Абрам Рейтблат - Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы

• Название: Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы
• Автор: Абрам Рейтблат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-4448-0444-5

Сборник содержит статьи и материалы, связанные с осмыслением деятельности одной из самых противоречивых фигур отечественной культуры – журналиста и писателя Ф.В. Булгарина. Освещаются такие темы, как сотрудничество Булгарина с III отделением (секретной политической полицией), его отношения с Н.В. Гоголем, А.С. Пушкиным, Н.И. Гречем и О.И. Сенковским, аудитория его книг и газеты, польская идентичность Булгарина и т. п.

---

Очевидно, что Булгарин в первые годы существования III отделения был теснейшим образом связан с этой организацией. III отделение было создано как «око государево» и должно было осуществлять надзор за разными сферами социальной жизни, в том числе и за деятельностью государственных учреждений. В круг его интересов входило все: политические дела, раскольники и сектанты, карточные игроки, фальшивомонетчики, крестьянские бунты, убийства, надзор за иностранцами, нравственность населения (пьянство, сексуальные отклонения и т. п.) и даже (с 1828 г.) театральная цензура.

Наблюдение осуществлялось как официальными сотрудниками – жандармскими офицерами в разных городах, так и негласными осведомителями из самых разных слоев общества. Число осведомителей было невелико (около 30 человек на обе столицы, в других городах информацию собирали жандармы), но выбирал их Фок очень умело. Особенно ценил тех, кому нужны были от надзора не деньги, а содействие «в получении милостей, возможность завязать связи», «популярность начальника, дающая беспредельные возможности руководства умами и покорения сердец»[402].

Тактичный и умеющий всегда найти подход к собеседнику, Фок сам непосредственно поддерживал контакты со многими из агентов, они во многом были агентами не III отделения, а самого Фока. Так было и с Булгариным. В этой связи возникает вопрос: почему записок Булгарина сохранилось так мало? Может быть, они хранятся в фонде III отделения в переписанном виде и не атрибутированы Булгарину?

Просмотр дел III отделения показывает, что там не было заведено отдавать переписчику поступающие письма и записки. Даже если они переписывались (как это иногда случалось, например, с письмами Булгарина к Дубельту и Бенкендорфу по вопросам издания «Северной пчелы»), оригинал все равно оставался в деле. В фонде есть целый ряд дел, содержащих агентурные донесения, – как правило, в оригинале, нередко написанные архаичным почерком, с большим количеством грамматических ошибок и т. д. В то же время как в делах с агентурными донесениями, так и во многих других хранится большое число записок (в том числе и обобщающего характера: «Замечания о Польше», «О духе и характере польского народа», цикл записок об остзейских губерниях и др.), написанных характерным красивым почерком Фока. У историков литературы сложилась традиция считать Фока автором этих записок (на том основании, что они писаны им собственноручно)[403]. Однако, как мне представляется, это отнюдь не очевидно. Сошлюсь на мнение самого Модзалевского, что «количество сохранившихся в архиве III отделения его писем, докладных и иных записок, справок, заметок, бюллетеней самого разнообразного характера, по самым различным поводам и вопросам – прямо изумительно»[404]. Почему бы не предположить, что Фок нередко выступал в роли простого переписчика? Попробую обосновать это положение. Известно, что целый ряд агентов, особенно высокопоставленные, в целях конспирации «выходили» только на Фока и были известны лишь ему и Бенкендорфу[405]. Штат III отделения был невелик (при Фоке он не превышал 20 человек[406]), специальных чиновников для секретной работы тогда не было. Чтобы, с одной стороны, выражаясь современным языком, не «засветить» своих агентов и, с другой, облегчить чтение их нередко малоразборчивых текстов Бенкендорфу и Николаю I, который зачастую знакомился с этими записками, Фок, по-видимому, сам переписывал их. Могло играть свою роль и желание Фока выдать эти записки за свои и тем самым «пожать лавры» компетентного и деятельного работника.

Помимо тематических, стилистических и прочих аргументов, которые будут приведены ниже, есть три характерных признака, свидетельствующих в пользу этой гипотезы.

Во-первых, Фок обычно писал Бенкендорфу (когда тот уезжал – на коронацию в 1826 г. или в действующую армию во время Русско-турецкой войны в 1828 г.) по-французски, а значительный массив записок написан по-русски.

Во-вторых, свои письма Фок подписывал, а многие записки, особенно на русском языке, не имеют подписи. Нередко они оформлены в своеобразные циклы, под названием «Секретная газета» или «Слухи и толки».

И, наконец, в-третьих, Фок нередко в самом тексте записок указывал, что выступает в роли переписчика, а не автора. Например, после написанного им довольно обширного текста (на русском языке) о неблаговидных поступках министра финансов Е.Ф. Канкрина идет следующее заключение на французском: «Я только переписываю слово в слово содержание записки, полученной из совершенно нового источника. В ней содержатся некоторые очень справедливые наблюдения. Я постараюсь укрепить это новое знакомство»[407].

Среди переписанных Фоком записок есть и булгаринские. Например, на каждой из цикла писанных рукой Фока записок об остзейских губерниях стоит сверху пометка «Письма Б.» или «От Б.», одна из них предварена словами (написанными опять-таки по-французски): «Вот первый набросок Б… который я переписываю» (с. 181), а на двух страницах сноски вписаны рукой Булгарина.

Но если Фок переписывал записки разных авторов, как выделить среди них булгаринские? Думается, что для этого нужно одновременно использовать несколько индикаторов, позволяющих (в совокупности) приблизиться к решению этой задачи. При этом целесообразно выделять не отдельные тексты, а именно комплекс их, поскольку атрибутируемые записки тесно связаны общностью тематики, «героев», оценок и характеристик, речевых оборотов и т. д.

Прежде всего – сфера компетентности. Хотя Булгарин знал весьма много (а кое в чем претензии его нередко превышали реальный уровень знаний, особенно в медицине и музыке), однако в вопросах журналистики, литературы, общественного мнения, настроений в Польше, Прибалтике и т. п. он был высококомпетентен: записки, посвященные этим темам, имеют очень много шансов оказаться булгаринскими.

Ряд записок прямо касается Булгарина и издаваемой им «Северной пчелы», причем речь в них идет о таких вещах, которые никак не мог знать Фок.

Приведу, например, целиком одну характерную записку 1827 г.: «Булгарин едет на три месяца в Остзейские губернии. Он имеет к тому следующие побуждения: 1) Отвесть больную жену к морским водам в Поланген, поблизости коего, в 30-ти верстах, находится имение дяди его, Булгарина же, Мишуци, полученное по последнему процессу. 2) Кончить фамильные дела, т. е. денежные расчеты, и быть миротворцем между дядею и графом Платером. 3) Отдохнуть от трудов механических по журналу и рассеяться. 4) Оживить описанием путешествия свои журналы.

Он будет и в Ревеле. – На пути будет посещать все любопытное и видеться с людьми замечательными» (с. 170).

Вот еще одна записка, датируемая 1 февраля 1828 г., когда после долгого перерыва было вновь разрешено публиковать театральные рецензии: «Статья о русском театре сделала такой шум, что подьячие и купцы забыли на время все, и только и толков, что о театре. У дверей театра была ломка, и когда пишущий сии строки приблизился к раздавателю билетов, чрез контору, то он сказал: “Вот что наделала «Пчела»!” Кричат: “В «Пчеле» было писано, давай билеты!” Забавно, что типографский наборщик, который пять лет не был в театре, бросил работу и пошел туда, набрав статью о театре! Дирекция рада, актеры хорошие в восторге, дурные берутся учить роли, которых в русском театре не знали никогда. Публика только и толкует, что о театре, большой свет о италианцах, русский мир о Разбойниках (трагедии); для направления общего духа – сильное орудие, как громовой отвод» (с. 250). Фок не шел бы сам за билетами, тем более через контору; ему бы не стал «раздаватель билетов» кричать, тем более про «Северную пчелу», наконец, откуда ему знать про поведение типографского наборщика?

Важным свидетельством в пользу авторства Булгарина является, по нашему мнению, тон многих записок – он фамильярен, а письма Фока Бенкендорфу хотя и свидетельствуют о доверительности отношений, тем не менее никогда не переходят ту грань, за которой начинается фамильярность[408]. Невозможно, например, представить, чтобы Фок писал Бенкендорфу (в связи с необходимостью изменить название альманаха) в подобном игривом тоне: «Одно слово на ушко Ивановскому, и дело кончено – сие и будет сделано сегодня же» (с. 224). В то же время Булгарин был хорошо знаком с чиновником и литератором А.А. Ивановским и часто встречался с ним, что позволяло ему «шепнуть на ушко».

Далее. Булгарин был профессиональным литератором, талантливым фельетонистом, обладавшим весьма характерным, присущим только ему стилем. Среди записок многие написаны не просто добротным слогом, но хорошим литературным языком, с определенной легкостью, а в ряде случаев – и фельетонностью письма.

Можно назвать следующие черты поэтики булгаринских записок в III отделение (известных по его подписанным или сохранившимся в автографе текстам), которые присутствуют и в переписанных записках: он часто строит изложение не как информацию о факте, а как анекдот или сюжетно завершенную новеллу, с финальной развязкой и нравоучительным замечанием в заключение; нередки в них разговоры, цитирование чужих высказываний, включение рассказчика в действие и т. д.