Николай Погодин - Собрание сочинений в четырех томах. Том 4.

• Название: Собрание сочинений в четырех томах. Том 4.
• Автор: Николай Погодин
• Издательство: "Художественная литература"
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1973

В завершающий Собрание сочинений Н. Погодина том вошли его публицистические произведения по вопросам литературы и драматургии, написанные преимущественно в последнее десятилетие жизни писателя, а также роман «Янтарное ожерелье» о молодых людях, наших современниках.

---

Одной сигаретки оказалось мало. «Нервничаю», — оправдался он перед кем–то и закурил вторую. Толстый посмотрел на Ивана Егоровича неприятными, серыми, под цвет его одежды глазами. «Тоже дачник… Наверно, везет семена… Видимо, ерундовый человек… Ишь какой толстый!.. Не люблю толстых. Очень приятно, что по ходу поезда табачный дым летит прямо на него. Хоть на грамм похудеет».

Потом Ивану Егоровичу стало хорошо. На сердце пришел покой. Но тут же он вспомнил, что не удалось как следует провести новоселье, и ему опять стало горько. Дома осталось, как говорится, неисполненное желание. Львы! Опять эти львы… Иван Егорович закурил третью сигарету.

Толстый опустил на колени «Советскую Россию». Лицо его выражало решительный протест.

— Ну, брат… — недружелюбно сказал он, и голос его тоже показался Ивану Егоровичу неприятным.

— Что, брат? — с насмешкой передразнил Иван Егорович.

— То–то ты такой.

— Какой?

— Тощий.

— Неужели?

— А то не знаешь?

— Впервые от вас слышу.

Отношения сразу устанавливались неправильно. Толстый обращался к Ивану Егоровичу хоть и недружелюбно, но запросто, на «ты», а Иван Егорович к толстому заносчиво, на «вы». Неисполненное желание давало себя знать.

— Впервые… Вот и послушай.

— Я не против. Было бы что.

За многие годы своей партийной деятельности Иван Егорович выучился искусству общения с самыми разными людьми. С интеллигентами он говорил на их приглаженном языке, с рабочими и крестьянами — веселее, прямее. Он знал, как поговорить и с этим толстым.

— Было бы что… — иронически повторил он.

— До Кунцевой не доехали, а ты третью сосульку заправил. Убиться можно!

— А я, извиняюсь, в учетчики вас не зачислял. Сколько до Кунцевой, сколько до Голицыной…

— Жалко ведь! Безобразничаешь со своим организмом!

— Подавляющее большинство земного шара занимается курением, — веско и строго заметил Иван Егорович.

— Согласен! — охотно подхватил толстый. — Но не так же! Посмотри на себя. Срамотища! Стручок, а не человек!

Иван Егорович не без зловредности закурил четвертую сигарету.

— Пустяковый ты человек! — с напускной горечью сказал толстый.

Иван Егорович внутренне поежился. Что, собственно говоря, надо от него этому отвратительному толстяку с его наглым носом? Пожалуй, лучше промолчать. Неумно, в самом деле, так браниться! Курилось ему нервно, без удовольствия, к горлу то и дело подступала тошнота. Он явно перекурил.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не появился контролер. Иван Егорович протянул ему свой билет.

А толстый рылся во всех карманах и никак не мог найти билет. Контролер ждал с деланным терпением. Билета не было. У сопровождавшей контролера молодой проводницы заблестели глаза. Она с удовольствием и неприязнью выговаривала толстому, а он в это время беспомощно шлепал себя по бокам. Контролер сел напротив толстого, рядом с Иваном Егоровичем. Он по опыту знал, что здесь будет штраф. Эти толстые дачные пассажиры нередко экономят на билете, пользуясь доверием дороги.

— Так что же? — безразлично спросил контролер.

Поезд делал поворот, и солнце било прямо в лицо толстому. Он взмок.

— Брал я его, проклятого.

— Так как же?

— Брал, говорю вам!

— Будем платить штраф?

— За что? — закричал толстый. — Что я, жулик? Я могу предъявить документы.

— Ваши документы роли не играют, — деловито и скучно сказал контролер. — Либо пойдемте, либо я буду выписывать квитанцию.

— Так ведь денег–то у меня с собой нету…

— Тогда пойдемте. — И контролер поднялся.

Неожиданно для толстого, для железнодорожников, для себя самого Иван Егорович ворчливо спросил:

— Заплатить, что ли?

Толстый с изумлением уставился на него.

— Мы соседи, — сказал Иван Егорович контролеру.

— Пожалуйста. Дело ваше.

Но толстый не захотел воспользоваться помощью Ивана Егоровича. Видимо решив покориться своей участи, он потянулся за авоськой, и тогда неизвестно откуда на сиденье упал билет. Контролер молча, с деланным безразличием поднял билет, пробил его и сказал проводнице:

— Что поделаешь с этими рассеянными?

Они пошли дальше по вагону. Толстый снял авоську, сунул в карман пиджака «Советскую Россию» и, оглянувшись на Ивана Егоровича, пошел следом за контролером и проводницей. Иван Егорович и не посмотрел, куда он делся.

Курить больше не хотелось. В голове стоял неприятный туман. Читать было нечего. Оставшееся время тянулось бесконечно.

Над словом «дача» Ирочка подтрунивала. Но зря. Это был участок земли, который впору обработать одному человеку, и все–таки на нем умещались фруктовый сад, ягодник, цветы, овощи. Иван Егорович много раз повторял Ирочке, что в старое время им никак не купить бы этого участка, ибо под Москвой земля стоила огромных денег. А Ирочка не понимала, как это земля может стоить огромных денег. Иван Егорович, хорошо помнивший старое время, чувствовал себя на своем участке форменным маркграфом. Вот он поссорился с женой — взял и поехал к себе на дачу. В старое время к черту на рога он бы поехал! И ему опять стало хорошо. И опять он вспомнил, что может курить сколько хочет и никто не выставит его за дверь. Рай! Напрасно Ирочка смеется!

Когда Иван Егорович шел по тропинке к своей даче, он почти физически ощущал над собой райское небо подмосковной весны. Он жалел своих соседей, которые на первый план ставили выгоду от дачи, а к таким вещам, как небо и лесные дали, относились безразлично. Таких людей в поселке было больше, чем тех, которые вдохновлялись родной природой вроде Ивана Егоровича. Но, возможно, иные деловые люди стеснялись открыто радоваться природе, полагая, что «им» это не пристало. Однако Ивану Егоровичу не были чужды их деловые интересы и прожил он далеко не бездельную жизнь, но клубника и картошка никогда не заслоняли ему подмосковного неба.

И вот он дома, за городом, на своей даче. В понятие «своей дачи» Иван Егорович не вкладывал денежной ценности финского домика, яблонь, изгороди. Ни разу он ничего не продал. То есть ему приходилось, конечно, уступать людям ненужные ему вещи, но и это делалось всегда с невыгодой для него самого. О продаже чего–нибудь в коммерческом смысле слова не могло быть и речи. Этот акт вызывал у Ивана Егоровича стыд и недоумение. Дачу он считал своей, потому что она составляла неотъемлемую часть его быта. Конечно, как человек грамотный, Иван Егорович знал, что в его маленькой дачке все–таки кроется некий элемент собственности, но это не расстраивало его. Собственность неотделима от купли–продажи, а он свободен от этого — значит, и беспокоиться было нечего.

С утра он ничего не ел, но — странная вещь — есть не хотелось. Наверное, все–таки перекурился. Или понервничал? Голова болела, в висках сильнее, чем всегда, пульсировала кровь. Войдя в свой домик, он нашел там пахучую прохладу и мечтательную тишину. Иван Егорович даже прислушался, словно проверяя, настолько ли здесь тихо и мечтательно, как он любил. Было именно так. Удивительно! Тысячу раз приедешь и тысячу раз удивишься этой прохладе и тишине.

Действует, как лучшее лекарство… Кажется, еще так недавно он презирал все эти тихие уголки и сама тишина не вызывала в нем ничего, кроме зевоты. Теперь же он сидит в одиночестве на порожке своего дома и радуется тишине, прохладе, запаху сосновых досок.

Фамилия у него русская, редкая, связанная с лесной природой — Проталин. Иван Проталин.

…Ивану только–только исполнилось двадцать… Он комиссарит над сотней бандитов. Жуткая история получится, если написать хорошую книгу. В нынешнем положении можно бы написать, да поздно учиться. «Какой я писатель!» Бандиты были веселые, сказочные. Махновщина. Отбились от своего хромоногого «батька», перешли на сторону Советов и вдруг тайно решили красного комиссара–москаля показнить, а труп его доставить в махновский штаб в знак своей верности махновщине. Интересно вспоминать. Пиши страницу за страницей, как юный тот комиссар рассказывал бандитам детские сказки о чертях, кащеях и ведьмах, незаметно подмешивая в них революционную агитацию… Может, это уже устарело и никому теперь не нужно? А сам он — мирный старик, сидящий на пороге своей дачи. Может, комиссар Иван Проталин сказал бы этому старику, что он собственник и буржуй… Если бы этот старик попал под горячую руку тому юному комиссару, кто знает, что могло бы случиться.

Иван Егорович курил и курил, как бы наверстывая упущенное за всю жизнь и не замечая, что во рту деревенело. Хорошо было мечтать. Его смешил нынешний мирный старик и забавлял юный комиссар Ваня. Урезонивая бандитов, комиссар Ваня думал не о себе — о революции. Потом сорок лет подряд он, как умел, неизменно делал все то же дело. Он занимал и грозные посты, созданные диктатурой пролетариата, и малые должности, одинаково ревностно и безотказно служа своему народу. Чего только революция не требовала от людей его поколения. Теперешние кинозвезды, конечно, и не догадываются, что некий Иван Проталин был в числе тех, кто начинал когда–то советское кино. А в наши дни перед пенсией Иван Егорович вел партийную работу в медицинской среде, как раз на том участке, где работала Нина Петровна. А до этого многие годы вращался в мире московских текстильщиков, который хорошо знал по дням ранней молодости. Так и шло сорок лет подряд, и ничего выдающегося тут не было, потому что революция подвела к таким жизненным подвигам великое множество Иванов Егоровичей.