Павел Верещагин - Размышления о воспитании за отцовским столом

• Название: Размышления о воспитании за отцовским столом
• Автор: Павел Верещагин
• Издательство: РИФ ТПП
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1999

В 1999 году РИФ ТПП выпустила сборник повестей и рассказов Верещагина «Размышления о воспитании за отцовским столом».

Один из рассказов этого сборника.

---

С этим столом, собственно, и связана настоящая история.

Моего младшего брата Митю первый раз пригласили сниматься в кино, когда ему было одиннадцать лет.

Попал он в кино случайно, благодаря маминому брату дяде Жене, человеку разносторонне и щедро одаренному, который был вхож во все возможные слои общества и везде любим.

Режиссер Гроссман собирался снимать ленту о школе и набирал маленьких артистов на детские роли, делал пробы. Большинство исполнителей было уже подобрано, главную роль должен был играть сын артиста Табакова; набирали эпизоды и массовку. Но все еще не было исполнителя на небольшую, но важную по смыслу роль второго плана — классного философа и резонера, комментирующего происходящее ироничными чайльдгарольдовскими афоризмами. Собственно, типаж роли был очевиден, Гроссман просмотрел уже два десятка детей, подобранных его ассистентами по школам и самодеятельным студиям; многие из них вполне подходили, но режиссеру все не хватало какого–то второго плана, какого–то дополнительного измерения… Гроссман нервничал, отсутствие исполнителя задерживало.

Как–то оказавшись с Гроссманом за одним столиком в ресторане Дома кино, дядя Женя, который был в то время администратором труппы эстрадных акробатов, услышал разговоры о поисках артиста на эту роль, послушал рассеянно нервные пререкания Гроссмана с ассистентами и вдруг заявил, что знает мальчика, который им нужен.

— Это, конечно, ваш сын? — устало поинтересовался печальный Гроссман.

— Нет. Племянник, — сказал дядя Женя.

И не обращая внимание на улыбочки гроссмановской камарильи, тут же пошел к телефону договариваться о том, чтобы Митьку, который в это время находился в лагере за городом, привезли на пробы на Ленфильм. Дядя Женя называл это сводить концы с концами.

Нужно сказать, что уже в одиннадцать лет Митька был весьма своеобразным персонажем. Как раз в этом возрасте он начал все больше и больше становиться похожим на маму, перенимать ее обаяние. Секрет маминого обаяния заключался в неизменном интересе и расположенности к людям, в интуитивном их понимании и в ироничной снисходительности к их слабостям.

Кроме того Митька, который сызмальства был любимцем и в подмосковном доме деда, окончившего в свое время университет в Берлине и говорившего на трех языках, и в Лужском доме прабабушки по другой линии, где держали кур и поросенка, играли на гармошке и дробили в плясках, обладал фамильярностью и даже нахальством славного малого: он знал, что нравится окружающим, и умел этим пользоваться.

Митька смотрел на вас слегка насмешливо и доброжелательно, с интересом, как бы ожидая, что вы проявите себя и покажете, на что способны, и был заранее рад увидеть в вас интересного и симпатичного человека. Это располагало.

Дядя Женя и сам был из этой породы — самые разнообразные люди начинали считать его своим другом уже через пять минут после знакомства. И хотя к Митьке дядя Женя относился по–армейски требовательно и без сантиментов, цену он ему знал.

Сведение концов с концами было дяди Жениной профессией. Уже на следующий день шофер Дома писателей привез Митьку из Комарова прямо на Ленфильм.

Митька вошел в съемочный павильон, где проходили пробы и царила обычная киношная суета и неразбериха, с удовольствием огляделся вокруг (обстановка ему понравилась) и как ни в чем не бывало, сунув руки поглубже в карманы, побрел по павильону искать интересное и знакомиться. Он остановился возле молодого оператора, в отчаянии трясшего заклинившую камеру. Спросил одно, другое… Послушал… Подметил вслух что–то о горящей красной лампочке… И вдруг замотанный и нервный оператор начал рассказывать Митьке о своей неприятности, демонстрируя отказавшую камеру, оправдываясь и вдаваясь в технические детали. Митька кивал, глядя доброжелательно и с интересом.

Гроссман, просматривавший альбомы массовки, бросил на Митьку рассеянный взгляд поверх очков и вернулся к фотографиям; но уже через несколько мгновений он посмотрел опять, более пристально, а потом и вовсе отложил альбом, спрятал очки в карман пиджака и, указав на Митьку глазами своему ассистенту, женщине лет пятидесяти, стриженой под подростка, откинулся на спинку стула и сделался сонным.

Женщина–подросток, обратившись к Митьке специальным, жизнерадостным «пионервожатовским» голосом, попросила его пройтись, улыбнуться, нахмуриться, рассмеяться, прочитать стихотворение. Когда Митька взялся за стихотворение, скучавший Гроссман поморщился. Нужно было знать Митьку, чтобы представить, как этот всеобщий любимчик был уязвлен. Когда он повторял с разными выражениями фразы, заученные с машинописной бумажки, он был уже хорош — от него можно было питать лампочки накаливания. Митьку поставили под софиты, возле его лица замерили свет, и зажужжала камера, но Гроссман уже вновь просматривал массовку. С Митькой ему все было ясно.

Через неделю дяде Жене сообщили, что Митька подошел.

Нужно сказать, что родители очень настороженно отнеслись к перспективе того, что Митька будет сниматься в кино. Актеры, богема, ночная жизнь… Как это отразится на формирующейся личности мальчика? Жизнь артиста пестра и изменчива. Возьмут ребенка, избалуют его, отравят сладким ядом артистической жизни… А что дальше? Ребенку в этом возрасте необходимо учиться, работать над собой. Привыкать к каждодневному труду. Неизвестно, ой как неизвестно, нужно ли ему окунаться в эти развратные пучины.

Приблизительно так родители говорили о представившейся возможности. Говорил, в основном, папа. Мама больше помалкивала. Вполне возможно, что она имела другое мнение.

Приезжал дядя Женя. Принимал участие в обсуждениях. Сердился на папу. Говорил о редком шансе, выпавшем на митькину долю. Познакомиться с самим Гроссманом! Говорил о других родителях, которые за такую удачу готовы половину жизни отдать. Даже, кажется, в сердцах назвал нашего папу ослом.

Тут папа вполне мог заупрямиться, но вступила мама, попросила дать прочитать сценарий, стала спрашивать, нельзя ли познакомиться с Гроссманом и сколько времени будут отнимать съемки, и как ездить на студию, и так далее и тому подобное.

Сценарий принесли. Сценарий понравился. Сам Гроссман позвонил нам домой и разговаривал с папой — хотя прежде никогда не звонил домой артистам. Гроссман произвел на папу положительное впечатление — впечатление человека умного и вполне интеллигентного. Всей семьей мы ходили смотреть предыдущий фильм Гроссмана. Фильм оказался весьма симпатичным и трогательным.

Гроссман, кстати, сказал, что роль требует всего пятнадцать съемочных дней, это не так много, и бояться не следует.

Одним словом, Митька получил родительское благословение. Конечно, при выполнении им определенных условий и обязательств. Съемки не должны были сказываться на учебе. Кино не избавляло от домашних обязанностей: выносить мусор, ходить за хлебом и пылесосить свой диванчик. И так далее. Условия были записаны в специальном (немного шутейном) документе, который Митька, усаженный за отцовский стол, торжественно подписал в присутствии свидетелей.

Один из ассистентов Гроссмана договорился с администрацией школы, и Митька, когда в учебное время, но чаще во второй половине дня стал ездить в павильоны. Ездить приходилось часто. К счастью, Ленфильм расположен не очень далеко от нашего дома.

Сниматься Митьке нравилось…

Родители со своей стороны сговорились об особых мерах, которые призваны были создать противовес опасному влиянию новых обстоятельств митькиной жизни. Образно говоря, поставить им заслон.

В беззаботных мелодиях воскресных семейных завтраков начали звучать басовитые педагогические ноты.

— Прочитал вчера интересную мысль, — как бы невзначай вспоминал папа. — В «Философских письмах» Вольтера. Родители, пишет Вольтер, могут передать в наследство своему ребенку одну–единственную ценную вещь. Как вы думаете что?

Мама, Митька и я, сидевшие вокруг стола, переставали жевать и задумывались.

— Благородство, — предполагал Митька, которому раньше других надоедало думать. И конечно же попадал пальцем в небо. Ответом ему была лишь снисходительная улыбка.

— Генетический код, — с апломбом высказывался я, демонстрируя знакомство с достижениями современной науки. Ответ заслуживал двойственной реакции: поощрительного кивка вместе с удивленным поднятием бровей. Генетический код? Во времена Вольтера?

Интересный вопрос заставлял задуматься и маму.

— Наверное, характер. А может быть, сердечность, — говорила она.

— Нет. Единственная ценная вещь, которую родители могут передать своему ребенку, — торжественно провозглашал папа, — это трудолюбие!

Мы молчали некоторое время, отдавая должное глубине мысли Вольтера, и вновь принимались жевать.