Валентин Берестов - Государыня пустыня

• Название: Государыня пустыня
• Автор: Валентин Берестов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1968

О работе молодых советских ученых, археологов и географов, о приключениях в пустыне, о научных открытиях, о романтике освоения после тысячелетнего перерыва плодородных земель Древнего орошения Хорезма, об особенностях человеческих взаимоотношений в «замкнутых коллективах» пишет Валентин Берестов.

Книгу составят новые лирические и юмористические рассказы, посвященные самым ярким впечатлениям многолетней работы автора в пустынях и оазисах Средней Азии, острым или забавным эпизодам из экспедиционной жизни, а также повести «Приключений не будет», «Меч в золотых ножнах» и «Каменные зерна», уже издававшиеся «Молодой гвардией». Г. Аргиропуло любезно предоставил издательству свои снимки из фотоархива Хорезмской экспедиции.

---

Но вот черепа и кости рук, столь торжественно погребенные в центральном здании Куня-Уаза, оказались на рабочем столе антрополога Татьяны Алексеевны Трофимовой. После тщательных измерений и сопоставлений выяснилось, что там, где лежала железная рука, были погребены двое молодых мужчин, молодая женщина и женщина среднего возраста. Их головам в раннем детстве с помощью специальных повязок придали странную удлиненную форму (была, оказывается, мода и на форму головы). Монголоидные черты в облике этих людей смешаны с европеоидными, черты пришельцев-гуннов с чертами древнего населения Приаралья, саков и массагетов. Это означает, что на почетном месте близ зороастрийского храма по хорезмийским обычаям погребены белые гунны. Ведь в эпоху переселения народов кровь не только лилась, но и смешивалась. Гунны смешались с северными соседями хорезмийцев, «побелели» и приняли их обычаи.

Значит, они не брали крепости. Наоборот, они вошли в нее мирно, стали союзниками и защитниками горожан и крестьян Хорезма, а многие даже перешли в веру хорезмийцев и усвоили их культуру.

Может быть, они и были последними защитниками этого богатого и благоустроенного города, а взяли город, скажем, войска персидского шаха, с которым белые гунны вели бесконечные войны?

Бывало, что и сами персидские цари попадали к ним в плен. Одного из них эфталиты выпустили под честное слово. Он дал клятву больше не воевать с ними, но не сдержал ее и попался во второй раз. Его выкупили византийцы. Они доставили эфталитам тридцать мешков золота.

Иногда белые гунны выкрадывали персидских царевичей и воспитывали их у себя, а потом шли войной на персов, чтобы поставить на их трон своего питомца.

Однажды персы заключили мир с белыми гуннами, успевшими к тому времени завоевать Северную Индию. На границе, которая отныне считалась нерушимой, была воздвигнута башня. Но вот всадники белых гуннов пожелали посмотреть на башню и увидели, что ее нет на месте. Они обнаружили ее в глубине своих владений. Хитрые персы перевезли ее туда на слонах.

С распрями пытались покончить и по-другому. Как-то персидский шах отдал в жены царю белых гуннов свою сестру и тем самым породнился с ним. Можно представить себе ярость царя, когда он узнал, что ему вместо сестры персидского шаха подослали совсем другую женщину.

3

Не так давно, перечитывая Плутарха, я вдруг мысленно вернулся на Куня-Уаз и увидел происшедшие там грозные события в ином свете.

Я читал про Антония, про того самого римлянина, который известен широкой публике как возлюбленный Клеопатры, зловещей и прекрасной царицы Египта.

Однажды Антоний решил примириться со своим соперником Октавианом. В знак искренности и в залог будущей дружбы каждый из них (политика есть политика) выдал на расправу другому своих лучших приятелей. Антоний, например, отдал Октавиану родного дядю, брата своей матери, а взамен получил право беспрепятственно убить великого оратора Цицерона, друга и наставника Октавиана.

Мудрый старик был убит, а его голову и правую руку доставили Антонию. Получив трофеи, Антоний расхохотался: вот, мол, уста, которые вещали против меня, а вот рука, писавшая эти речи!

Трофеи были выставлены для всеобщего обозрения на трибуне форума. Но потрясенные жестокостью и вероломством римляне увидели в них не жалкие останки некогда могущественного мыслителя, а, как пишет Плутарх, образ души самого Антония.

Антоний получил восточную часть Римской империи. Да и сам он, потомок республиканцев, давно превратился в восточного деспота. Обычай выставлять в храме на почетном месте голову и руку врага был распространен на тогдашнем Востоке.

А не была ли комната, где нашли железную руку, хранилищем военных и политических трофеев? Если так, то могло случиться, что крепость взяли все-таки белые гунны, отомстив этим за своих обезглавленных сородичей.

Впрочем, это предположение можно опровергнуть.

Как бы там ни было, но выстроенное по ранжиру, в порядке субординации, курганное кладбище на Чаш-тепе, по всей вероятности, связано с опаленным Куня-Уазом, кладбищем города, кладбищем культуры, традиций, кладбищем чьих-то надежд, усыпанным таким на первый взгляд невинным, сверкающим шлаком.

Читатель может спросить: кому же сочувствует, скажем, автор этих строк? Мне трудно ответить на такой вопрос. И те и другие были детьми своей эпохи, у тех и других были свои достоинства и пороки, те и другие были слепыми орудиями стихийного исторического процесса и его жертвами. Но защитникам своих очагов, мужественно встречавшим врага, обычно сочувствуешь больше. Правда, я не знаю, кто они. Думаю, что будущие раскопки, новые исследования, а может, и неожиданные находки документов откроют тайну. И тогда мне станет точно известно, кому я сочувствовал, чья боль обожгла меня, когда я держал в руке легкий кусочек шлака с прилипшей к нему обгорелой тканью.

4

Но мы далеко оторвались от Чаш-тепе. Вернемся туда.

Раскопки заканчиваются.

После моей пряжки стали появляться и другие находки. Например, большая черная ручка кувшина. Одному из наших посетителей она напомнила дверную ручку. И действительно, держась за нее, можно, так сказать, приоткрыть дверь в ушедшую эпоху.

Среди развалин, в глине и в пыли
Улыбку археологи нашли…

Теперь все мы в свободное время помогали Лоховицу. Он работал внутри небольшой прямоугольной ограды и метр за метром расчищал мощный слой пепла, золы, угля. Тут были и кости, и обломки посуды, и даже костяная ложечка. Что происходило в этом здании, трудно сказать. Может, именно здесь совершался обряд трупосожжения, а может, это кухня, где на кострах готовили пищу для торжественных поминок? Словом, нам было что показать посетителям.

Все мы, хотели мы того или не хотели, превратились в экскурсоводов. Если бы мы в последние дни наших раскопок завели книгу записей, то, пожалуй, выяснилось бы, что раскопки посещались не меньше, чем любой из популярных музеев.

Состав посетителей изменился. К нам, обычно под вечер, приезжали загорелые, запыленные люди в рабочей одежде, с пятнами бензина и мазута. Они бережно передавали из рук в руки коробочку с обломками какого-то бронзового изделия и черную ручку кувшина. Они улыбались, расспрашивали, спешили узнать как можно больше. К нам приезжали трактористы, работники колхозного аэродрома, приехал сам председатель колхоза с Золотой Звездой Героя Труда. А однажды в грузовике примчались пятнадцать шоферов. Привезли они бутылку портвейна и смущенно предлагали начальнику распить ее в благодарность за экскурсию. Но начальник был неумолим: дело происходило в рабочее время.

Приехали журналисты из туркменской газеты «Литература и искусство».

И наконец, на плато поднялись четыре машины: две легковые с учителями и две грузовые — со школьниками. Одна была черной и серой — в ней прибыли мальчики в серых костюмах и черных папахах, другая — пестрой, красочной — в ней сидели девочки в цветных тюбетейках, зеленых платьях и красных плюшевых безрукавках.

Первым вышел из машины, опираясь на трость, уже знакомый нам учитель истории.

Ребята понимали русский язык, это было видно по их глазам. Школьники постарше задавали вопросы еще до того, как учитель брался за перевод.

У каждого кургана школьники становились в круг. Учитель, видимо, не только переводил, потому что наши объяснения в его переводе выглядели более пространными. Казалось, он думает вслух.

Мы рассказали школьникам все, что могли рассказать. В том числе про Куня-Уаз с его железной рукой и про историю с пограничной башней.

— Это сказка, — произнес на прощанье учитель истории. — Они запомнят вас на всю жизнь.

На груди у девочек сверкали серебряные украшения с цветными вставками — полихромный стиль. Как-никак они не были чужды далекому народу, казалось, навсегда ушедшему в небытие.

А нам было неловко: слишком мало находок мы могли показать ребятам. Какую-то пряжку, ложку да несколько черепков. Этого так мало, чтобы судить об эпохе и народе. Настоящие находки, точные сведения, развернутые доказательства еще впереди.

5

И все-таки мне было жаль легенды, которую мы разрушили своими раскопками.

Природа не терпит пустоты. Люди населили заброшенные курганы созданиями фантазии. В курганах, больших и малых, они опознали кучи окаменевшего зерна, и это стало воплощением справедливости. Пусть с помощью чуда, но алчность и ложь были наказаны, и многие поколения людей, глядя на бугры в пустыне, видели в них некое грозное предупреждение стяжателям и скупцам.

Легенда, как уже сказано, — своего рода народная гипотеза о происхождении курганов, и нельзя отказать ей ни в правдоподобии, ни в поэзии. Но поэзия сама по себе часто отзывается беззащитной, используется для достижения целей далеко не поэтических, а вполне житейских. Во всяком случае, умный мулла заботился не о поэзии.