Юрий Оклянский - Оставшиеся в тени

• Название: Оставшиеся в тени
• Автор: Юрий Оклянский
• Издательство: Известия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1987

Книга Юрия Оклянского «Оставшиеся в тени» впервые объединяет под одной обложкой две биографические повести, получившие широкое признание читателей. Главных героинь «Шумного захолустья» и «Повести о маленьком солдате» роднят незаурядность натур и тот вклад, который они внесли в историю литературы и события эпохи. Частичная доработка произведений, осуществленная автором в настоящем издании, отобразила документальные материалы последних лет.

---

— Смотри, мудрость портит кожу! — наставительно тронул себя за подбородок Брехт. — А это товарищ Штеффин. Живая героиня фильма «Куле Вампе». Сейчас едет отдыхать в Крым… А это Асин домашний наставник, — ласково глянул он на стоявшего обок с Лацис худого, аристократически бледного человека, который между тем снял шляпу. Под ней была охапка непокорных бурых волос, большие голубовато-серые глаза смотрели мягко. — Профессор Бернгард Райх. Счастливый укротитель этой мулатки!

Потом, когда вышли на привокзальную площадь к машинам и ехали по Москве, Грета смотрела во все глаза. При ярком свете дня оставалось ощущение нереальности происходящего. Как будто узнаешь виденное во сне. Многое, особенно при выезде к Москве-реке и Кремлю, поражало знакомостью. Здания и люди представлялись в первые минуты ожившими картинками из революционных книжек. Странно было только, что люди ходят и общаются как-то помимо того исторического фона, к которому принадлежат.

На вечер их пригласили в гости Райх и Лацис. Они жили в районе Арбата на Собачьей площадке. Хотя Райх был проректором театрального института, профессорская семья занимала одну комнату, поделенную фанерной перегородкой на две части. Стенка была оклеена веселенькими обоями, и в доме в целом было очень приятно. К гостям вышла дочь Аси, двенадцатилетняя Дага, Дагмара, и, минуту потоптавшись для вежливости, скрылась за перегородкой доделывать уроки.

Кроме них приехал писатель Сергей Третьяков. На круглом столе были резанные половинками яйца, масло, черный и белый хлеб, пузатый железный чайник с поставленным на него фарфоровым и блюдце с красной икрой.

Заговорили сначала о том, что объединяло почти всех присутствующих, — о Мюнхене, Аугсбурге, о Баварии. Хозяева дома впервые познакомились там с Брехтом еще в начале 20-х годов. А Третьяков объездил эти родные для Брехта места вместе с ним в прошлом году.

Грета не бывала в этих краях. Не имела представления о тамошней театральной среде и, кроме того, плохо понимала швабское произношение и словечки, которыми раскрашивал свою речь Брехт.

Из нависшего над столом гомона полностью достигали сознания лишь отдельные занятные эпизоды.

— А помнишь, Ася, как ты упала на премьере «Эдуарда Второго»? Просто растянулась на сцене? — спрашивал Брехт.

— Неужели ты это видел и знал? — округлив глаза, даже ахнула Лацис. — И не проронил ни слова!.. Ну и режиссерская выдержка!

— Да ведь ты и сама была огорчена, — мягко заметил Брехт.

— Огорчена?! Я была просто раздавлена. Решила бросить сцену и никогда больше не выступать… Я была ассистентом режиссера и играла роль юного принца Эдуарда в пьесе, которую Берт написал с Фейхтвангером в двадцать третьем, — пояснила она. — И вдруг, надо же беде, при пробежке к рампе растянулась во весь рост на сцене. До сих пор простить себе не могу. Представьте, в самый серьезный момент действия! На премьере, на которую съехались интенданты, то есть директора, главрежи и театральные критики со всей Германии. Это был провал, бездна! У такого требовательного режиссера, как Берт, подумайте?! Мало того, что актриса вела роль с латышским акцентом. Так вдобавок и по сцене двигаться не умеет! И это на спорной постановке, когда театру, труппе, режиссеру, всем и каждому нужен был успех позарез. Катастрофа! «Я испортила премьеру. Брехт мне этого не простит», — подумала. Я не пошла на банкет, ревела в подушку…

— Бедняжка! — вставил Брехт. — А с виду такая упругая…

— Каждая женщина в такой ситуации заплачет… Тем более что и премьера сама по себе прошла не гладко. Помните ведь, сколько было нападок! В следующие дни старалась не попадаться на глаза, — продолжала Ася. — Но издали, Берт, ты выглядел спокойным. Крошечная надежда, что, может, выходил в тот момент из зала, не заметил. Потом увидел как-то, улыбаешься: «Гутен таг, Ася!» — как обычно. Я и по сей день думала — проскочило! А он, оказывается, все наблюдал, знал. И не показывал виду!..

— Да, посмотрел я, как шлепнулась. Это было довольно комично, — сказал Брехт. — Единственно, пожалуй, что я хотел тогда спросить: не ушиблась ли? Не повредилась ли, стукнувшись? Потом вижу, все в порядке. А больше нечего было спрашивать…

Все засмеялись.

Грета краешком глаза примеривалась к этому загадочному человеку. Он больше нравился ей, когда с него сходила постная мина библейского мудреца или острое мефистофельское выражение. И он становился вот таким открытым, дружелюбным, как сейчас. Или даже более еще — по-мальчишески простоватым, радостным, как на вокзале, когда обнимал Райха. Либо совсем другим — отстраненным, выключенным, как на границе. Когда смотрел на ворота, с которых меняется образ человеческой жизни и бег времени.

Потом разговором завладел Третьяков. Бритый, поблескивающий череп этого худого, длинноносого человека далеко возвышался над головами всех сидящих за столом. Долговязое тело Третьякова было как бы с намерением подтянуто и собрано полувоенным френчем с отложным воротником. Но Грета заметила, что под стеклами очков у него акварельно мягкие незащищенные серые глаза. Этот горбоносый Данте на самом деле был добряком.

Третьяков оказался большим знатоком деревенской жизни. Пятый год, по его словам, он выезжает в один и тот же отдаленный колхоз. Живет там в летнюю страду, три-четыре месяца. Организует ясли, детсады, столовые. Занимается с неграмотными на полевых станах, ведет кружки. Работает в кустовой многотиражке. И одновременно возникают его очерки о людях колхоза. Уже вышла книга, готовится вторая.

Третьяков говорил по-немецки, как сеял зерно из лукошка. Не заботясь о грамматических формах и порядке слов. Что где упадет, лишь бы понимали слушатели.

Но запас слов у него был огромный. А говорил он так увлеченно и интересно, что Грета скоро перестала замечать и забавную безалаберность речи Третьякова, вынесенную, как потом оказалось, из самоуком воспринятой немецко-прибалтийской разговорной стихии детских лет (Третьяков был родом из-под Риги), и непривычный акцент, и даже английские словечки, которые он призывал на помощь, когда все-таки не хватало немецких.

Брехт слушал, весь подавшись вперед и подперев рукой подбородок, как любознательный ученик на уроке.

— Мы видели с поезда эти сплошные поля, — заметил он. — От вас слышу рассказ первого очевидца.

— О, тут можно рассказывать без конца, — загорелся Третьяков. — Как о шести днях творенья!.. Тот колхоз, куда езжу, он расположен на Ставрополыцине, в кавказских предгорьях. Сейчас у вас нет времени, а то бы поехали туда! В двадцатом году там собрали, как говорят у нас, свою худобу и заплаты беднейшие. Стала коммуна. А верховодил Иван Кириллович Мартовицкий, мой друг. Обязательно познакомлю. И собою занятный. А главное, абсолютный слух к земле! Хозяйствует — как Карузо поет! Многие коммуны у нас прогорели. А эта разрослась в богатейший колхоз. Название то же — «Коммунистический маяк». Сам Мартовицкий, Иван Кириллович, правда, перетрудился, заболел туберкулезом. Пришлось менять климат. Да ведь вы едете в Крым? — обратился Третьяков к Грете. — Он как раз там. Ему дали теперь птицесовхоз под Симферополем. Представляете, одних кур триста тысяч! И все леггорны, белые, как снег. Войдешь в Загон — глаз обмирает — словно поля лебяжьего пуха или зима пушистая! Только гребешки красные и головки движутся. Я там недавно, в этом совхозе «Красный», больше двухсот снимков нащелкал. Красота и польза! Вернее, польза, ставшая красотой…

— Сергей Михайлович, у вас еще будет время провести с Бертом не один семинар. Смотрите, как он навострился, того и гляди возьмется записывать! — ставя на стол вскипевший чайник, чуть направила разговор Ася. — Но не забывайте, что тут женщины… Расскажите лучше какой-нибудь случай. Вы это умеете!..

— А мне лично не скучно! — отозвалась Грета. — И дальше?..

— Случай? — примирил всех Третьяков. — Вот разве про того же Ивана Кирилловича…

— Просим, просим!..

— Недавно там вышел вот какой курьез. Приехал в совхоз один высокопоставленный начальник из Москвы. Бирон и дуралей. Во все вмешивается, а в хозяйстве ни уха ни рыла не смыслит. Надоел Мартовицкому до смерти. Пришли в куриный загон, где леггорны. Иван Кириллович и говорит ему с веселой досадой: «Вот вы ругаете… А у нас, по секрету сознаюсь, даже курицы приучены к правилам порядка. И сейчас в вашу честь «ура» кричать будут…» — «Не может быть!» — всерьез заинтересовался начальник. «Вот сейчас увидите!» А надо вам сказать, что петухи-леггорны обладают такой особенностью. Когда в небе возникает темный предмет, хоть отдаленно напоминающий ястреба, они издают раскатистый крик. Предупреждение об опасности. Иван Кириллович снял шапку и с возгласом: «Товарищу имярек, ура!» — кинул высоко вверх. И сразу, сколько там было петухов, пятьсот, тысяча, отозвались дружным раскатистым хором. От неожиданности и при желании смахивает на «ура»…