Игорь Смирнов - Философский комментарий. Статьи, рецензии, публицистика 1997 - 2015

• Название: Философский комментарий. Статьи, рецензии, публицистика 1997 - 2015
• Автор: Игорь Смирнов
• Жанр: Культурология
• Год: 2015

Подборка около 60 статей написанных с 1997 по 2015 гг

Игорь Павлович Смирнов (р. 1941) — филолог, писатель, автор многочисленных работ по истории и теории литературы, культурной антропологии, политической философии. Закончил филологический факультет ЛГУ, с 1966 по 1979 год — научный сотрудник Института русской литературы АН СССР, в 1981 году переехал в ФРГ, с 1982 года — профессор Констанцского университета (Германия). Живет в Констанце (Германия) и Санкт-Петербурге.

---

На заре существования информационного общества мыслители, которых немного позднее окрестят постмодернистами, критиковали социокультуру как царство симулякров — копий без оригиналов, референтно выхолощенных знаков, лишь притворяющихся содержательными. За этими нападками на “empty names”, как уничижительно выражался Гоббс задолго до Делеза и Жана Бодрийара, угадывается надежда на то, что символический порядок в состоянии избавиться от избыточности, сделаться оптимальным. Информационная утопия провалилась. Деза множит симулякры, отличающиеся все же от всегда бытовавших в коммуникативном обиходе своей намеренностью — примерно так же, как злоумышленное преступление отличается от случившегося по неосторожности. Деза есть акт самосознания, происходящий в социокультуре, которая квалифицировала свое несоответствие реалиям в качестве неустранимого. Более того, сегодня лгут и вещи: рынки наводняются восточно-азиатскими имитатами товаров с престижными марками. Подделки, придающие совершенство несовершенному, вносят комфорт в руины, образовавшиеся из шестидесятнического упования на идеальное коммуницирование, на котором нельзя будет паразитировать, к которому не будет примешиваться шум.

Деза сопротивопоставлена не только симулякрам, но и загадкам. Она энигматична по существу, прикидываясь на поверхности то ли раскрытием тайны, то ли гносеологически невинной регистрацией фактов. Научная любознательность не довольствуется очевидным, потому что она, вменяя историзм бытию, предполагает выход любого явления за собственные пределы, его трансгрессивность. При такой установке нет феноменов без сокровенности (без ноуменов). Деза окарикатуривает науку, выдает за отгаданное или вообще незагадочное то, что продолжает быть секретом, головоломкой. Там, где господствует деза, можно обойтись без интеллектуального напряжения, уровень которого в последние годы неудержимо снижается. Оборотная сторона дезы — электронные энциклопедии, побуждающие своих потребителей верить в то, что они владеют всезнанием, и гасящие тем самым персональную умственную предприимчивость. Не все ли равно в конце концов, как убывает познавательное беспокойство, вечно тревожившее человека: в результате компрометирования информации в мистификациях или вследствие ее суммирования в открытых недорослям хранилищах, создающих впечатление, что нет ничего неизвестного?

В приходящей в упадок информационной среде с дезой и — шире — с излишком пущенных в оборот сообщений конкурирует нехватка данных, необходимых для нормального функционирования общества. Цензурные ограничения, налагаемые на репортажи о ходе войн и контртеррористических операций, конечно же, вполне традиционны и рационально оправданны, гарантируя внезапность действий в схватке с врагом. К этому роду информационной блокады нельзя было бы предъявить никаких претензий, если бы он не имел заразительного влияния на поведение институций, предназначенных работать во благо социума отнюдь не в чрезвычайных обстоятельствах. Кризис мировой банковской системы разыгрался в октябре 2008 г., по единодушному приговору экспертов, во многом из-за ее непрозрачности, из-за отсутствия надзора за полулегальными спекуляциями на рынке ценных бумаг. Налоговые оазисы, вроде княжества Лихтенштейн, находятся почти в состоянии финансовой войны с близлежащими государствами, укрывая криминально бегущий оттуда капитал.

Чтобы социум не был подвержен дезорганизации, он обязан не только иметь ясное представление о том, каково его денежное обеспечение, какие затраты он вправе допустить, не опасаясь угрозы банкротства, но и накапливать умственное богатство, рост которого — по последнему (философскому) счету — защищает человеческий коллектив от смешения с лишь воспроизводящим себя биологическим, со стадом. Мы переживаем период безостановочного обновления медиальной техники и одновременно столь же стремительного убывания идейного творчества, каковое она призвана обслуживать. Науки о нашем символическом хозяйстве, включая сюда лингвистику, после расцвета, испытанного ими в 1960—1970-х гг., не выдвигают более концепций, которые были бы способны перетряхнуть парадигму гуманитарного знания. Оно было радикально ревизовано Фуко и его соратниками, но дальнейших революций здесь не предвидется. Иссякновение инновативной энергии в этих дисциплинах увековечила критика теоретизирования, вошедшая в моду начиная с 1980-х гг. Запреты на конструирование гипотез и широкоохватных генерализаций оправдывали себя как борьбу за надежность научной картины мира и предвосхищали тем самым государственную практику уже нынешнего столетия, пекущуюся не о свободе индивидов, а об их безопасности. Эмпиризм и описательность влекут исследовательский текст к той грани, на которой он, собственно, перестает заслуживать этого определения, на которой он делается тавтологичным реальности, не столько постигаемой в интеллектуальном волеизъявлении, сколько созерцаемой[4]. И точно так же информативность выветривается из общественного поведения, когда перестраховка подавляет свободу поступка, когда сводится до минимума экзистенциальный риск, без которого тормозится история, нуждающаяся в том, чтобы быть распахнутой в неизвестность. Умозрительные откровения поставлены под вопрос не только в гуманитарных, но и в естественных науках. Сомнение вызывает сейчас одна из последних больших физических теорий — струнного строения вселенной, не заменяемая, несмотря на множащийся по ее поводу скепсис, какой-либо альтернативной. За редкими исключениями, литература прекратила тягаться с философией в попытках объяснить человека, нацелившись на развлекательность во что бы то ни стало. Этому заданию подчинили себя и другие искусства, например кинематография. Стоит ли говорить о том, что понятно и без комментариев? Гедонистическое усвоение словесного искусства и прочего художественного творчества приобщает информации такое воспринимающее сознание, которое никак не усиливает за ее счет свои интерпретативные возможности. Со своей стороны, философия, если еще и не стала во всем объеме академической или эпигонской, то лишь благодаря продуктивности одной из ее отраслей — политфилософии, которую развивают Петер Слотердайк, Джорджо Агамбен, Майкл Хардт, Антонио Негри, Самюэль Хандингтон и др., а среди русскоязычных авторов — Михаил Ямпольский и Артемий Магун (к сожалению, не могу повторить “и др.”). Все бы хорошо, если бы только современный спрос на умствование о политике не компенсировал собой концептуальную нищету политики, осуществляемой на деле.

Западноевропейские партии похожи друг на друга, словно подмножества в мандельбротовом множестве. Чем менее либо мелочнее они конфронтируют друг с другом, тем глубже в них внутренний разлад, как о том свидетельствуют споры среди французских и немецких социал-демократов. В скатывании российского парламентаризма к едва ли не однопартийности кульминируют процессы, которые в странах с давней многопартийной системой имеют характер вялотекущих. Отсутствие доктрин, расширяющих горизонты народного ожидания, ведет к тому, что протестные настроения, тлеющие в обществе, взрываются в бессмысленном вандализме, который выбирает себе сценой то парижские предместья, то греческие города. Разве не символично то, что деструктивный гнев подростков прокатился по стране, где на агоре был рожден zoon politikon? Flash mob — еще одна, но не агрессивная разновидность ничего не значащего, дисфункционального акционизма, заодно лишающего целесообразности используемую при этом электронно-коммуникативную технику. Критика идеологий, уже давно мобилизующая евроамериканскую мысль, исходит из наивного убеждения, что возможно знание без участия в нем субъекта, неинтенциональное, не направляемое на объект никакой априорной тому гносеологической установкой, то есть не имеющее за собойидеизнания. При всей своей непрочности, при всей однобокой неполноте провозглашаемых истин и гегемонистской опасности, вытекающей отсюда, идеологизирование — необходимое условие для “дипломатичного” (слово Хельмута Плесснера) прения сторон, для релевантности политического начала в нашей публичной жизни, в противном случае устремляющейся к разрушительности или вырождающейся в пустой перформанс.

Три десятка лет тому назад идейные инициативы в области политики еще были реальностью, однако теперь очевидно, что тогда же они и пришли к концу. Этим завершением политического идеообразования стало экологическое движение. Менее всего мне хотелось бы предстать перед читателями противником сохранения окружающей среды. Но поскольку мой экоконсерватизм пока не заставляет меня бросаться с ножом, а не с чем другим, на прекрасных дам в песцах и норках, я позволю себе трезво задуматься над тем, какой идеал вынашивают “зеленые”. Вкратце он заключен в том, чтобы установить примат природы над культурой и индустриальным производством. Как бы ни заслуживал климат нашей планеты заботы о нем, логосфера не вправе исчерпаться постановкой только этой задачи, она требует имманентного ей развития — иначе она, жертвенно минимализованная, ввергнется в ту же катастрофу, что готова разразиться в натуросфере. Экологические партии увеличили при возникновении общечеловеческий духовный капитал крайне парадоксальным и, как выясняется, тупиковым путем, на котором он оказался призванным уступить свою власть био- и геоматерии. Экологические веяния достигли и Америки, послужив одной из причин грандиозного энтузиазма молодежи на выборах нового президента. Умиляюсь. Симпатизирую Бараку Обаме. Отгоняю от себя подловато напрашивающуюся мысль о том, что в экологической программе свежеиспеченного президента и такого его партийного союзника, как сенатор Гор, нет ничего оригинального по сравнению с доводами Ханса Йонаса и немецких “зеленых” конца 1970-х гг. Остается сказать, что доктрина защитников окружающей среды хорошо вписалась в самосознание информационного общества. Жителей планеты не погребут под собой домашние отбросы и фабричные отходы, считают Фолькер Грассмук и Христиан Унферзагт, если обращаться с веществом так же, как и с информацией, которая может бесследно уничтожаться оператором-программистом и снова актуализироваться им для вторичного употребления (Volker Grassmuck, Christian Unversagt. “Das Mhll-System. Eine metarealistische Bestandaufnahme”. Frankfurt am Main, 1991).