Вадим Арбенин - Предсмертные слова

• Название: Предсмертные слова
• Автор: Вадим Арбенин
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7784-0427-4

Книга эта — удивительно бережно и тщательно собранная коллекция предсмертных высказываний людей разных стран и эпох. Среди них властительные правители — римские императоры, европейские короли и русские цари; знаменитые священники — римские папы и реформаторы. Конечно, много здесь представителей литературы и искусства — от Овидия до Набокова, от Микеланджело до Пикассо. Не обойдены и философы — от Платона до Ницше. Попали в книгу и знаменитые красавицы, не всегда с самой безупречной репутацией, и преступники, и просто безымянные люди, сказавшие перед смертью что-то особенное.

Чтение этой книги — удивительное путешествие по людским душам во времени и пространстве.

---

Полярный исследователь Норвегии, Нобелевский лауреат мира ФРИТЬОФ НАНСЕН сидел в кресле на балконе своего дома и любовался красотой майского цветущего сада. Сиделка Кари принесла ему утренний чай, и они немного поговорили. Нансен чувствовал себя бодрым и весёлым. На фоне хвойного леса зеленела нежная дымка берёз, далеко за вершинами деревьев сверкал на солнце фьорд, на горизонте синели горы. На опушке пели дрозды и зяблики, пролетела трясогузка. Нансен впивал всё это — аромат цветущих деревьев, солнце, привольный вид, который он так любил. «Большая липа ещё не зеленеет, — сказал он с улыбкой Кари. — Но скоро и она распустится. Так я увижу сразу две весны». Он хотел ещё что-то сказать, но не успел. Голова упала на грудь. Кари бросилась к нему. Но «Белый орёл» Норвегии уже умер. Он был похоронен во дворе своего дома.

«Как-то мне пришлось исполнять партию Ленского на украинском языке», — рассказывал ЛЕОНИД ВИТАЛЬЕВИЧ СОБИНОВ своему другу, артисту Василию Качалову. Великий лирический тенор по дороге из Кеммерна домой остановился в Риге и навестил великого актёра в местном санатории. «Он был в прекрасном настроении, весёлый, отдохнувший, и не захотел войти ко мне в палату. Мы остались на воздухе, в парке. „Послушай, как это хорошо звучит!“» И потихоньку запел. Знаменитый собиновский голос разнесся по осеннему парку: «Чы впаду ли я стрилой пробытый, чи мымо пролэтыть вона?..» Больные один за другим повылезали из окон и дверей санатория. И вдруг голос певца оборвался… Навсегда… «Ведь это был Собинов! Ах, почему же он так мало пел!..» Родившийся в рубашке, шагавший по жизни в плаще и при шпаге, «лебедь русской сцены» так и не надел тёплого стариковского халата и войлочных тапочек. Говорят, перед отъездом на лечение за границу, в Мариенбад, он сказал своим друзьям, провожавшим его на Белорусском вокзале: «Туда еду, а оттуда привезут».

Не по таланту знаменит,
Не по заслугам заслужён,
Жизнь прожил душка Леонид
И умер под рыданья жён…
Это Собинов написал про себя.

В полдень композитор ИСААК ОСИПОВИЧ ДУНАЕВСКИЙ только что закончил письмо «милой девушке» Вытчиковой, когда ему позвонили из Театра оперетты. Секретарь дирекции посетовал, что они до сих пор не располагают партитурой номера из «Белой акации», который они репетируют сейчас, и хотели бы прислать к нему за ней. «Я как раз и работаю над ней, — заверил его Дунаевский, — и как закончу, так сразу же вам и перезвоню». Повесил трубку и пошёл из кабинета в спальню за валидолом — у него странно закололо сердце. Домработница баба Нита, готовившая на кухне, услышала шум упавшего тела.

А вот ЕКАТЕРИНА ИВАНОВНА ЗАГРЯЖСКАЯ, родная тётка Натальи Николаевны Гончаровой, жены поэта Пушкина, говаривала: «Не хочу умереть скоропостижно. Ведь как неловко явиться перед богом, запыхавшись, угорелой и впопыхах. А мне нужно сделать Господу Богу три вопроса: кто были Лжедимитрии, кто Железная маска, а кавалер дʼЭон — мужчина или женщина? Говорят также, что Людовик XVII увезён из Тампля и его спасли; мне и об этом надо спросить». Ничего-то у старухи Загряжской, статс-дамы, фрейлины и кавалерственной дамы ордена святой Екатерины, не получилось — умерла она от удара, скоропостижно.

Кавалер или кавалерша ШАРЛЬ ЖЕНЕВЬЕВА дʼЭОН, странная личность, которая так заинтересовала графиню Загряжскую, сорок восемь лет прожил мужчиной, а тридцать четыре его считали женщиной. Этот честолюбивый, энергичный, ловкий и умный искатель приключений стал доверенным лицом Людовика XV, его тайным агентом и послом в Петербурге и Лондоне. Но жизнь, начатая им столь блестяще, закончилась для него в крайней бедности. ДʼЭона, называвшего себя гражданкой Женевьевой, подобрала на улицах Лондона добрая француженка, мадам Колль, приняв его за нищенствующую старушку, и приютила у себя в трущобной квартирке. По её словам, жизнь Женевьевы заключалась «во сне, еде, питье, молитве и женских рукоделиях». Вечером 21 марта 1810 года старушку угостил стаканчиком рома подгулявший швейцар и слушал, как бывший капитан драгун хвастал: «Да я обыгрывала в шахматы самого хитрого Филидора!». А потом, сорвав со стены свою шпагу, кричала: «Не так… В ан-гард снова… Руку, руку назад! Будь я моложе, я сделала бы из вас решето». «Зачем вы пьёте вино, Женевьева? — пожурила „старую деву“ мадам Колль. — Ночью у вас опять будет плохо с сердцем… Ай, какая вы непослушная! Идите, прилягте. Подберите юбки». — «Юбки? — засмеялся дʼЭон. — Пусть они вас не смущают, мадам. Мои юбки сшиты из драгунских штанов». И наступила её смерть от удара. Когда королевский доктор отбросил нищенские юбки девицы и кавалера Шарля Женевьевы дʼЭон, мадам Колль едва не упала в обморок. «Господа, я не знала, что она… мужчина. Клянусь!»

Сам Государь всея Руси ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ ГРОЗНЫЙ в день своей кончины приказал нести себя в Казну, где наслаждался игрой и блеском драгоценных камней. Потом попросил английского посланника Горсея положить ему на ладонь кораллы и бирюзу. И увидев, что они потускнели, заметил: «Видите, как они бледнеют. Это значит, что я отравлен. Они предвещают мою кончину…» Потом повелел лейб-лекарю Эйлофу подать свой посох, сделанный из рога единорога, но минутой позже сказал: «Слишком поздно, рог уже не убережёт меня». И вдруг застонал: «Худо мне… Унесите меня отсюда до следующего раза…» В третьем часу дня он велел растопить баню, куда направился, распевая свои любимые стихиры, и где долго, более четырёх часов, мылся и парился. Из бани довольный и распаренный царь вернулся в опочивальню и возжелал потешить себя игрой в шахматы, до которых был большой охотник. Кликнули молодого рязанского дворянина Родиона Биркина, весьма искусного шахматиста. Государь стал расставлять фигуры, но руки уже не слушались его. Все фигуры стояли по своим местам, «кроме короля, которого он никак не мог поставить на доску». Не справившись с королем, царь лишился сил, потом повалился навзничь и испустил дух. На дворе было 18 марта 1584 года, «день, который ещё зимой указали для его смерти лопари-шаманы». Когда их, знаменитых саамских целителей, по санному пути пригнали из Лапландии в Москву, они отказались лечить царя: «Он скоро умрёт. Мы помочь бессильны» и назвали точную дату смерти. Так и случилось — шаманы слов на ветер не бросали. С кончиной Ивана Грозного и его сыновей — богомольного и кроткого Фёдора, прозванного «звонарём» за его любовь к церковным службам, и малолетнего Дмитрия, то ли зарезанного, то ли зарезавшегося в Угличе, — прекратилась на Руси династия Рюриковичей.

И российский поэт, глава акмеизма НИКОЛАЙ СТЕПАНОВИЧ ГУМИЛЁВ, тридцатипятилетний «царь-ребёнок», игрушками которого были поэзия, война и путешествия, играл перед смертью в шахматы. В своём последнем письме из тюрьмы он сообщал своей второй, молодой жене, Анне Николаевне Энгельгардт: «…Я арестован и нахожусь на Гороховой. Не беспокойся обо мне. Я здоров, пишу стихи, читаю Гомера и Платона и играю в шахматы. Пришли сахару и табаку». В списке «заговорщиков» по делу № 2534, приговорённых к расстрелу, Гумилёв, «бывший дворянин, бывший офицер, беспартийный, поэт, участник Петроградской Боевой организации», проходил под номером 30. В день ареста его предупреждали об опасности. Известен и его ответ: «Благодарю вас, но мне бежать незачем — большевики не посмеют меня тронуть». Ещё как посмели! Когда арестованного гражданина мира выводили из Дома искусств на Мойке, где было общежитие писателей, немало юных почитательниц приветствовало его на подъезде, и он сказал конвоирам: «Вот так женщины провожают людей, идущих на смерть». Как в воду глядел. На рассвете 24 августа 1921 года в тюремную камеру № 7 «Крестов» вошли латышские стрелки: «Заключённый Гумилёв, на выход!» — «С книгами?» — спросил он. «Нет», — ответили ему. Он побледнел, перекрестился и пошёл своей прямой походкой, не оборачиваясь. На стене камеры остались девять последних, написанных им слов: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь. Гумилёв». На следующее утро его вместе с другими арестованными конвоиры вывели из заброшенного порохового склада на Ржевском артиллерийском полигоне близ Бернгардовки, под Петроградом. Был Гумилёв совершенно спокоен, точно такой же, как и когда охотился на львов в Африке, и водил улан в атаку на немцев под Ригой, и говорил в лицо матросам Балтийского флота о верности своему Государю. «Смерть нужно заслужить, — бывало, говаривал он. — Природа скупа». «Поэт Гумилёв, выйти из строя!» — раздалась команда. В измятом чёрном костюме, без галстука, с папиросой в зубах, поэт сделал шаг вперёд, к свежевыкопанному рву и громко заявил: «Здесь нет поэта Гумилёва, здесь есть офицер Гумилёв, Георгиевский кавалер!» — «Николай Степанович, не валяйте дурака!» — оборвали его. Гумилёв улыбнулся, бросил под ноги недокуренную папиросу и осторожно затоптал её носком ботинка. И тогда раздался залп. На расклеенных по всему Петрограду афишах было сообщено населению о его смерти. Могила поэта до сих пор не найдена — Гумилёв так и остался вечной перелётной птицей, по словам Ивана Бунина, «дикой и гордой».