Павел Моренец - Смех под штыком

• Название: Смех под штыком
• Автор: Павел Моренец
• Издательство: Азово-Черноморское краевое книгоиздательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1934

Автобиографический роман, автор которого Павел Михайлович Моренец (Маренец) (1897–1941?) рассказывает об истории ростовского подполья и красно-зеленого движения во время Гражданской войны на Дону и Причерноморье.

---

— Оставаться!

А местным невтерпеж стало — самовольно уходят. Видит Илья — разложение опять начинается, стянул все части на окраину станицы, на громадную поляну — только разведка по сторонам охраняет, — хочет убедить их остаться, выстраивает, а местные толпами несутся вдаль, подошвами «апостолов» светят.

И начался безобразный, позорный, митинг. Тут уже во что бы то ни стало нужно было хоть кучке остаться ночевать, чтоб не опозорить в глазах белых все зеленое движение, чтоб белые не расхрабрились и не полезли в горы добивать разложившихся зеленых. Какой стыд: сегодня перед тысячами кубанских казаков Илья бросал гордые слова, орлиным взором окидывал их сверху, а теперь… банда, трусливое стадо…

Илью поддерживают все командиры, весь конный отряд, в этом отряде, не шутите, уже растаяли родимые бандиты, в нем 25 сабель; поддерживает, разумеется, особый отряд Иосифа: все 200 пленных, уже привыкших считать себя зелеными, остаются; вся пятая не робеет: она месяцами жила под Новороссийском. А местные? Сгоняют их кавалеристы, а они загалдят, замахают руками — и опять понеслись назад.

Иосиф ругает, стыдит их; он, хоть и картавит, а сгоряча так чеканит, так рубит, что хоть на сцену выталкивай.

Рассыпались зеленые по громадной поляне. Темнеть начинает. Никого в станице. Только на окраине кучка «особистов» охраняет 5 пленных офицеров и местного попа.

Хлопнуло за станицей, прилетел, кувыркаясь, огурец, шлепнулся о землю. Из бомбомета стреляют, соломенный броневик пришел. Выпустил несколько огурцов; поскакали конные во главе с Раздобарой, человек пять, — и испугался броневик, укатил, пятясь назад, на Екатеринодар.

А местные совсем растерялись:

— Броневик! Из орудий стреляют!. — и еще решительней махнули домой.

Скачет Илья по поляне, гоняет местных, хохочет, издевается:

— Огурцов испугались! Ха! Ха! Ха! Трусы! К бабам под юбки! Скорей улепетывай: белые гонятся! Дезертиры!

Увидел Иосифа, подскакал:

— Плюнь ты на них. Они только мешать нам будут. Вернись; нужно подсчитать оставшихся, и закричал по поляне:

— Строить-ся!..

Выстроились — двести пятьдесят. Местных — несколько человек. Вот оно ядро. Вот с кем гулять по Кубани придется. Маловато: гарнизоны везде сильные. Беречь нужно это ядро: разобьют его — и развалится все движение.

Снова поскакали конные в разведку по станице, снова нужно ее занимать. Прошли на окраину, расположились, окружились постами.

Притаилась ночь. Приходят степенные старики, просят. Илье неудобно, что они ждут от него милости. Просят отпустить попа, ручаются за него.

— Не можем: он в церкви агитацией занимается, злоупотребляет своим положением.

Долго просили старики, без шапок стояли на снегу. Не выдержал Илья, вызвал попа:

— Если повторится — на куски изрежем.

Радостно окружили старики попа, пошли с ним, чудесно спасшимся от смерти, горелочкой отпраздновать освобождение.

Пришли учителя. Просят вернуть их жалованье. Илья, не дослушав их, приказал отдать полностью.

Пришли старики:

— В казначействе сиротские деньги были.

Насторожился Илья: этак нигде ни копейки не достанешь, а он хочет на жалованье зеленым денег собрать: по Кубани ведь ходят — нужно, чтоб корректно держались, не грабили. Начал расспрашивать подробно, недоверчиво, наконец, уступил, выдал, но не полностью:

— Остальные власть пусть заплатит. Ведь в казначействе деньги взяли, не в частном банке.

Разведка доносит, что отряд казаков в станице ночует.

— Ну и пусть себе ночует. Побоятся нарваться: знают, что мы настороже.

Братва подобралась хорошая. Спокойно расположилась по хатам спать, верит в свои посты.

Бегство местных.

А трусы — их сама природа жестоко карала за их малодушие, — они бежали всю ночь, вторую ночь уже не спали. На пути были бесчисленные петли ледяных речек с хрупким тонким льдом. Бревна были сняты прошедшим на Холмскую отрядом зеленых, и трусам в постолах пришлось бежать через эти речки вброд. Ночью было морозно, как и накануне, ноги промокли, онучи обвисали ледяными сосульками. Промерзли, измучились, обморозили себе ноги. Останавливаться на отдых нельзя: совсем закоченеют — и бежали, оплеванные, торопились до хат, а до хат, хотя бы до Папайки, тридцать пять верст. Но кому — в Папайку, а кому и дальше. Каждый к родному теплому корыту несется.

Прибежали в свои хаты мокрые, будто их выкупали; одежда в сосульках; глаза от усталости горят. Бабы сперепугу не знают чем помочь кормильцам, спрашивают, раздевают, на печь их засовывают отогреться, а «герои» слова не могут выговорить.

Бежали и лысогорцы. На утро опомнились. Докладывают остававшимся, благоразумным, что в Холмской — полная измена произошла: они голосовали за то, чтобы уходить, а Илья не послушался и с пленными остался. Го-ло-со-ва-ли! Будто их согласие спрашивали, будто этот безобразнейший, позорный митинг в стане врага по уставу полевой службы полагается!.. Потом они рассказывали, что Илья напился пьяный, стянул где-то кусок материи и скакал по станице, а за ним бежали с плачем женщины и кричали на всю улицу: «Отдай, подлец, отдай награбленное». И еще рассказывали, что Илья пьяный выскочил на лошади на площадь, размахивал бутылкой водки и горланил, что всех… Стоит ли перечислять все то гнусное, предательское, что распространялось на Лысых горах, ползло по ущельям в другие группы, дошло и до Пашета, поражая его красочностью описаний.

Глубоко возненавидели лысогорцы Илью, как злейшего врага, который издевается над ними, обзывает дезертирами и обещает перестрелять. Они полтора года гордились, а он их ниже всех ставит.

И полезли делегаты в другие группы с докладами о преступлениях Ильи, с предложениями отколоться от него и выбрать свой реввоенсовет.

На другой день в Холмской.

Зеленые, оставшиеся в Холмской, выспались в теплых хатах, игнорируя панические слухи, приносимые казаками о том, что белые войска их обходят и что в станице ночует отряд конницы белых.

Пришло утро, поднялось солнце, а они не торопятся. Дождались, пока хозяюшки накормили их варениками, пышками со сметаной, маслом. Сбылось пророчество Ильи: от’едаются зеленые, сил набираются для больших боев.

Тихон с несколькими родимыми ускакал под Ильскую в разведку. Отряд Усенко — на базаре. Проехал Илья туда — торговка жалуется: зеленый взял пачку папирос, не заплатил. Усенко вырос около. Вдвоем с Ильей разыграли комедию, приказали обезоружить виновного, чтобы за станицей расстрелять. Напугали зеленого, испугалась и торговка, сама стала просить о его помиловании — уступили ей. Пусть разносит молву, что у зеленых суровая дисциплина. А они и не думали разменивать бойца на пачку папирос.

Собираются уходить на Папайку: боятся, как бы родимые дезертиры не растащили их трофеи. Да и работа предстоит там большая: нужно собрать, обломать местных зеленых. Да и не только местные нуждаются в обработке — все зеленые распущены, не годны для серьезного боя. Нужно поскорей создать реввоенсовет: трудно без его поддержки, трудно без центра.

Но Тихона все нет. Усенко чего-то замешкался. Илья поскакал к его отряду, смотрит — лошади у заборов на привязи, «газеты читают», а родимых не видно.

Вошел в хату — собираются родимые, по последней нагружаются, допивают. Увидал его Усенко — зовет:

— Илья, иди выпей.

Тот добродушно торопит:

— Скорей, скорей, нельзя пить, я не пью. Давно ждут товарищи, — а сам хорошо знает: отказался выпить, значит не друг ты, а враг. Пристает к Илье Усанко, уверяет, что стоит только ему выпить одну рюмочку — и вмиг соберутся родимые.

Выпил Илья — скривился: не привык он к водке. А Усенко торопит всех выходить, угождает Илье, предлагает ему посмотреть коня, которого он для него отобрал.

Вышли. Подошли к дикому рыжему донцу, недружелюбно поглядывавшему на чужих людей. Усенко берет Илью за рукав:

— Нравится? А ну, сидай… Да ты вскакиваешь, как казак.

Проскакал Илья. Вернулся. Бешеный конь, вихрем несет, удила рвет.

— Хорош? Ну, бери его себе.

А Илья с лошади просит:

— Товарищ Усенко, торопите своих… А это что за баба пьяная в седле? Уберите ее: стыдно.

— Мужняя жена. Куда ее теперь? Оставить — зашомполуют белые, пусть уж едет с нами.

— Так чего же она напилась? Разложение вносит.

— Ничего, Илья, мы ее сейчас протрезвим. Ты езжай.

А она пьяно улыбается, качается в седле, засунув короткие толстые ноги в ремни выше стремян.

Ускакал Илья к зеленым. Балуются они, балагурят, смех раздается. Прискакали весело и лихо родимые с зловещим, особенным для конников шумом, точно стая птиц пронеслась.

Пошли. Позади — подвода. Снова бабы, старики выносят куски сала, белые хлебы, пироги.

Вышли на громадную поляну, свидетеля трусости местных. Вспоминают вчерашнее, хохочут, нехорошо обзывают местных. Чувствует Илья — растет он в глазах зеленых: что ни спор — все он прав оказывается.