Йожеф Лендел - Незабудки (Рассказы)

• Название: Незабудки (Рассказы)
• Автор: Йожеф Лендел
• Издательство: Известия
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1990
• ISBN: 5-206-00040-Х

Йожеф Лендел (1896–1975) — известный венгерский писатель, один из основателей Венгерской коммунистической партии, активный участник пролетарской революции 1919 года.

После поражения Венгерской Советской Республики эмигрировал в Австрию, затем в Берлин, в 1930 году переехал в Москву.

В 1938 году по ложному обвинению был арестован. Реабилитирован в 1955 году. Пройдя через все ужасы тюремного и лагерного существования, перенеся невзгоды долгих лет ссылки, Йожеф Лендел сохранил неколебимую веру в коммунистические идеалы, любовь к нашей стране и советскому народу.

Рассказы сборника переносят читателя на Крайний Север и в сибирскую тайгу, вскрывают разнообразные грани человеческого характера, проявляющиеся в экстремальных условиях. Лендел далек от нагнетания ужасов, смакования темных сторон действительности, прямого морализирования; для его повествования характерны полутона, лиризм, психологическая глубина.

---

— Не худо дело.

— Не то что не худо, а самое что ни на есть наилучшее. Да и выгодное, я тебе скажу. Ежели лошадь имеется, то и дров, и корма домой вовремя завезешь. Ну, и слава по селу о тебе идет: «Какой работящий наш Мишка!» Мать ты моя родная… «Ни днем, ни ночью не дает себе роздыха!» Вот так-то, брат!.. Знамо дело, уход за лошадью требуется. Кормить, поить — все в положенный час, тут я слежу строго. Но скребницей пройтись, лоск навести — это уж увольте; этим пусть занимается тот, кому лошадь запрягать. Вычистит — хорошо, не вычистит — и так сойдет. Вот и стала лошадь что старая попона: хлопнешь по спине ладонью, и пыль столбом. Не нравится — не хлопай и вообще скотину не бей. Верно я говорю?

— Не знаю.

— Вот эта коняга, к примеру, — он обернулся к лошади, спокойно стоявшей позади, — ни кнута, ни тумаков не пробовала. Ежели выведет из терпенья, я только ейную мать недобрым словом помяну: для умной лошади этого и достаточно, хозяином к ней не дурак приставлен.

Незнакомец кивнул. Ему нравился этот словоохотливый старикан, и он рад был избавиться от должности караульщика: не работа, а безделье, и думы неотступно одолевают.

Мишка вот уже годы был единственным и, можно сказать, признанным на селе углежогом. Он занимался этой работой с оттепели и до уборочной страды, но два-три раза за «сезон» у него менялись подручные. Сама работа была не из легких, да и парней, кого помоложе и покрепче, сюда не заманишь: кому охота с утра до вечера с углем возиться, когда и вечера все заняты, даже субботние. Если в кучах, присыпанных землей, головешки еще не прогорели, то их и субботним вечером не оставишь без присмотра. Что же это за жизнь? Разве можно чувствовать себя человеком, если даже на субботу домой не выберешься, а значит, и в баню не сходишь! Сперва чтоб помыться, затем, плеснув на раскаленные камни холодной водицы, как следует попариться, затем, облачась в чистое исподнее, с раскрасневшимся, блестящим от пота лицом, прямо как есть — в рубахе и подштанниках — прибежать домой, опрокинуть стопку, а то и две, затем одеться честь по чести и посиживать дома — если зима, а летом сесть на завалинке да по сторонам глазеть. К соседу наведаться тоже недурно или под окошком у знакомого постоять и с каждым прохожим задорным словцом перемолвиться: кому шутку бросить, кого усмешкою подначить, — без такого удовольствия и пожилому не обойтись, не говоря уж о тех, кто помоложе. Ежели человек даже субботнего вечера лишен, тогда, выходит, медведю и то лучше живется, медведь в тайге по крайности хоть сам себе хозяин. Отрезанный от дома человек ничтожнее белки, живущей на дереве; белка, к примеру, заранее чует дождь и посвистыванием оповещает об этом своих собратьев и прочих таежных обитателей. Человек же и повинность в тайге только ради того отбывает, чтобы затем домой воротиться. Парню, у которого на селе зазноба осталась, небо с овчинку покажется, ежели целую неделю на отшибе бобылем сидеть…

Так что Мишке приходилось соглашаться на любого подручного без разбора. Однако ему самому тоже не хотелось по субботам в тайге торчать, поэтому он старался подгадать так, что с пятницы закладывал дрова в яму, по субботам с утра присыпал их землей — как положено, толстым слоем, иногда даже с лихвой, но поджигал лишь в воскресенье под вечер, а то и в понедельник.

Дрова должны были гореть медленно — тлеть, иначе из них получались не угли, а пепел. Иногда случалось так, что выгорал уголь только к субботе. В таких случаях Мишка лишь таскал дрова и складывал их в ямы, но не поджигал всю неделю — иначе уголь был бы готов аккурат к воскресенью. Если к нему приставали с расспросами, когда, мол, будет уголь, у него всегда был наготове ответ: «Почем я знаю, мать вашу?.. Это вам не фабрика: бывает, яму вскроешь, а там заместо угля одна зола!..»

Вот и случалось иногда, что в самый разгар страды кузнецы по два-три дня простаивали без дела. Конечно, углежога с работы не выгоняли: кем его заменить? Но он и сам чувствовал себя неловко из-за проволочки. А подыскать подручного, который бы согласился по субботам быть на подхвате, никак не удавалось. И без того на эту работу шли распоследние лодыри, кто норовил убраться от начальства с глаз долой, либо те, кому по душе было на досуге мастерить какие-нибудь поделки, либо же охотники поспать. Конечно, был выход из положения: субботней ночью присматривать за углем в одиночку, но на это Мишка не согласился бы ни за что на свете.

Ремесло углежога было не в чести, и это сказывалось даже на убогости жилья. А ведь избушка когда-то была построена добротно. Неподалеку, на дне пади, бил родник с чистой ключевой водой. Пол в доме был настлан из плах, положенных на толстенные сосновые бревна на высоте пяти ступенек от земли. Стены и потолочные балки тоже простояли бы хоть сто лет, конечно, если бы кто-нибудь взял на себя труд заново проконопатить пазы свежим мхом да надрать дранки, чтобы крышу починить, потому как крыша протекала. И ведь дерево подходящее нашлось бы, и дранку драть — дело нехитрое, но заброшенный дом быстро приходит в негодность, вроде того, как хиреет без любви человек. К дому были пристроены и сарай, и конюшня, правда, порядком обветшалая, но даже той ее части, что пока еще уцелела, хватило бы для двух-трех лошадей. Вот только человека не находилось, кто полюбил бы этот дом в десяти верстах от села.

Лишь здесь, в тайге, вплотную обступившей глубокую падь, средь присыпанных землею и равномерно тлеющих угольных куч стало очевидно, как хорошо подходят друг другу Мишка и странноватый чужак.

У Мишки была привычка просыпаться за ночь раза четыре, не меньше, и всякий раз он при этом выходил проверить, как горит уголь. Лопата всегда стояла наготове, воткнутая в землю возле угольных куч всегда в одном и том же месте, чтобы не нужно было ее искать в потемках. Если из-под земляной присыпки выбивались языки пламени, углежог тотчас же сбивал огонь, бросив несколько лопат земли из канавы, опоясывающей яму. Тем самым беды удавалось избежать, дрова не превращались в золу, но медленно, равномерно обугливались.

Эти ночные проверки Мишка ставил себе в большую заслугу и был совершенно прав. Ведь не уследи он, и наутро вместо угольных куч полыхали бы костры; все труды, да и дровяные заготовки — каждая куча вмещала пять телег дров — пошли бы насмарку. Лишь к рассвету Мишка проваливался в глубокий сон и отсыпался все утро. Желтоватый свет, просачивавшийся сквозь запыленное оконце, ничуть не нарушал его покой. Завернувшись в овчинный тулуп, он сладко похрапывал на деревянном топчане. Бороденка его по цвету не отличалась от овчины, и лишь по сопению и храпу можно было догадаться, в какую сторону головой лежит спящий. Спал Мишка не раздеваясь, даже лапти и те не снимал.

Андраш спал всю ночь без просыпу и в исподнем; одеждой он укрывался. Каждый вечер он устраивал себе на топчане ложе из трех набитых сеном мешков. К утру мешки сбивались, расползались в стороны, и снизу, сквозь щели в толстенных половицах тянуло холодом. Должно быть, потому он и просыпался спозаранку. А может, эта привычка укоренилась в нем еще с прежней жизни, равно как у Мишки, который привык то и дело вскакивать среди ночи. Ведь на попечении Мишки, сколько он себя помнит, всегда были лошади, коровы, овцы. Что же касается чужака, то при регистрации в сельсовете было записано: «Первоначальная профессия — пекарь».

Бывший пекарь, поднявшись спозаранку, первым делом наведывался к угольным кучам. Но благодаря Мишкиному усердию там всегда был полный порядок. Затем Андраш, подхватив ведра, спускался к роднику, журчащему в самой глубине распадка. Вода там была холодная и чистая, правда, с некоторым привкусом хвои, поскольку ключ пробивался сквозь переплетенные корни огромной красной сосны. Родник прятался в густой тени, средь зарослей смородинных кустов и обступивших его деревьев, и кристально прозрачная вода казалась почти черной.

Набрав полные ведра, Андраш поднимался вверх по уютной, пологой прогалине; такая прогалина в сумрачных таежных чащобах всегда кажется приветливым, уютным островком, здесь даже у дыма был какой-то особенно приятный запах.

Обычно он ходил за водой и по второму разу, чтобы можно было не скупиться при стряпне, умывании и уборке хибары, что также считалось одной из его утренних обязанностей. Не то чтобы Мишка прямо распорядился, но если Андраш этого не сделает, пол так и останется неметеным. Мишка эту «бабью работу» на дух не принимал. И наконец, Андраш спускался в распадок по третьему разу: наполнить свежей водой колоду возле источника. Если лошадь ночевала в конюшне, то он вел ее вниз на водопой и задавал ей сена. Но по большей части лошадь всю ночь бродила на свободе. С весны и до зимы волки словно бы переводились в округе, и можно было без опаски выпускать умную скотину на волю. И человеку сподручнее, да и лошадь пасется в свое удовольствие. Несчастную конягу оставляли на конюшне лишь в том случае, если на утро намечалась ездка за дровами. Тут последнее слово было за Мишкой, ведь он при надобности мог играючи отыскать лошадь в тайге, не то что чужак.