Хулия Наварро - Стреляй, я уже мертв

• Название: Стреляй, я уже мертв
• Автор: Хулия Наварро
• Издательство: группа «Исторический роман»
• Жанр: Драматургия
• Год: 2016

Бывают в жизни мгновения, когда единственный способ спастись — это умереть или убить.

В конце XIX века, на последнем этапе царизма в России, семье Цукеров, преследуемой за иудейскую веру, приходится бежать из страны, от кошмара и несправедливости. Прибыв на Землю Обетованную, Самуэль Цукер приобретает землю у арабской семьи Зиядов, возглавляемой Ахмедом. Между ним и Самуэлем возникает тесная связь, крепкая дружба, которая, несмотря на политические и религиозные различия, сохраняется поколение за поколением.

На фоне угроз, мести и многих других страстей жизнь Цукеров и Зиядов сплетается в мозаику предательства и страданий, любви возможной и невозможной, полное удивительных событий совместное существование на территории нетерпимости.

Пронзительная и трогательная хроника, две семейные саги — новый роман Хулии Наварро погружает нас в жизнь реальных людей, которые борются за то, чтобы исполнить свои мечты, которые сами ответственны за выбранный путь.

---

— Но у нас впереди новые битвы, которые мы обязаны выиграть, — нехотя ответил Бен. — И очень важно, чтобы выжившие евреи обрели свой дом.

— Если бы Сара была мусульманкой, я ни за что не согласился бы с ней расстаться, как бы на меня ни давили, — настаивал я.

— Но Сара еврейка.

После этого Бен решил переменить тему и стал рассказывать о новостях из дома. Луи по-прежнему ездил между Садом Надежды и штаб-квартирой Бена Гуриона, а дядя Йосси продолжал врачебную практику, хотя у него возникли серьезные проблемы со здоровьем. Моя кузина Ясмин и ее муж Михаил душой и телом посвятили себя служению «Хагане».

— Ясмин впала в депрессию с тех пор как узнала, что не может иметь детей, — сказал Бен. — Но мама мне написала, будто Михаил уверяет, что для него это совершенно неважно, и он любит ее еще сильнее, чем раньше.

А страшно сожалел, когда Бену настало время возвращаться в Рим, и с нетерпением ожидал, когда британские власти дадут Саре разрешение на въезд в Палестину. Мы устроили настоящий праздник, когда Густав наконец принес нам заветную бумагу.

Вера простилась с нами, заверив, что ее дом всегда открыт для нас, а Густав пообещал, что они непременно навестят нас в Палестине.

У меня был британский паспорт. После службы в британской армии я испытывал к этому народу двойственное чувство. Я восхищался их мужеством и дисциплиной, но при этом по-прежнему не верил в их добрые намерения. Я прекрасно знал, что для британцев на первом месте всегда собственные интересы, и только потом чьи-то еще, и Палестина для них — не более, чем пешка на шахматной доске геополитики.

Мама встречала меня в порту Хайфы. А с ней — Игорь и Луи. Едва корабль вошел в порт, я различил их на пристани среди других встречающих. Они нетерпеливо расхаживали по пирсу, не в силах справиться с волнением. В своем письме я сообщил лишь о нашем с Сарой приезде, но ничего не сказал о смерти отца и Далиды, так что мама до сих пор не знала, что ее муж и дочь погибли в лагере смерти под названием Освенцим.

Едва я сошел на берег, она бросилась мне навстречу и с такой силой сжала в объятиях, что чуть не сломала ребра. Потом я обнял Луи и Игоря. Луи постарел, его волосы стали совсем седыми, но рука была по-прежнему теплой и крепкой. А Игорь теперь стал еще печальнее, чем я помнил, хотя очень мне обрадовался.

Вдруг я почувствовал, как на плечо легла чья-то рука.

— Вади! — воскликнул я.

Да, это была его рука, рука моего друга, и если от объятий мамы меня охватило волнение, то при виде Вади я не смог сдержать слез. Все вокруг застыли в немом удивлении, глядя, как обнимаются араб и еврей, словно родные братья. По недоумению в их глазах я понял, что Палестина необратимо изменилась, и пропасть между арабами и евреями стала только шире. Но я отогнал прочь горькие мысли, желая насладиться радостью от встречи с моими близкими.

Сара молчала; в эту минуту она казалась еще более хрупкой и неуверенной.

— Мама, это Сара... Я писал тебе о ней...

Мама горячо обняла ее и представила остальным. Мужчины несколько растерялись, видя, как смутилась Сара во время рукопожатия.

— Я гляжу, ты процветаешь, — заметил я, когда Луи сел за руль нового грузовика — более современного, чем тот, который он водил, когда я уезжал.

Марина встретила нас у ворот Сада Надежды вместе с Сальмой и Айшой. Здесь же была и Нур, дочка Айши, однако я не увидел ни Рами, ни Наймы.

Айша и Марина сжали меня в объятиях, а Нур очень стеснялась, никак не решаясь наградить меня робким поцелуем. Она стала очень красивой девушкой и, как мне сказали, собиралась выйти замуж.

Мы с Сарой не были голодны, но не смогли устоять перед роскошным блюдами, которые наготовили мама с Мариной. Саре больше всего понравился фисташковый торт, приготовленный Сальмой по рецепту нашей милой Дины. Отец всегда восторгался тортом Дины, и я с тоской подумал о той крепкой дружбе, что их связывала.

«Как же они все постарели!» — подумал я, когда чуть позже пришли Мухаммед и Юсуф. Волосы Мухаммеда совсем поседели; Юсуф, как всегда галантный, теперь начал сутулиться, а в его глазах, прежде таких живых, угас былой огонек.

Лишь глубокой ночью, когда все уже разошлись по домам, мама решилась поговорить со мной наедине.

Марина помогала Саре обустроиться, а Луи и Игорь курили, стоя в дверях.

Мама посмотрела на меня в упор, и в ее глазах я прочел заветный вопрос: нашел ли я отца и сестру?

Трудно передать, чего мне стоило взять себя в руки, прежде чем я смог рассказать, что обоих убили нацисты, что Самуэль умер в тот же день, когда его привезли в Освенцим, а Далида... Я плакал, рассказывая, как эти подонки заставили сестру заниматься проституцией; что им было мало растоптать ее душу, надо было еще и надругаться над телом, подвергнув его стерилизации, по методу, разработанному обезумевшим мерзавцем — иного определения доктор Йозеф Менгеле просто не заслуживал. Я также рассказал, как они сражались в рядах Сопротивления, как спасли множество жизней, жизни многих евреев, которые благодаря их мужеству избежали гибели в газовых камерах.

И тут мама задрожала всем телом. Даже не представляю, чего ей стоило дослушать до конца мой рассказ, я не жалел красок, описывая каждую деталь. Она имела право знать правду.

Я обнял ее, пытаясь сдержать рыдания, но в конце концов мы оба заплакали, не думая о том, что в любую минуту в комнату могут войти Луи или Игорь.

На следующий день за завтраком я рассказал о судьбе Самуэля и Далиды остальным. Я как раз описывал ужасы Освенцима, когда на кухне появилась Сара. Я тут же замолчал. Однако, к моему удивлению, Сара продолжила разговор и стала описывать, как она, Далида и многие другие жили в этом аду.

Марина не выдержала и заплакала. Луи и Игорь, казалось, онемели от ужаса. До Палестины, конечно, доходили слухи об ужасах Холокоста, однако ужас возрастал стократ, когда люди слышали рассказы очевидцев, которым посчастливилось выжить. Сара обнажила предплечье, показав выжженный на нем номер.

Мы стояли, обнявшись, и долго плакали, сраженные этой трагедией, безмерным злом, переполнившим мир. Потом Луи вдруг поднялся на ноги и ударил кулаком по столу. Затем посмотрел на нас и сказал:

— Никогда больше! Никогда больше мы, евреи, не позволим преследовать нас, убивать, мучить, относиться к нам хуже, чем к скотине! Никто и ничто больше не заставит нас дрожать от страха, что нас в любую минуту могут выгнать из дома, из нашей страны. Никогда больше этого не будет, потому что теперь у нас есть пусть маленькая, но собственная родина, и теперь все евреи в мире знают, что есть на свете место, где они смогут спокойно жить, растить детей, стареть и умирать. Мы больше не допустим никаких погромов и холокостов. Все эти ужасы закончились навсегда.

Выслушав историю Сары, никто не осмелился возражать против моего желания жениться на ней. Даже если мама и сожалела о том, что у нас не будет детей, она ничего не сказала. Мы выжили, и это для нее было главным. Потому что она просто не перенесла бы еще одной потери. Ведь она потеряла не только мужа и дочь, но также и Даниэля, своего первенца.

Мама рассказала, что мой брат внезапно почувствовал себя плохо. Он ощущал усталость и упадок сил, старейшины кибуца послали за мамой. Несмотря на все возражения Даниэля, мама и дядя Йосси перевезли его в Иерусалим. Диагноз оказался суровым: лейкемия. Это слово означало смертный приговор. После этого Даниэль прожил всего шесть месяцев.

Мама плакала, рассказывая о страданиях Даниэля, а я казнил себя за то, что даже не потрудился толком узнать его, хотя мы искренне любили друг друга. В иные ночи, стоя на карауле, я думал о своем брате, которого никогда по-настоящему не ценил. Он был в нашей жизни чем-то вроде инородного тела; наверное, он тоже это чувствовал. Он так и не смог примириться с тем, что мама снова вышла замуж, разделив свою жизнь с другим мужчиной, родила от него детей и заставила Даниэля переселиться в новый дом, битком набитый чужими людьми. Думаю, Даниэль почувствовал себя по-настоящему счастливым только в кибуце, где был самим собой, где все его любили и уважали. Наверное, я должен был терзаться вопросом, почему Даниэль умер именно сейчас, когда наконец нашел свое счастье? Но я даже не подумал об этом, потому что сам побывал на краю гибели, и Даниэль стал для меня лишь одной потерей среди многих других.

Я сказал маме, что стану терпеливо ждать, когда Сара будет готова выйти за меня замуж, а тем временем буду учиться в университете и работать в Саду Надежды, как до меня отец. Мама не возражала. Я решил, что стану агрономом. Ничего другого мне не пришло в голову.

14. Первая катастрофа

Изекииль пристально посмотрел на Мариан, и та вздрогнула. Она слушала его так внимательно, что почти не шевелилась. Тени уже давно стали удлиняться — наступил вечер.