Иван Кратт - Великий океан

• Название: Великий океан
• Автор: Иван Кратт
• Издательство: Военно-морское издательство Военно-морского Министерства Союза ССР
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1951

Историческая дилогия «Великий океан», написанная русским советским писателем И. Ф. Краттом (1899–1950), рассказывает об отважных землепроходцах, вышедших в конце XVII века на берега Аляски и пытавшихся закрепиться в Северной Калифорнии, где в 1812 году было основано русское поселение под названием «Росс» (т. е. «русский»), нынешний Форт-Росс в штате Калифорния США. Писатель создал колоритный образ Александра Андреевича Баранова (1746–1819), первого правителя русских поселений в Америке. Роман состоит из двух книг: «Остров Баранова» и «Форт Росс».

Текст романа приводится в ранней редакции (1951 год, Военно-морское издательство Военно-морского министерства Союза ССР) и отличается от более поздних изданий.

---

Памятна навсегда осталась первая встреча. «Мария Магдалина», на которой он вышел из Камчатки, долго носилась с пьяной командой по морю, и Резанов, измученный и отчаявшийся попасть на этой «блуднице» куда-нибудь, кроме морского дна, увидел, наконец, Ситху. Так же, как спустя много месяцев при отплытии в Калифорнию, шел дождь, но скоро тучи рассеялись, и красно-бурый свет заходящего солнца озарил берег, нескончаемые леса, гряду островов, скалы и снежную вершину горы. Еще дальше тянулись отроги Кордильеров, уходивших в глубину материка. Красота открывшихся мест и простор подействовали даже на буйную команду «Магдалины», а когда над чуть приметной крепостью взвился флаг и долетели первые звуки салюта, неистовый грохот всех пушек «Магдалины» выразил искреннюю гордость и восхищение.

Резанов прожил в Ново-Архангельске почти пять месяцев и за все это время не мог надивиться нетронутым богатствам края, дикости и бесчинствам людей, боявшихся только одного Баранова, непрестанной борьбе и лишениям, уму и великим замыслам правителя — тихого и нелюдимого с виду каргопольского купца. Неизвестно, когда он ел, спал. В дощатой казарме, протекающей от дождей, не раз видел Резанов пустую кровать его. На столике лежали книги, гусиное перо и бумаги, прикрытые куском старого паруса. В бумагах были заметки о постройке школы для «диких», о мореходных классах, кораблестроении, гаванях от Амура до Сандвичевых островов, о торговле с Китаем и Калифорнией, о сохранении лежбищ морского зверя, о выплавке меди, хлебородных долинах подальше к югу.

— Большая тут земля и больших попечений требует… — сказал он как-то Резанову с горечью и поглядел на него глубокими светлыми глазами. — Диким просвещение, а не силу принести должно. А так платим кровь за кровь… А ежели бы подумали, как с честью поддержать обладание сими местами, усилить промысел мехов и торговлю, доставя спокойствие, довольство и изобилие обитающим здесь народам, может, и внуки наши вспомнили бы добрым словом…

Резанов глядел на него и начинал понимать, что чувствовал этот человек, сжегший недавно индейский поселок за нападение на Якутат.

Видел посланник и то, как, отказывая себе во многом, на свои личные средства правитель снаряжал партию байдарок для описания берегов, собирал на Кадьяке девушек-креолок и сирот-индианок для обучения рукоделию, мечтал о постройке верфи и о своих кораблях…

Резанов поддержал его планы. Он ехал сюда предубежденный против Баранова — правителя-самоучки, собирался «учинить разгром», но после того, что увидел сам, стал на его сторону. Он вспомнил встречу с Александром Радищевым, недавно вернувшимся из сибирской ссылки. Радищев служил в комиссии составления законов, готовил проект гражданских реформ, интересовался делами российских колоний. В Иркутске он познакомился с Григорием Шелеховым и читал книгу Радищева.

Резанов не раз уже слышал о Радищеве, сосланном Екатериной за сочинение «Путешествие из Петербурга в Москву», книгу страстную и обличительную; за эту книгу Радищев сперва был приговорен к смертной казни… Резанов хотел познакомиться с крамольным писателем. В эти первые годы показного заигрывания царя с просвещенными людьми России зародилось «Вольное общество любителей словесности, наук и художеств». Возглавляли общество последователи Радищева — Иван Борн, Иван Пнин. Один из них и познакомил Николая Петровича с Радищевым при случайной встрече возле Сената.

Дул с моря ветер. Сизая, набухшая Нева, казалось, вот-вот выплеснется к самому памятнику Петра. Две баржи и парусная шхуна двигались почти вровень с берегами. Но ветер был теплый, сквозь тучи проглядывало синее небо, а дома и башня Кунсткамеры на той стороне реки освещены невидным пока солнцем.

Резанов и Радищев шли вдоль Невы. Резанов в мундире и шитой золотом треуголке, Радищев в длинном фраке и цилиндре. Поэт и «прорицатель вольности» вынужден был стать чиновником. Коляска Резанова ехала вслед за ними — Николай Петрович пошел пешком со своим новым знакомым.

Радищев шел молча. Несмотря на пятьдесят с лишним лет, ссылку и пережитые невзгоды, он выглядел еще нестарым, а ясные живые глаза были совсем молоды. Однако усталость чувствовалась во всех его движениях.

Зато Резанов говорил много. Позже он удивлялся, что так разоткровенничался перед незнакомым человеком, к которому, правда, испытывал глубокое уважение. Николай Петрович тогда готовился к поездке на Аляску и в Японию, говорил о необходимости разумного управления колониями, о просвещении новых мест. Ему хотелось послушать, что ответит Радищев, человек, о котором говорила вся Россия как о ненавистнике рабства и деспотизма, который первым приветствовал американский народ, расправившийся с «разбойниками-англичанами», и первый же заклеймил лживость американской «свободы» — свободы рабовладельцев.

Это он написал о себе по дороге к месту ссылки:

«Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду?
Я тот же, что и был и буду весь мой век:
Не скот, не дерево, не раб, но человек!..»

Радищев был для Резанова настоящим русским человеком, истинным патриотом. Мнение его, особенно в новом для отечества деле, было первостепенным и важным.

— России нужны новые законы, — развивал свою мысль Резанов, не замечая, что спутнику его трудно итти против ветра. — И в первую голову о просвещении, мануфактурах и торговле. Прежние устарели, они не обеспечивают наших прав…

— Не законы только, сударь, — сказал вдруг Радищев, останавливаясь. Придерживая цилиндр рукой и повернувшись спиной к ветру, он старался отдышаться. — Не законы. Да-с!.. Американцы, вон, тоже объявили закон, утвердили им рабство негров!..

Резанову он так и запомнился. Не сгибаясь от ветра, повернувшись в сторону сизо-синей, неспокойной Невы, стоял он, тоже неспокойный и непримиримый. Взгляд его умных, по-прежнему прекрасных глаз был тяжелый и негодующий…

Николай Петрович все же занялся в новом краю преобразованиями. На Кадьяке он учредил школу на сто воспитанниц и назвал ее «Дом благотворения Марии», основал больницу. До поздней ночи при оплывающих свечах сочинял вместе с Барановым проспект «Расправы промышленных и американцев» — суда, в котором должны были разбираться жалобы промышленных, буйство, притеснения и ссоры между русскими и туземцами. Членами такого суда предполагалось назначить по два промышленных и по два туземца, а председателем — одного из высших служащих компании. Решение дел предоставлялось большинству голосов. Вменил духовным лицам в непременную обязанность изучать индейский язык, взялся за составление словаря. Помогал ему крестник правителя и сам Баранов.

Ночами просиживали они то в каюте «Магдалины», то в дощатом бараке правителя, думая о будущем. Горели душистые плахи аляскинского кедра в огромном очаге жилья, бушевал за стенами ветер, стучал дождь… Резанов видел, как в таких беседах оживлялся правитель, как покидала его обычная угрюмость. Зорко глядя умными глазами из-под широкого лба, седеющий и лысый, он шагал по бараку и говорил о морских путях от Охотска до Калифорнии и Таити, о торговле и промыслах, о хлебе для колоний, обо всем, о чем передумал за долгие годы и что мыслил для блага отечества. С удовлетворением слушал и кивал головой, когда Николай Петрович сжато, по-деловому, словно кому-то диктуя, излагал общие их думы.

— Одна торговля с Калифорниею может каждогодно производиться на миллион рублей, — говорил Резанов. — И наши области в Америке не будут иметь недостатка. Камчатка и Охотск тоже будут снабжаться хлебом и другими припасами. Якуты, ныне возкою хлеба отягощенные, получат спокойствие, казна уменьшит издержки, Иркутск облегчится в дороговизне хлеба. Большая часть его, вывозимая теперь для американских областей, обратится в собственную пользу. А ежели усилим Ново-Архангельск и станем посылать из него суда в Кантон и обращать их в Сибирь и Америку, а из Петербурга будем отправлять суда с нужными товарами, так, чтобы корабли здесь и оставались, тогда подкрепятся наши американские области, усилится флотилия их, Сибирь оживет торговлею…

Не забывал Резанов и про поездку на Сахалин и Курильскую островную гряду — исконные русские земли, открытые Василием Поярковым и Данилкой Анцыферовым. Свыше ста лет назад на Сахалин и Курилы переселились береговые тунгусы. Теперь туда повадились японцы, самовластно построили в бухте Анива дом и торговые амбары, превращают мирных курильцев и айнов в своих рабов. Японские купцы и солдаты насмехаются над русским флагом! Резанов сам вместе с капитаном Крузенштерном видел там многие безобразия…

Николай Петрович готовил подробную инструкцию Хвостову, которому хотел поручить начальство над экспедицией для посещения Сахалина и Курильских островов. Хвостов должен был показать японцам, что русские свои земли защищать умеют…