Юрий Оклянский - Оставшиеся в тени

• Название: Оставшиеся в тени
• Автор: Юрий Оклянский
• Издательство: Известия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1987

Книга Юрия Оклянского «Оставшиеся в тени» впервые объединяет под одной обложкой две биографические повести, получившие широкое признание читателей. Главных героинь «Шумного захолустья» и «Повести о маленьком солдате» роднят незаурядность натур и тот вклад, который они внесли в историю литературы и события эпохи. Частичная доработка произведений, осуществленная автором в настоящем издании, отобразила документальные материалы последних лет.

---

Как же прочно, оказывается, у него все это было поставлено на ноги! Не поднято над буднями, а вписано в повседневность, заверстано в людские отношения.

В ее работу в строительной конторе, в комсомольские сходки, в ту суровую реальность, что в Германии все более набирали влияние нацисты. И неровен час, власть уже готова была перейти в их руки. Как разом потускнели школьные представления! Но все-таки, суеверно оглядываясь на прошлое, она спросила.

— И так могут создаваться даже стихи?!

— Испытано и проверено! — подтвердил Брехт. — Впрочем… Поэзия лучше слагается, пожалуй, у каждого отдельно… В пьесах и прозе я во всяком случае — за поиск истины широким фронтом. Ну, как?

— Но есть ли у меня данные? — через силу спросила она.

— Иначе бы я с вами не разговаривал! — возразил Брехт. — Притом способности нужны разные. Для меня каждый случайный слушатель рукописи — уже сотрудник. Потому что в нем есть сопротивление созданному.

Он участвует этим в поиске истины. А у вас есть не просто жизненная пытливость, но и критическое чутье и творческий дар…

— Спасибо! — смутилась Грета.

— Не за что… Надо будет еще показать в деле.

…Впоследствии, уже проработав много лет с Брехтом, Грета прочувствовала до конца, что его постоянное стремление окружать себя сотрудниками проистекало как раз от щедрого избытка творческих сил. «Нетерпеливый поэт третьего тысячелетия», как назвал его Л. Фейхтвангер, старший друг и тоже один из сотрудников Брехта, остро ощущал многообразие и беспредельность истины.

Правду жизни он готов был всасывать в себя без конца. В этом смысле у него была развита особая жадная доверчивость к людям. Каждый нес в себе целый мир, а значит, частицу или грань еще не схваченной пером истины. И как только эта крупица обнаруживалась, Брехт был готов одним махом разрушить почти законченное здание. «А не начать ли нам теперь наоборот?». — говаривал он оторопевшим сотрудникам. И, казалось бы, ради перекладки одного кирпича ломался дом. Или постройка начиналась с крыши.

Недаром огромное большинство его произведений имело столько же редакций, сколько публикаций. А собрание сочинений, в соответствии с этим пониманием, выходило под названием «Опыты».

Окончание книги иногда было меньше по душе Брехту, чем работа над книгой. Окружавшие его сотрудники, каждый из которых, разумеется, должен был беспредельно верить в него, и были этими ценнейшими опорами и катализаторами творчества. Хотя вклад отдельного лица в конкретном случае бывал различен, иногда вырастая даже в равностепенное соавторство.

Но обо всем этом Грета узнала уже позже. А тогда новость была слишком оглушительна. Она, рабочая берлинка, сотрудничает с Брехтом. Вол и муха. Смех!

— Конечно, я попытаюсь, — произнесла Грета. — Но что я могу?

— Сейчас главная ваша задача — выздороветь, — сказал Брехт. И обращенное к ней лицо приняло то редкое выражение, которое особенно располагало в нем. Как на вокзале, когда увидел Райха, — незащищенное, чувствующее. — Лечитесь, Грета! И возвращайтесь. Буду ждать. В Берлине или* может, заедете к нам в Баварию, на Аммерзее? Там домик, озеро. Летом очень хорошо. Если захотите доотдохнуть — милости просим! А пока считайте себя в отпуске…

— Может, буду здесь чем-нибудь полезна? — спросила Грета.

— Ну, если останется время и силы, тогда, пожалуй, одним, — сказал Брехт. — Вы должны писать мне письма. Мне надо как можно больше знать об этой стране. Причем из самых разных источников. Так что ваши письма будут очень уместны. Наблюдайте и пишите. Будете лечиться — о том, как поставлено с медициной. Разговаривать с соседками по палате — о том, что делается для женщин. Удастся совершить экскурсию, наподобие той, о которой говорил Третьяков, — о том, как живут в колхозе или совхозе. Одним словом, обо всем, что происходит…

— И это все?! — не удержалась Грета.

— Пока, да… И, пожалуйста, вот что, — продолжал Брехт. — В том же вашем спектакле, исполняя роли рабочих, некоторые рабочие старались играть актеров. Это не натурально и противоестественно. Не стремитесь сочинять, как писатель или газетчик. Пишите так, как видели, как понимаете сами… Мы начинаем с маленького. Но тот, кто замешивает глину, точно так же участвует в строительстве здания, как и тот, кто кладет кирпичи. Если понадобится продлить пребывание… Для лечения или для знакомства со страной, напишите. Идет?..

Вошел шофер, чтобы везти к поезду. А сопровождавший его переводчик сказал, что внизу Брехта уже ожидает другая машина, которая доставит его в рабочий клуб. Они стали прощаться.

…И вот теперь она оказалась в этом санатории, на берегу Черного моря. Минуло уже больше трех недель со дня приезда. Сегодня было 10 июня. Время после дневного чая, когда все разбрелись по кипарисовым аллеям. Грета осталась одна в палате. Она извлекла из-за шкафа черный футляр. Добытую ей в соседней иностранной группе пишущую машинку с латинским шрифтом. Уставила ее на покрытом белым полотном деревянном столе, который один только и был в четырехместной палате. Заправила лист бумаги и начала писать.

Это был первый ее подробный отчет Брехту.

«Я испытываю угрызения совести, — выстукивала она. — При этом я ни разу не ленилась. Но полдня «пропадает» на лечение, еду, послеобеденный двухчасовой отдых и т. д. А вечером нет света. В каждой комнате у нас только так называемая «вечная лампадка», правда, электрическая, но все-таки вечная. И потому такая темная, такая тусклая, что в комнате можно разглядеть только скудные очертания предметов.

Со здоровьем дела идут довольно успешно. Я прибавила в весе, температуры не бывает, хороший аппетит, хороший сон.

Я много беседовала с русскими товарищами. Прежде всего я пытаюсь услышать их мнение о женском труде, о церкви и об уходе за детьми. Вооруженная своим собранием немецко-русских книг, я уже известна здесь. И товарищи помогают мне, насколько умеют.

С некоторых пор нам пришлось организовать курс политического обучения. К нам явился некий товарищ (вероятно, инструктор по линии Коминтерна. — Ю. О.), который первый год ведает работой среди прибывающих. Он был возмущен, что мы до сих пор ничего не сделали для мировой революции. Две другие немецкие группы, по его словам, вроде бы отличались чудесами прилежания. Теперь мы должны наверстывать вдвойне. И из-за этого совсем не остается времени для себя.

Вчера мы устроили общий вечер с приезжими комсомольцами. Мне пришлось говорить и декламировать. Естественно, я преподнесла обрывки своего русского языка нашему опекуну и благодаря этому имела плюс по сравнению с другими участниками, так как русские при каждой русской фразе громче хлопали. Было ли это не по-джентльменски?..

Среди комсомольцев много бывших беспризорников. Думаю, что Вы лучше, чем я, знаете факты о таких беспризорниках. И это было еще одной из причин тому, чтобы не садиться за машинку писать Вам.

Во всяком случае эти товарищи рассказывали мне, что по два с половиной года состоят в комсомольской организации. Работают на предприятии, которое почти целиком специально предназначено для молодежи. Четыре часа практики, следующие четыре часа обучаются теории. Более половины живет в общежитии, все питаются на фабрике-кухне (очень хорошая еда, три блюда, очень дешево). Входят в спортивное общество, соревнуются с другой группой. Все они ясно видят трудности, с которыми связано проведение второго пятилетнего плана. И все говорят: «Посмотрите на нас через два года, тогда все будет по-другому в России, тогда мы все это устраним!» И лишь немногие раздражены теперешними трудностями.

Чаще я разговаривала с одним товарищем из отдаленнейшего уголка России. Он добирался сюда 14 суток (в пассажирском поезде) и сказал мне, что в ближайшие дни уедет. Почему? Хотя мог бы оставаться еще на четырнадцать дней, но должен быть на работе. Потому что в его колхозе нуждаются в каждом человеке, способном помочь управиться с пятилетним планом. Это человек, который только с 18 лет учился читать и писать, который и сегодня еще говорит, что едва ли имеет теоретическую подготовку. Но он так крепко верит в будущее России, что, действительно, приносит необычные жертвы…»

Грета остановилась и представила себе своего нового знакомого Павлова. Он был бригадиром рыболовецкого колхоза, возле Николаевска-на-Амуре, там, где река впадает в Охотское море. У этого высокого, приятной внешности, черноволосого синеглазого общительного помора внутри что-то свистело, хрипело и булькало, когда он говорил. Он часто откашливался.

— Икру, крабов кушали, Грета? — спрашивал он. — Это мы ловим…

У Павлова были обморожены края легких. Грета слышала от медсестры, что в лютый мороз с ветрами он продолжал строить крышу колхозного рыбокоптильника или что-то в этом роде. К весне образовались туберкулезные очаги.