Вадим Арбенин - Предсмертные слова

• Название: Предсмертные слова
• Автор: Вадим Арбенин
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7784-0427-4

Книга эта — удивительно бережно и тщательно собранная коллекция предсмертных высказываний людей разных стран и эпох. Среди них властительные правители — римские императоры, европейские короли и русские цари; знаменитые священники — римские папы и реформаторы. Конечно, много здесь представителей литературы и искусства — от Овидия до Набокова, от Микеланджело до Пикассо. Не обойдены и философы — от Платона до Ницше. Попали в книгу и знаменитые красавицы, не всегда с самой безупречной репутацией, и преступники, и просто безымянные люди, сказавшие перед смертью что-то особенное.

Чтение этой книги — удивительное путешествие по людским душам во времени и пространстве.

---

Захотел перед смертью хлебного квасу и отец Петра Первого, кроткий и милостивый царь АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВИЧ ТИШАЙШИЙ, второй монарх из династии Романовых. Ничто не предвещало трагического исхода. Накануне был царь весел и здоров, принимал послов из Голландии, смотрел с царицей и царевнами комедию с заезжим фокусником и слушал военных музыкантов, разных там трубачей и литаврщиков. Но вот дохнуло на него лёгким сквознячком, и слёг царь в постель. Иноземных лекарей он не признавал или остерегался, лекарств и микстур избегал, лечился всегда сам по травникам и постоянно возил за собой большой сундук с лекарственными травами. И на этот раз, весь в жару, потребовал: «Дайте мне квасу, только очень холодного, чтобы в нём были кусочки льда. И на живот мне положите толчёного льду. И в руку тоже». Но это не помогло. Умирал царь «смертью благой и доброй» — в просветлении и покаянии. И последними его словами было традиционное волеизъявление умирающего: «Освободите из темниц узников, а должников я прощаю от долгов и обязательств. Передайте скипетр и державу сыну моему Фёдору Алексеевичу». Болезнь царя несколько времени держали в тайне, но на рынке уже закупали чёрные сукна и другие траурные ткани.

Русский художник НИКОЛАЙ КОНСТАНТИНОВИЧ РЕРИХ, живший в Индии, в долине Кулу, в предгорьях Гималаев, пил за обедом гранатовый сок, сладкий, густой, холодный, и смаковал его, даже облизывался. И вдруг поперхнулся и побледнел. «Что с тобой, Николя?» — встревожилась жена Елена Ивановна. «Да так, ничего… Слабость… Пойду прилягу». — «Я тебе помогу». — «Нет-нет, дорогая, я сам». Через полчаса Елена Ивановна наведалась в спальную комнату. Рерих был мёртв. Буквально накануне он попросил своего слугу: «Отведи меня в сад». И там спокойно, с какой-то определённой уверенностью, выбрал для своего ритуального погребального костра несколько вековых деревьев: «Вот это… Вот это. И ещё вот это». Через два дня перед домом Рериха костёр из этих деревьев и запылал. На мольберте художника осталось незаконченное полотно «Приказ Учителя». На камне, сорвавшемся со скалы, высечено на хинди: «Тело Махариши Николая Рериха, великого друга Индии, было предано сожжению на сём месте 30 мачхар 2004 года Викрам эры, да будет мир».

Утром 7 октября 1959 года американский певец МАРИО ЛАНЦА, который лечился в клинике Валле Джулия от избыточного веса, а попутно и от незалеченного флебита, попросил своего импрессарио: «Принесите мне бутылку пива „Лёвенброй“», выпив каковую, позвонил жене Бетти: «Прекрасно себя чувствую, сыт по горло докторами и завтра же буду на съёмках». И на радостях запел, запел свои любимые оперные арии. Лежал Ланца в палате № 404 на четвёртом этаже, но слышно его было даже в подвале и в больничном парке, и все пациенты и врачи клиники говорили друг другу: «Это поёт Марио». Его голос и внутренняя страсть покоряли и завораживали. А вечером того же дня голос «поющего богам» певца оборвался на полуноте. Грузный человек, он решительно поднялся с постели и вдруг, пошатнувшись, схватился за край прикроватного столика. В палату на шум вбежала Бетти и нашла мужа на полу, беспомощно повторявшего: «Мне плохо… Наверное, это из-за жары. Нужно показаться врачу… Ничего страшного, всё хорошо». Через час стало известно, что знаменитый на весь мир актёр и певец, «американский Карузо», которого Артуро Тосканини прилюдно назвал «лучшим голосом XX века», внезапно скончался — тромб из ноги добрался до сердца, и смерть наступила мгновенно. Марио Ланца был избыточен во всём. Даже в похоронных процессиях. Их было три: в Риме, где он умер; в Филадельфии, где родился; и в Голливуде, в фильмах которого он играл оперных певцов и где миллионами записывал граммофонные пластинки.

И французский писатель МАРСЕЛЬ ПРУСТ пожелал перед смертью свежего ледяного пива, единственное, что в него ещё можно было влить. И когда муж его экономки, горничной, сиделки и кухарки Селесты Альбаре сгонял за ним в ресторан отеля «Риц», что на Вандомской площади, сказал ему: «Спасибо, мой дорогой Одилон, что съездили за этим пивом». Но тотчас же прошептал Селесте: «Принёс слишком поздно». Умирая от воспаления лёгких в «убогой и гнусной меблированной квартирке» на улице Амлен, 44, близ Булонского леса в Париже, отказываясь от помощи врачей, Пруст со стоическим упорством, ночи напролёт, спешил закончить свой огромный цикл романов «В поисках утраченного времени». Оставаясь в постели, склонив голову, сцепив руки и удерживая карандаш двумя указательными пальцами, он правил гранки последних глав «самой великой французской книги XX века» перед отправкой их издателю Гастону Галимару. Вносил в текст исправления, вставлял новые куски в корректурные листы и диктовал племяннице Селесты сделанные им дополнения и поправки к тому месту своей книги, где описана смерть Бергота. Вдруг он упал на подушки, задыхаясь: «Хватит, я больше не могу! Этот Бергот!» Его преследовало видение сотворённого им героя. Теперь все сгрудились вокруг него. Испробовали всё, но, увы! — было слишком поздно. Банки больше не держались. С бесконечными предосторожностями брат Марселя, профессор Робер Пруст, приподнял его на подушках, чтобы сделать укол, а Селеста помогла отвернуть простыни. «Ах! Селеста, зачем?» — услышала она и почувствовала, как пальцы Марселя легли ей на руку и, силясь помешать, ущипнули её. «Я тебя совсем затормошил, дорогой малыш, я делаю тебе больно?» — спросил Робер. И на едином выдохе Марсель произнёс свои последние слова: «О! Да, дорогой Робер, больно!» Он угас около четырёх часов, тихо, без единого движения, с широко раскрытыми глазами, обведёнными глубокими чёрными кругами. Подле него остался лежать закапанный отваром конверт с последними написанными им неразборчивыми словами, где можно было прочитать лишь «Форшвиль», имя ещё одного из созданных им героев, которые «до самого конца питались его существом и поглотили последние крохи его жизни».

Вот и ФРАНЦ-ИОСИФ, император Австрии и король Венгрии, тоже работал до последнего часа. «Оставьте бумаги, я сам их почитаю и поработаю над ними», — сказал монарх своему адъютанту Альберту Маргутти, когда тот принёс ему свежую почту и документы. Через полчаса дочь императора Валерия заглянула к нему в кабинет в Шёнбруннском дворце и нашла отца сидящим в кресле, с воспалённым лицом и в расстёгнутом мундире. Как-то так случилось, что он простудился, простудился единственный раз в жизни. Взор выжившего из ума старика, ставшего уже просто символом, был бессмыслен, и он мало что понимал в происходящем вокруг него. Однако камердинер всё же задал ему ритуальный вопрос: «Ваше Величество, какие будут распоряжения на завтра?» — «Разбудите меня в половине четвертого утра», — последовал ответ. Короля священного города Иерусалим, каковым считался Франц-Иосиф, уложили в постель, и он попросил: «Дайте мне чего-нибудь попить». Ему дали несколько глотков некрепкого чая, и едва слышным голосом он прошептал: «Замечательно…» И это было его последнее слово. Пришла августейшая любовница императора, неудачливая актриса, но искусная акушерка Катарина Шратт, и положила на их былое любовное ложе, а теперь смертный одр императора, две белые розы.

Король Сербии АЛЕКСАНДР ОБРЕНОВИЧ читал перед смертью исследование Стендаля «О любви». Читал вслух, читал королеве Драге, в королевской спальне, на ночь глядя. Драга была когда-то фрейлиной его матери и любовницей его отца, и Александру ещё в детстве нравилось сидеть на её красивых коленях. Вульгарная женщина не обделила Александра вниманием и ласками после его восхождения на престол и со временем была объявлена королевой. Когда сербские патриоты ворвались в опочивальню к чете, полураздетая королева Драга бесстрашно встала на их пути, заслонив Александра своим красивым телом, и первый удар саблей приняла на себя. Король же, с револьвером в руке, внешне ко всему безучастный, даже не шелохнулся и вдруг сказал: «Я хотел только любви». И был застрелен. Династия Обреновичей перестала существовать.

И русский поэт-символист КОНСТАНТИН ДМИТРИЕВИЧ БАЛЬМОНТ попросил жену: «Почитай мне, Элена, стихи Бальмонта». И Елена Константиновна раскрыла томик «Сонеты солнца, мёда и луны» и читала, читала, читала… Лицо умирающего поэта просветлело, оживилось, он весь пребывал в звуках, в воспоминаниях о звуках… Константин Дмитриевич лежал в маленькой, заставленной книжными полками комнате съёмного домика в городе Нуази-ле-Гран, недалеко от Парижа. Франция была оккупирована нацистами, и Бальмонты жили в бедности и заброшенности. Их поддерживали лишь грошовые пожертвования почитателей, почему-то больше иностранцев, и скромная «сербская пенсия». Беспомощного, больного и полуживого русского поэта, недавно вышедшего из нищей психиатрической клиники, немцы не трогали, относясь к нему с оскорбительным безразличием. В Рождественскую ночь 1942 года Константин Дмитриевич, откинув назад голову с длинными седыми волосами, несвязно шептал что-то, напевал отрывки из своих стихотворений. Потом замолк, мучительно вспоминая что-то, зажмурился и попросил жену: «А теперь, Элена, прочитай мне рассказ Ивана Шмелёва „Богомолье“». Это было как бы последнее паломничество поэта в Россию. Похоронили Бальмонта в могиле полной воды, гроб с телом «поэта утра и ночи» всё время всплывал, и его пришлось придавить гнётом.