Йожеф Лендел - Незабудки (Рассказы)

• Название: Незабудки (Рассказы)
• Автор: Йожеф Лендел
• Издательство: Известия
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1990
• ISBN: 5-206-00040-Х

Йожеф Лендел (1896–1975) — известный венгерский писатель, один из основателей Венгерской коммунистической партии, активный участник пролетарской революции 1919 года.

После поражения Венгерской Советской Республики эмигрировал в Австрию, затем в Берлин, в 1930 году переехал в Москву.

В 1938 году по ложному обвинению был арестован. Реабилитирован в 1955 году. Пройдя через все ужасы тюремного и лагерного существования, перенеся невзгоды долгих лет ссылки, Йожеф Лендел сохранил неколебимую веру в коммунистические идеалы, любовь к нашей стране и советскому народу.

Рассказы сборника переносят читателя на Крайний Север и в сибирскую тайгу, вскрывают разнообразные грани человеческого характера, проявляющиеся в экстремальных условиях. Лендел далек от нагнетания ужасов, смакования темных сторон действительности, прямого морализирования; для его повествования характерны полутона, лиризм, психологическая глубина.

---

Натаскав воды, сколько требовалось по хозяйству, Андраш разводил огонь в железной печке и усаживался на верхней ступеньке крыльца чистить картошку. По одну сторону от себя ставил ведро с мытой картошкой, по другую — чугунок; мешок с картошкой клал у ног. Начистив полный чугунок картошки, он снова мыл ее, на цыпочках пробирался в дом и ставил чугунок на огонь.

Мишка в эту пору еще спал. Андраш, управившись по дому, снова обходил угольные кучи; впрочем, он не забывал о них даже за домашними хлопотами и, если возникала нужда, оставив все дела, спешил забросать землею пробившиеся языки пламени.

Обследовав угольные кучи, он принимался за уборку: брызгал пол водою и тщательно подметал березовым веником. Когда поспевал завтрак, Андраш будил Мишку.

Старый углежог садился на постели, тыльной стороной руки протирал глаза и произносил неизменную утреннюю прибаутку:

— Вставайте, ребятишки, поспели пироги да пышки!

Она заменяла ему утреннее приветствие, молитву и даже умывание.

Пока мужики уписывали картошку, в котелке вскипала вода для чая, который заваривался на духовитых листьях черной смородины.

Харчи и хлеб они получали два раза в неделю; доставлять «подкрепление» должен был возчик, которого отряжали за готовым углем, если, конечно, тот не забывал об этой своей обязанности. Если же возчик попадался забывчивый, углежогам приходилось пробавляться одной картошкой — в начале недели Мишка прихватывал ее целый мешок. Впрочем, возница, стараясь загладить свою вину, по возможности присылал верхового, который привозил хлеб, испеченный Мишкиной женою. Для Мишки — из их собственной муки, для чужака — из муки, полученной от колхоза авансом.

Молоко доставлялось в двух оплетенных берестой горшках: Мишке — от собственной коровы, чужаку — с колхозной фермы и тоже в счет аванса.

Сверх того Мишкина жена присылала соленых огурцов, простокваши, а иногда масла или чуток мясца. Однако всякий раз строго-настрого наказывала: мол, лакомый кусок не про чужой роток, а только для Мишки. Посыльный — как правило, мальчонка-подросток, на седьмом небе от радости, что удалось проехаться верхом, — передавал этот наказ с некоторой неловкостью, а бывалый возчик — безо всякого стеснения.

— Ясно, ясно, — подмигивая, говорил в таких случаях Мишка. И тотчас же первым делом выставлял на стол мясо. Если харчи привозил мальчонка, он и того усаживал за стол. — Надо съесть поскорее, покуда не испортилось.

Однако ни ночные бдения Мишки, ни утренние хлопоты Андраша, ни братский дележ еды и табака сами по себе не привели бы к дружбе. Все это было вполне естественно. Ели сообща, так же как сообща заготавливали дрова в тайге. Естественно было, что, когда закладывали дрова в ямы, Мишка командовал, а чужак повиновался. Но вскоре в их отношениях можно было подметить нечто большее, чем естественную сработанность, и эта новая черта становилась особенно заметной, когда они в тайге грузили дрова на телегу.

Бревна приходилось распиливать на чурбаки трехметровой длины, иначе они не помещались в угольной яме. И как во всех северных лесах, нижняя часть ствола ближе к комлю была гораздо толще верхней.

Мишка на свой лад очень жалел этого одинокого и чужого в здешних краях человека. А чужак считал, что он сильнее низкорослого Мишки, и оба они старались ухватиться за толстый конец бревна. Тут между ними возникало своего рода соперничество. «Берись с другого конца!» — покрикивал Мишка, обращаясь к Андрашу, а то Андраш говорил Мишке эти же слова, в зависимости от того, кому из них удавалось обойти напарника и первым ухватиться за край ближе к комлю. Тогда-то и зародилось меж ними некое новое чувство, которому еще не определилось названия, однако оба они делали вид, будто и не замечают этих связующих нитей.

Мишкина неугомонность по ночам, обыкновение Андраша вставать ни свет ни заря и даже различие в привычках также помогали им наилучшим образом притереться друг к другу.

— Мать твоя… видно, сама поспать любила и тебя к тому приучила! — Мишка густо пересыпал свою речь упоминаниями о матери, без этого она и не получалась бы у него связной. — Ах, мать твою!.. Опять навалился на пилу, как дурной мужик на соседку!

— Я отвлекся.

— Вот то-то и оно! Отвлекся он, видите ли! Добро бы не умел пилить, так и ладно. Тогда бы и я не ругался, а принялся бы учить тебя, и дело с концом. Но ведь ты же умеешь! Пять минут тянешь ровно, будто ангел на крыльях порхает, а потом вдруг навалишься на пилу, так что и тебя вместе с ней тащи.

— Забылся, знаешь ли…

— А ты не забывайся, мать твою… экий забывчивый выискался!

Несколько минут работа шла слаженно и дружно. Затем Мишка внезапно бросал пилу.

— Ну вот, снова здорово! Что с тобой сегодня?

— Ничего.

— О чем ты думаешь, понять не могу, но только не о работе.

— Не знаю.

— За уплывшую удачу на пиле зло срываешь?

— Какая там удача…

— А может, представил, будто недруга за глотку взял?

— Чего этим добьешься!..

— Тебе виднее. Должно быть, ты все-таки много чего лишился — большего, скажем, чем я мог бы лишиться. У меня и было-то нажито за всю жизнь одна коровенка. Правда, и без коровы всего лишь раз бедовать пришлось, неполных три месяца. Как я погляжу на тебя, наверное, и ты был богатей вроде меня. Или не так?

— Пекарем я был.

— Верно, пекарем, ты говорил! С топором ты и сейчас управляешься ловчее, чем с пилой. Небось колол дрова в пекарне?

— Конечно. Пока работал пекарем…

— А кем тебе еще доводилось работать?

— На стройке работал. Потом на прокладке дороги. Ну а после пошло всякое-разное.

— Всякое-разное? Вижу, из тебя немногое вытянешь… Ну ладно, Андраш, берись за пилу и старайся думать о деле.

Так прошла первая неделя. В субботу, еще в полдень, Мишка поинтересовался:

— Так как же мы с тобой сегодня будем? — И поскольку чужак не ответил, он продолжил свою мысль: — Я рассчитываю сегодня с вечера домой податься.

— Конечно, о чем речь!

— Завтра с утречка опять буду здесь, а после ты смотаешься в село. Горячей воды у нас в бане и на тебя хватит. А к вечеру возвращайся. Ну как, согласен?

— Ладно.

— Ну а к вечеру-то обернешься?

— Обязательно.

— Потому как если ты к вечеру не поспеешь, то лучше уж я запалю кучи в понедельник, а в село тогда мы поедем вместе, но сей момент, не откладывая.

— Да не беспокойся ты. Я ведь на таких условиях и подряжался. Поджигай дрова и езжай себе на здоровье.

— Но только, чур, не подводить, смотри у меня, возвращайся к вечеру!

— Вернусь, никуда не денусь. Что мне делать на селе? Переночевать и то негде.

— Переночевать ты, положим, мог бы и у меня. Да и в другие дома приняли бы, только захоти. За чем дело стало? — Он лукаво подмигнул напарнику. — Бабенку еще не присмотрел себе?

— Не валяй дурака!

— А что в моих словах дурного? Молодецкая пора для тебя, конечно, миновала, но какая-нибудь толстозадая вдовица охотно взялась бы стирать твои портки.

— Я сам себя обстирываю.

— Дитё сам себе не сделаешь. А тут нашлись бы охотницы…

Чужак отмахнулся.

— Вон что! Не нравятся тебе наши бабы?

— Нравятся не нравятся, не могу сказать, я их не разглядывал.

— У тебя что, где-то семья осталась?

— Нет.

— Ну жена-то хоть есть?

— И сам не знаю, — вырвалось у чужака, и он поспешно перевел разговор на другое: — Обед готов, пошли поедим.

— Мне обед без надобности, дома поем. Небось чем-нибудь да накормит старая хрычовка.

— Я ведь на двоих стряпал.

— Ничего, на ужин тебе останется. Тогда, значит, я сейчас поджигаю, а после запрягу и — айда, к дому! Но к рассвету, имей в виду, явлюсь как миленький. Ближе к полуночи взгляни разок, как тут да что, и хватит. Ничего страшного за ночь не случится, а я еще до света вернусь.

Солнце успело взойти высоко, было, должно быть, часов десять утра, когда лошадь остановилась у избушки. Мишка снял с телеги мешок картошки, хлеб, горшки. Обе руки у него были заняты, пришлось толкнуть дверь локтем.

— Ну, здравствуй! — Жмурясь, он всматривался в полумрак избы. — Эй, Андраш!

Никакого ответа.

Мишка сбросил мешок на пол, поставил на стол посуду, положил хлеб, затем повернулся и через раскрытую дверь посмотрел на угольные ямы. Там было все в порядке, над ямами, присыпанными землей, курился слабый дымок. Он увидел и чужака. Тот как раз появился на краю распадка с двумя полными ведрами воды. На нем была чистая рубаха.

— Где ты пропадаешь? Поворачивай оглобли да поживей. Горячей воды в бане полно.

— Я уже помылся.

— Как это? Холодной водой?

— А печка на что?

— Ясно. Да и рубаха на тебе вроде бы…

— Выстирал с вечера, а к утру она просохла.

— Но баня-то! Попариться — совсем другое дело!.. Эх ты!