Сара Бернар - Моя двойная жизнь

• Название: Моя двойная жизнь
• Автор: Сара Бернар
• Издательство: Северо-Запад
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1995
• ISBN: 5-8352-0470-1

Она стала легендой еще при жизни — выдающаяся французская актриса, писательница, художница. Мемуары раскрывают перед читателями мир чувств этой великой женщины, но не обнажают ее душу — в своих воспоминаниях она остается актрисой. Она хотела, чтобы ее знали такой, и ей невозможно не поверить, настолько просто и естественно рассказывает она о своем детстве, о людях, с которыми сводила ее судьба, о театральных впечатлениях… Но по-прежнему, как в любых мемуарах, неуловимой остается грань между реальностью и субъективным ощущением действительных событий.

---

Сердце мое громко стучало, ибо мне тоже казалось, что следует идти на Берлин. Однако я считала, что к этому великому акту готовились без должного уважения и как-то неблагородно Хотя и понимала всеобщую ярость, ведь нас постоянно провоцировали без всякого сколько-нибудь убедительного мотива.

Меня возмущало собственное бессилие И дух захватывало, когда я видела бледных, с распухшими от слез глазами матерей, сжимавших в объятиях и в безысходном отчаянии целующих своих сыновей.

Я изводилась и плакала непрерывно. А между тем ничто не предвещало столь ужасную катастрофу.

Врачи решили, что мне следует немедленно поехать на воды, в О-Бонн. А я не хотела уезжать из Парижа. Всеобщая лихорадка заразила и меня. Но силы с каждым днем покидали меня, и 27 июля меня чуть ли не вопреки моей воле буквально отнесли в вагон. Сопровождали меня госпожа Герар, мой управляющий и горничная. Сына я тоже взяла с собой.

Расклеенные на всех вокзалах плакаты возвещали, что император Наполеон направился в Мец, дабы взять командование армией в свои руки.

По приезде в О-Бонн я вынуждена была лечь в постель. Мое состояние внушало опасения доктору Лёде, который впоследствии признавался мне, что боялся, как бы я не умерла. Я харкала кровью и ни минуты не могла обойтись без куска льда во рту.

Однако через двенадцать дней я начала подниматься. А продолжительные верховые прогулки быстро вернули мне силы и спокойствие.

К тому же вести с военных полей предрекали скорую победу. Сладостное волнение охватило меня, когда стало известно, что юный наследный принц получил боевое крещение в сражении при Саарбрюккене, где армией командовал генерал Фроссар.

Жизнь снова казалась мне прекрасной. Я верила в счастливый исход войны. И жалела немцев за то, что они ввязались в подобную авантюру.

Увы! Славные кавалерийские атаки, затмившие мне ум, сметены были ужасающим известием о битве при Сен-Прива.

Каждый день в маленьком садике о-боннского казино вывешивали политические сводки. Туда-то и стекалась публика, чтобы узнать свежие новости. Я терпеть не могла толкотни и посылала своего управляющего переписывать депеши.

Ах, какую боль причинила нам та депеша из Сен-Прива, где очень лаконично сообщалось о чудовищной бойне: героической обороне маршала Канробера и первом предательстве Базена, не оказавшего помощи своему товарищу.

Я была знакома с Канробером и бесконечно любила его. Позднее он оказался в числе верных мне людей. У меня сохранились восторженные воспоминания о часах, когда я слушала его рассказы о геройских подвигах других (и никогда о своих собственных). А какое обилие анекдотов! Какое остроумие! Сколько очарования!

Так вот, известие о битве при Сен-Прива вновь повергло меня в уныние. Ночи мои наполнились кошмарами. Я снова слегла.

День ото дня новости становились все хуже. Вслед за Сен-Прива — Гравелот с его тридцатью тысячами солдат — французских и немецких, скошенных буквально за несколько часов. Затем доблестные, но, увы, безнадежные усилия Мак-Магона, отброшенного к Седану. И наконец Седан! Седан…

Ах, какое ужасное пробуждение!

Накануне месяц август ушел в небытие под оружейные залпы и предсмертные хрипы. Однако жалобные стоны умирающих все еще говорили о надежде.

Зато месяц сентябрь, едва увидев свет, испытывал на себе проклятье. Его первый воинственный клич был задушен грубой и подлой рукой судьбы. Сто тысяч солдат, сто тысяч французов должны были капитулировать. А французскому императору пришлось сдаться королю Пруссии.

Ах, этот крик боли, крик ярости, исторгнутый у целой нации! Никто не в силах забыть его.

1 сентября около десяти часов утра Клод, мой управляющий, постучал ко мне в дверь. Я не спала.

Он вручил мне копии первых депеш: «Битва при Седане началась. Мак-Магон ранен» — и так далее.

— Ах, умоляю вас! — попросила я. — Подите снова туда и, как только появится новая депеша, принесите ее мне. Я предчувствую нечто невероятное, великое! Что-то должно случиться. Мы столько выстрадали за этот месяц, что теперь надо ждать чего-то хорошего, прекрасного, ведь на весах Господа Бога радость уравновешивает печаль Ступайте, мой славный Клод, ступайте.

И я заснула, уповая на лучшее. Я так устала, что проспала до часу. Когда я проснулась, у моей кровати сидела горничная Фелиси, самая прелестная девушка, какую только можно вообразить себе. Ее хорошенькое личико и огромные черные глаза выражали такую тоску, что сердце мое едва не перестало биться. Я в тревоге смотрела на нее; она протянула мне депешу, вернее, копию: «Император Наполеон III капитулировал». Кровь бросилась мне в лицо, а легкие мои были чересчур слабы, чтобы справиться с таким приливом, я уронила голову на подушку, и кровь, вырвавшаяся вместе со стоном откуда-то из глубин моего существа, застыла на губах.

Три дня я находилась между жизнью и смертью. Доктор Лёде послал за другом моего отца, судовладельцем по имени Монуар. Тот примчался вместе со своей молодой женой, тоже очень больной; несмотря на свой свежий вид, она была больнее меня и через полгода умерла.

Благодаря их участию и неустанным заботам доктора Лёде я осталась живой после пережитого кризиса. И тотчас решила вернуться в Париж. Осадное положение было уже объявлено. Мне не хотелось, чтобы моя мать, мои сестры и племянница оставались в столице. К тому же горячка отъезда завладела всеми — и больными, и туристами.

Я отыскала почтовую карету, которая за баснословную цену доставила меня на станцию к первому попавшемуся поезду.

Там я смогла кое-как устроиться, но, добравшись до Бордо, обнаружила, что раздобыть пять мест в экспрессе нет никакой возможности. Мой управляющий добился разрешения ехать вместе с кочегаром. Госпожа Герар и горничная устроились уж не помню где, я же вошла в купе, куда набилось уже девять человек.

Уродливый старик хотел выкинуть моего маленького сынишку, которого я привела с собой, но я изо всех сил толкнула его сама.

— Никакая сила не заставит нас выйти из вагона, поймите это, старый урод! Мы здесь и никуда не уйдем!

Толстая дама, одна занимавшая места больше, чем три обычных человека, воскликнула:

— Хорошо, нечего сказать, мы и так здесь задыхаемся. Какой стыд, пускать в купе одиннадцать человек, когда мест всего восемь.

— Так выходите, — предложила я ей, с живостью обернувшись, — вы уйдете, и нас останется только семеро!

Послышался приглушенный смех других пассажиров, и я поняла, что завоевала сердца моих попутчиков.

Трое молодых людей предложили мне свои места, но я отказалась, заявив, что останусь стоять Тогда молодые люди встали и заявили, что тоже будут стоять. Тут толстая дама обратилась к проходившему мимо железнодорожному служащему:

— Господин служащий! Послушайте…

Служащий замер на мгновенье, всем своим видом показывая, что торопится.

— Какой стыд, господин служащий! Нас в этом купе одиннадцать! Пошевелиться нельзя!

— Не верьте ни единому слову, господин служащий, — воскликнул один из молодых людей. — Видите, здесь три свободных места, мы все стоим, так что можете посадить еще кого-нибудь!

Служащий ушел, посмеиваясь и тихонько поругивая жалобщицу, а та сказала что-то резкое молодому человеку. Тот почтительно склонился перед ней.

— Госпожа, — молвил он, — успокойтесь, прошу вас, поверьте, вы останетесь довольны: мы сядем всемером с этой стороны, вместе с ребенком, а вы останетесь на той стороне вчетвером.

Уродливый старик, тощий и маленький, скосил глаза в сторону толстой дамы.

— Вчетвером… — прошептал он. — Вчетвером..

И тон, и взгляд его говорили яснее ясного, что толстая дама занимала не одно место.

И этот тон, и этот взгляд не пропали даром, и, прежде чем уродливый старик успел разобраться, в чем дело, молодой человек продолжал:

— Извольте, сударь, сесть с нашей стороны, в этот хорошенький уголок, тогда все худые соберутся вместе.

А на место старика он посадил невозмутимого, тихого англичанина лет восемнадцати — двадцати, с торсом борца и белобрысой головой младенца. Молоденькая женщина, сидевшая напротив толстой дамы, смеялась до слез. Все шестеро мы уселись на стороне худых, нам было немного тесно, но зато весело, маленькие ухищрения, на которые пришлось пойти, смешили нас, а смех, как известно, всем на пользу.

Молодой человек, который так ловко все уладил, был высоким красивым парнем, светлолицым, голубоглазым, с почти белыми волосами, что придавало его лицу свежесть и привлекательность юности. На ночь он взял мальчика к себе на колени.

Впрочем, за исключением ребенка, толстой дамы и молодого англичанина, никто не спал из-за удушливой жары. Разговор шел о войне.

После некоторого колебания один из молодых людей сказал мне, что я похожа на Сару Бернар. Я ответила, что имею для этого все основания.