Александр Арбеков - О, Путник!

• Название: О, Путник!
• Автор: Александр Арбеков
• Жанр: Любовно-фантастические романы

Этот эпический фантастический роман, состоящий из трёх книг, предваряет собой целую серию романов под общим названием «Квинтет. Миры». В неё так же включены романы «Баллада о диване», «Девушка, которая, якобы, не умела любить», «Две ипостаси одной странной жизни» и «Призрак и Леший». Все эти произведения объединены общей идеей, которая заключается в том, что всё вокруг нас, как говорил один умный человек, кажется нам таким, каким оно не является на самом деле. Душа человеческая так же велика и загадочна, как и Космос, а может быть и больше, чем он. Всё в этом мире, вроде бы простом и прозаичном на первый взгляд, скрыто под мистической и загадочной вуалью. Приподними всего лишь её краешек и перед тобою откроются бесконечные и неведомые ранее пространства, полнящиеся тайнами, загадками и гипнотически притягивающие к себе так, что уже невозможно будет не сорвать решительно и бесповоротно вуаль, дабы познать всё скрытое под ней до конца. И так. Настоящий роман, предлагаемый вашему уважаемому вниманию, обо всём. О Земле и о Вселенной. О жестоких и кровавых битвах на тверди и в небе. О стремлении к познанию, о мужестве, о пороках, о трусости, о чести, о долге и совести. Он полон приключений, тайн, необычных поворотов сюжета и, конечно же, он в первую очередь о великой и всепобеждающей любви на фоне грандиозных и невероятных событий. Конец романа очень неожидан. Да, и ещё два момента… Во-первых, автор романа на его страницах неоднократно беседует с Богом в дружеской обстановке. Это несколько необычно, но почему бы и нет? Во-вторых, автор претендует на некоторую философичность своего творения. Прав он или не прав, судить вам.

---

— Дорогая, представляешь, в замке почему-то не нашлось ничего солёного, маринованного, копчёного. Странно, — сказал я, поднимая бокал.

— Ничего странного, Сир. Везде свои нравы и вкусы… А вообще-то, как я слышала, у Третьего Графа были очень большие проблемы с почками и желудком. Ничего солёного, ничего острого, перчёного и жареного. Может быть в этом причина?

— Эх, Граф, Граф… — с искренней печалью произнёс я. — Как глуп и упрям бывает иногда человек! Ну, зачем ему была нужна эта бойня? Поступи он по иному, — сидели бы мы сейчас мирно вместе за одним столом на каком-нибудь пиру или балу. Эх, идиот!

— Посмею возразить Вам, Сир! — жёстко и звонко сказала ГРАФИНЯ, решительно и принципиально перейдя на «Вы». — Туда ему, подонку, и дорога! О, с каким наслаждением я созерцала его гнусную рожу, пробитую стрелой! Для меня это было самое радостное и очаровательное зрелище за последнее время. Сир, остался ещё Второй Граф. Надеюсь, Вы помните своё обещание!?

— Помню, помню, — ворчливо сказал я. — Многое до сих пор не помню, но об этом помню хорошо. Дайте ещё немного времени, и доберусь я до вашего второго обидчика. И так, тост?!

— За здоровье Императора! — ГРАФИНЯ молодецки, одним махом опрокинула рюмку.

Мы с ПОЭТОМ последовали её примеру, залпом осушили свои бокалы, привычно отщипнули по виноградине, закусили, поморщились, посмотрели друг на друга, снова одновременно рассмеялись.

— Сир, я же принёс овощи! — хлопнул себя по лбу ПОЭТ.

— Какая, однако, гадость, эта ваша Можжевеловка! — ГРАФИНЯ поморщилась, взяла персик, с удовольствием впилась в него своими белыми ровными зубками. — И, вообще, всё гадость!

— Что вы имеете в виду, Ваше Сиятельство? — удивлённо спросил у неё ПОЭТ.

— Всё, — абсолютно всё! — раздражённо ответила девушка. — Мне противно всё: и это Графство с его бесконечными сухими степями, и этот мрачный замок, и эта бестолковая война, и эта чёртова Можжевеловка, и эти приторно-сладкие фрукты! Одно меня радует и утешает в данной ситуации. Как представлю себе разлагающийся, покрытый мухами и пронизываемый жадными червями, смердящий труп Третьего Графа с пробитой головой, так на душе сразу же становится легче! Значительно легче! Какая благодать охватывает меня в эти сладкие минуты!

Мы с ПОЭТОМ озадаченно и тревожно переглянулись.

— Дорогая, выбрось эту тему из своей прелестной головки, прошу тебя, — я погладил девушку по идеально гладкой розовой щёчке. — Любая мысль имеет склонность к материализации, а уж дурные мысли, и в первую очередь о смерти, в первую очередь. Я предлагаю отринуть их в сторону и подумать о чём-нибудь более приятном, ну, допустим, о море, о прекрасных горах Первой Провинции. Солнце моё, вот как закончу с проблемами Империи, обещаю тебе великолепный отдых на нашей прекрасной яхте. Только ты и я, и никого более! Представляешь, какая идиллия?

— А ЗВЕРЬ? А Гвардейцы? — насмешливо произнесла моя кровожадная принцесса.

— Ну, ты же знаешь, ЗВЕРЬ — это неотъемлемая часть меня. Он невидим и никому не мешает. А насчёт Гвардейцев… Никаких Гвардейцев! — возмущённо воскликнул я. — Ну, может быть пара-тройка сотен крепких ребят на нескольких боевых галерах неподалёку нам и не помешает. Так, на всякий случай… Ну ведь ещё не все пираты к тому времени будут истреблены. Это такая специфическая категория людей, — они вечны, как вечно любое зло. Его же невозможно до конца победить и искоренить, иначе нарушится баланс.

— Какой баланс, Сир? — с любопытством спросил ПОЭТ, обмакивая перо в чернильницу.

— Вы знаете, я подчас не пойму, когда вы бываете умным, а когда полным придурком, — раздражённо произнёс я, задумчиво созерцая ПОЭТА. — Ум и отсутствие такового, — это что у вас, как смена настроения?

ГРАФИНЯ звонко рассмеялась, ловко разлила Можжевеловку в свою рюмку и нам по бокалам.

— Сир, у меня есть тост!

— Эх, лебёдушка ты моя ненаглядная, — с нежностью произнёс я. — Только ты меня радуешь, только на тебя уповаю, негасимый свет моих очей, звезда моего счастья!

— Я хочу выпить за нашего Придворного Поэта и Летописца! — ГРАФИНЯ приблизилась к ПОЭТУ, взяла его за воротник рубашки, затем неожиданно быстро и легко поцеловала витию сначала в правую, а потом в левую щёки.

Летописец остолбенел, сначала побледнел, потом покраснел, затем снова побледнел и зашатался, как тростинка под невесомым дуновением ветра. Я сначала тоже вроде бы напрягся, но потом расслабился, искренне и громко рассмеялся.

— За ПОЭТА, за его талант, за лёгкость его пера и мыслей!

Мы выпили, сели, закусили овощами, уже без отвращения, но и без особого удовольствия, улыбнулись друг другу, помолчали.

— Да, сейчас бы графинчик Звизгуна, да солёных грибочков к нему, да бочковых помидорчиков, да селёдочки, — мечтательно произнёс ПОЭТ.

— А почему нам не подают завтрак? — спросил я.

— Да, кстати, а почему? У меня вообще-то появился аппетит, — весело сказала ГРАФИНЯ.

— Сейчас будет, Ваше Сиятельство, — ответил Летописец. — Айн момент, как говорят в Париже!

— В Париже так вроде бы не говорят, — усмехнулся я. — Айн, цвайн, драйн… Это цифры на немецком языке. Или я ошибаюсь? Лучше сказать: «Сей момент, Ваше Сиятельство!». А, вообще, вижу, что общение с библиотекой БАРОНА не проходит для вас бесследно. И много чего вам удалось прочитать?

— Да, нет, Сир, времени было слишком мало. В основном я интересовался поэзией. Остальное выхватывал отрывками и урывками, эклектично, в спешке, но даже в такой ситуации я открыл для себя много нового и важного. Очень понравилась живопись импрессионистов. Ренуар, Моне, Мане, Ван Гог… Поразил Сальвадор Дали. Я очарован совершенством творений Родена. Умилил и растрогал «Маленький принц» Экзюпери, удивил Кафка, очень заинтересовал Декарт.

— Боже мой! Вот уж где действительно полная эклектика! — засмеялся я, а потом задумался. — Декарт, Декарт… «Нет более плодотворного занятия, как познание самого себя». Великолепно сказано, гениально! Последнее время я только тем и занимаюсь, что познаю себя, чёрт возьми!

— Сир, между прочим, я с огромным удовольствием прочитал «Марсианские хроники» Рэя Брэдбери. Мне очень понравилось, — ПОЭТ как-то по-особому и остро взглянул на меня. — А вообще, после посещения библиотеки БАРОНА у меня возникло столько вопросов! Кому их только задавать?

Я заволновался, насторожился, напрягся. Так, так, так! Марс, Марс…Третья планета Солнечной системы… Третья планета от Солнца… Или нет? Каков же порядок их расположения, — этих планет? Меркурий, Венера, Земля, Марс… Нет, получается, что Марс, — это четвёртая планета. Так, так, так…

— Вопросы, вопросы… Они скопились во множестве не только у вас. Вот БАРОНУ вы их и зададите, — эти волнующие вас вопросы. Я подозреваю, что наш соратник располагает немалыми знаниями о мире в глобальном масштабе, а не только о нашем мирке, — мрачно буркнул я. — Интересно, где он сейчас находится, чем занимается, энциклопедист наш потаённый!?

— Сударь, что-то давненько вы не радовали нас своей поэзией, — весело и игриво сказала ГРАФИНЯ, разряжая обстановку, и с лёгкой улыбкой взглянула на ПОЭТА. — Почитайте что-нибудь, желательно про любовь, но прошу вас, поменьше пессимизма.

— Да, — просим, просим, — присоединился я. — Но, если такое возможно, хотелось бы всё-таки что-то такое философско-лирическое и само собой, с оптимизмом.

— Дорогой, да что же тебе всё философское, да философское! — возмутилась ГРАФИНЯ. — Любовь и философия — вещи совершенно несовместные. Любовь — это тонкое, загадочное, почти необъяснимое и эфемерное чувство, ощущение. Философия — это нечто иное, совершенно иное. Холодный и трезвый ум, неустанные размышления, сложные умозаключения, поиски истины. Мы как-то уже обсуждали эту тему, Бог с ней, с философией.

— Дорогая моя! Так тем более! — усмехнулся я. — Совместить в одном произведении две несовместные вещи, — это же высший пилотаж!

— Что, что? — удивилась девушка. — Какой ещё высший пилотаж, что это такое?

— Это метафора, потом объясню, — поморщился я. — А вообще, можно же представить себе влюблённого философа. Вот где истинное кипение и смешение холодного рассудка и обжигающих его страстей, а!?

— Вы правы, Сир. Как всегда, — усмехнулась девушка и задумчиво посмотрела на ПОЭТА. — Так что, сударь, сможете показать этот самый высший пилотаж?

— Извольте, — ответил ПОЭТ. — Вот вам про любовь, с философией и оптимизмом!

Последнее время я смотрю на деревья всё чаще.
Тайный смысл познаю в их коре и ветвях.
Удивляюсь ветрам, невесомо парящим,
Превращаюсь в дожди, растворяюсь в корнях.

Ангел мой! Знаю я, ты не терпишь печали,
Но она с каждым годом сильней и сильней.
То, что будет в конце, то, что было в начале
Размывает поток исчезающих дней.

Но старуха-хандра нас сгубить не успеет,
Потому что пришёл синеглазый апрель,
И открылись души потаённые двери,
И дурманит любви неиспытанной хмель.

ГРАФИНЯ просияла, легко и радостно захлопала в ладошки: