Александр Балашов - Пророчество Асклетариона

• Название: Пророчество Асклетариона
• Автор: Александр Балашов
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2016

Главный герой повести Максим Нелидов пишет грандиозное историческое полотно из жизни двенадцатого цезаря Рима Домициана. Как известно из книги Светония «Жизнь двенадцати цезарей», именно ему волхвы предсказали (с точностью до дня и даже часа) смерть от рук заговорщиков. Художник ищет своё видение цезаря, всю жизнь пытавшегося обмануть судьбу. Страх Домициана перед личной бедой к бедам приводит худшим… Где же Истина, задаётся вопросом художник, если прошлое оплачено, будущее туманно, а настоящее постоянно ускользает? Эти терзания талантливого, но мучающегося в поисках истины и своего внутреннего видения мира шаг за шагом приводят художника к выстраданной им правде. Художественное полотно повести «Пророчество Асклетариона» разворачивается в двух временных исторических отрезках — в наши дни и в Древнем Риме. Временные параллели не случайны. Автор словно подсказывает вдумчивому читателю: иной раз в истории повторяется то, что до нас донесли древние сказания…

---

— Так вы, учитель, про искру жизни, а потом про Фиму какого-то рассказывали…

— Про кого-кого?…

— Ну, про Фимку, ученика вашего…

— Про этого гада? Не помню, Звездочет… Извиняйте великодушно — склероз сосудов. — Он пошамкал ниточками губ и звонко шлёпнул ладонью по покатому сократовскому лбу. — Ах, Фимка!.. Какой он тебе Фимка»… Он нынче Ефим Мусаилович Винтер — ведущий дизайнер, с самим Никосом с Рублевки, как уверяет, на дружеской ноге. Как Хлестаков с Пушкиным. Но вот не верю, как говаривал старик Станиславский, я его искусству. Нет в нём Искры Жизни. А без этой Искры художник у смерти бессмертия не выпросит!

Почетный академик снова умчался на шестиметровую кухню, откуда тут же вернулся с пачкой соли и половинкой хлеба.

— Хлеб-соль тебе, гость дорогой!

Он, порябив тельняшкой в глазах, снова упорхнул на кухню. Оттуда, что-то жуя, бросил:

— У Фимки таланта — с гулькин клюв… Я-то знаю, вроде бы моим учеником считается. Золотого сечения так и не усёк, зато усёк столичной ярмарочной тусовки: мазюкает лажу всякую на потребу публике и продаёт за хорошее бабло…

— И берут? — спросил Максим, чтобы поддержать разговор с летающим стариком, похожего на матроса торгового флота, списанного на берег за пьянку.

— У-у… — завыл на кухне Велес. — Ишшо как, старичок!.. Я, когда нуждался в средствах, все подлинники из своей коллекции за гроши распродал. Трехгрошовую пенсию месяцами задерживали. А кушать, извините, все равно хотелось… Он за свою лажу вдвое больше берет, чем я за Поленовский дворик выручил. Это правда. Правда искусства, как, впрочем, и правда жизни всегда ниже искусной лжи на ярмарке тщеславия ценились. Его лажа — ложь. Но она, Звездочет, в обществе, от которого и мы увы, не свободны, всегда в большой цене.

Максим услышал, как дернул носом академик, вздохнул и шумно высморкался, спуская воду в унитаз.

— Новый псевдоавангард, ослиную мазню, нувориши берут!.. — плаксиво бросил он в открытую дверь. — За чушь собачью — тысячи долларов отваливают… Или евриков, отчего мне, профессору искусствоведения, не легче…

— Вкус публики нужно воспитывать…

Босой академик залетел в комнату с большим блюдом рыбного ассорти: на тарелке лежали три скукоженные кильки с уже оторванными головами и засушенная с прошлой пьянки селедка.

— У кого деньги-то, Звездочёт?… У всякого быдла, у торжествующих свиней!.. Они казны не считают… Но за твой исторический реализм, передвижник, они и гроша ломаного не заплатят. Не их товар.

— Товар? — не понял Максим.

— Злыдень рассказывал, что ты что-то из жизни Древнего Рима мазюкаешь…

— Смерть Домициана…

— Ну, передвижник, и нашел ты тему!.. Голых баб, что ли, мало? На них хоть какой-то капусты нарубишь. А кому, скажи на милость, нужна нынче смерть обреченного прорицателями смерть двенадцатого цезаря? А? Ты не делай его фигуру главной на картине…

— Как не делать? Центральная фигура.

— Вот-вот, типичная ошибка дилетанта… Часто, благодаря угодливым пропагандистам власти, в памяти остаются не те имена… Не истинных героев, понимаешь? И молится пипл на выдуманных идолов. А могилы подлинных героев зарастают травой забвения, самой, Звездочёт, злой и несправедливой травой в мире.

Велесов ткнул вилкой в самую худосочную кильку, но не подцепил её с первого раза.

— Ты, парень, должен зарубить у себя хоть на носу, хоть на самом интимном месте: право на бессмертие в памяти поколений даёт только правда в искусстве. Ложь — мать лжегероев и идолов.

— Но Герострат вошёл в историю через своё преступление, — возразил Нелидов. — Домициан интересен мне как жертва правдивого пророчества.

Профессор наконец-то подцепил кильку на вилку и отправил её в рот.

— Художник смотрит не глазами, а сердцем… Посмотри на ситуацию своим ещё неопытным и наивным сердцем. И ты увидишь: не в нём, Домициане, жалком и жестоком трусе дело… Все трусы, как правило, жестоки, стоит им получить хоть какую-то власть над ближним или дальнем. Домициан интересен только с позиции подвига его астролога. А вот об астрологе, ценой своей жизни высказавшего правду в глаза диктатору, — историки предпочли умолчать… Без подвига Правды нет смысла в твоей картине. Художник, если он хочет остаться в памяти поколений, просто обязан попросить у смерти бессмертия… Иначе нет смысла браться за творчество.

— А в чём смысл?

— В Искре Жизни, старичок. В Искре…

— А она в чём?

— В предсказании его астролога, который в глаза сказал Правду диктатору. Вот кто достоин бессмертия в нашей памяти. Как его звали запамятовал?

— Асклетарион… Или Аскларатион… Я сам путаюсь.

— Асклератион… И у тебя, Звездочёт, склероз… Не рановато ли?

Доктор Велес смачно выругался.

— Что случилось? — спросил Максим.

— Порезался, блин… Кто-то консервный нож увел… Быть может, даже твой Злыдень. Он, я знаю, вилки в дешевых кабаках тырит.

— А он бывает у вас, маэстро?

— Как-то забрел… Бутыль с американской самогонкой приносил — виски.

Он торжественной походкой вошел в комнату с открытой банкой свиной тушенки и ископаемыми кусками черного хлеба на треснувшей тарелке без голубой каёмочки.

— Тоже интересовался моим мнением о своей последней работе… «Ночной позор», кажется, назвал картинку… Бабы голые, экстасенсы и колдуны, астрололги-звездочеты. Херня всякая, короче… А чего теперь у меня интересоваться? Как сказал Фима, я человек из непредсказуемого прошлого, прорицаю непредсказуемо.

— А мне Коля писал, что вы заинтересовались моей работой, сюжетом картины «Пророчество Асклетариона»…

— Чьим, чьим пророчеством, Звездочет?

Он придвинул два разномастных стула к столу, достал из чрева буфета плохо помытые фужеры.

— Мыть не буду, давеча из них водку глотали… — под нос себе бурчал старик. — Продезинфицировались на славу.

Он посверлил ироничными черными глазами Максима. Перевел взгляд блестящих глаз на большую бутылку «Марьинской» — и сладострастно потер руки.

— Так говоришь, пишешь сюжеты из Древнего Рима?… Лихо. Я когда-то, в своей прошлой жизни, преподавал искусство Древнего Рима. Моим кумиром был божественный Юлий, а уж никак не кривоногий и злобный карлик Домициан, которого итальяшки так и не возвели в ранг «божественного»…

Велесов задумался и вдруг спросил:

— А знаешь, чем он прикрывал лысину, чтобы не навлекать насмешек недоброжелателей?

— По особому причесывался? — неуверенно предположил Максим.

Доктор лукаво стрельнул в провинциала своим «живым черным глазом», радостно покачал головой:

— А вот и мимо!.. Лысину он прятал под лавровым венком. Сенат дал ему такое право его постоянно носить. Вот это, я понимаю, привилегия, царская льгота. — Велес закашлялся, покрутив головой, сплюнул в цветочный горшок с засохшей геранью. — Привилегии должны подчеркивать твое достоинство, а не усугублять твои же недостатки. Не так ли, господин Шляпа? Шляпа у тебя выдающаяся. На какой помойке её приобрел, господин Звездочёт? — И тут же сменил пафос академического лектора на жалобный вопрос: — Ты не видел, куда я задевал свои почти новые кроссовки? Такие замечательные китайские тапочки… Из чистого хлопка… С двумя белыми полосочками на щёчках… Неужто кто-то из этих мазилок ушел вчера в них домой? А в чём я буду выходить в свет? За ливерной колбасой, пивом и хлебом? Скажи мне, кудесник, любимец богов… Меня, кстати, Михаилом Семеновичем зовут. По паспорту.

— Максим Дмитриевич, — представился Нелидов.

— Максимка… Максима Дмитриевича не заслужил еще… Какие твои годы?

Делая рассеянный обыск своей богемной квартирки, Михаил Семенович заглянул под буфет.

— Тапочки под грибком, — улыбнулся Максим.

— Каким еще грибком, на хрен?

— Под столом.

Доктор Велес, сделав гримасу на лице, нагнулся и вытащил растоптанные дешевые кроссовки.

— Чудеса в решете, да и только.

— Самое заметное место — самое незаметное.

— Философия склеротиков.

— Принцип конспираторов.

— Ну-ну… Экзамен на звездочета мне сдаешь? Ладно, удовлетворительно. Только ты свой прикид художника-передвижника снимай, парень! Ведь даже такой шляпой человеческой глупости не прикроешь… Я ведь не по одежке своих гостей встречаю, а по таланту и щедрости даров данайцев, которых я не боюсь. Ха-ха…

Михаил Семенович потер озябшие руки, глядя на литровую бутылку водки и яркие банки с пивом.

— Каждый наливает по себе… Каждый выбирает по себе: женщину, вину, вино, дорогу… — сказал Доктор Велес и, корча рожи, с отвращением выпил водку до дна. Занюхав хлебом, подождал, пока огненную жидкость примет организм в своё лоно, и умиротворенно сказал:

— Напомни, кто такой этот Аск… Аск…

— Асклетарион.