблась, что соскучилась обо мне. Прошел час, другой, но воспитательница не появлялась. Думаю, она лихорадочно перелистывала Макаренко, потому что не знала, как правильно повести себя со мной. Но тогда я была готова убить ее – свою любовь, которая так жестоко со мной обошлась. Меня предали. Бросили. Высмеяли. В одно мгновение из наиумнейшей я превратилась в полную дуреху. Забыла все анекдоты. Потеряла голос. Сцена, на которой я танцевала свою ламбаду, провалилась, и я бухнулась вниз, на самое дно презрения и неуважения к себе.