Франсуа-Ксавье Нерар - Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР (1928-1941)

• Название: Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР (1928-1941)
• Автор: Франсуа-Ксавье Нерар
• Издательство: РОССПЭН
• Жанр: История
• Год: 2011
• ISBN: 978-8243-1547-9

В книге предпринята попытка понять, какое место в советском сталинском обществе занимал феномен доносов и разоблачений — как в кризисные моменты, так и в моменты относительного спокойствия. Какова роль семейных и родственных отношений в подобной практике? Доносы и разоблачения (и добровольные, и по принуждению) считались поддержкой режима, сотрудничеством с ним. Были ли такие поступки корыстными? В какой мере доносительство было необходимо государству и отдельным гражданам? Идет ли здесь речь о доносе в полном смысле этого слова?

В намерения автора не входит реабилитация доносчиков и доносительства в СССР. В книге делается попытка очертить границы этого явления и описать его максимально объективно. Книга представляет интерес как для исследователей-историков, так и для широкого круга читателей, интересующихся историей России.

---

Как мы видели, письма, в которых уделено внимание «технической» критике работы в «Правде» редки. Слова Жданова, который призвал писать о том, что в редакции «неблагополучно»{671}, были поняты исключительно как призыв назвать «конкретных носителей зла». Почти всегда недостатки в работе связываются с их предполагаемыми авторами. Но именно этого и ждала комиссия: это хорошо видно по некоторым письмам, где читавший их подчеркнул карандашом только абзацы с конкретными именами, оставив без внимания более «технические» куски. Эти письма, помимо мотивов, которыми руководствовались авторы, объединяет еще и ярко выраженный характер доноса. Язык, которым пользуются авторы, несет на себе явный отпечаток периода «Большого террора»: в нем отчетливо доминируют слова, громко звучавшие во время чисток 1937 года, выражения, типичные для этого периода. Так, наиболее распространенными являются обвинения, касающиеся дружбы («быть другом такого-то»: встречается двадцать два раза), связей (тридцать четыре раза). Самые резкие слова — это «враг» и его варианты (75 раз, в одном письме — 19 раз) и «разоблачить» (36 раз). Другие обвинения — более обычные или уже вышедшие из моды («троцкист», «вредитель», «шпион»). Многим сотрудникам «Правды» ставят в вину их социальное происхождение, — не называя конкретных фамилий сотрудников[210]. Одна из корреспонденток Жданова, например, указывает на «офицеров» царской армии, «белогвардейцев», купеческих детей, «дворян».

Наконец, мишенью писем являются в основном руководители газеты. Кто-то, может быть, нападает и на более широкий круг коллег, но большинство правильно поняли «запрос» Центрального Комитета, и самые ядовитые стрелы направлены на членов редакционной коллегии. Например, П., бывший сотрудник отдела писем, имел, казалось бы, все основания посвятить главную часть своего письма Капустину, который его уволил. Но о Капустине говорится лишь вскользь, а самое большое внимание уделено Никитину:

«Моя партийная интуиция почти никогда меня не подводила. И я должен сказать, что Никитин весьма странный, нечистоплотный человек. Он окружил себя в “Правде” людьми, которые ныне из'яты органами НКВД»{672}

Следователям из ждановской комиссии, таким образом, не составило труда найти нужные для их докладов аргументы и обвинения.

Методы работы комиссии Жданова

С корреспонденцией, поступившей в ждановскую комиссию, работа велась иначе, чем с сигналами, обычно проходившими через отдел писем. Небольшое количество писем позволило очень тщательно их проработать. Письма были написаны от руки, чаще всего их перепечатывали в секретариате комиссии, чтобы было легче читать. Члены комиссии оставили на них свои пометки и замечания красным и синим карандашом. Вся совокупность того, что обычно называют «компрометирующими материалами», вычленена и классифицирована. Службы Маленкова выпустили документ, который обобщает все сведения, полученные благодаря этим информаторам{673}, и «карточки», содержащие в сжатом виде обвинения в адрес каждого из членов редколлегии{674}. Затем проводившие чистку тщательно отобрали из полученных фактов те, которые позволили им получить результат, по-видимому, заготовленный заранее.

Так, некоторая часть информации, содержащейся в письмах, не используется напрямую или просто игнорируется. Например, множество упреков звучит в нескольких письмах в адрес Ровинского, одного из членов редколлегии: его обвиняют в зажиме критики, в «семейственности», пишут, что он «бывший меньшевик» и, следовательно, «меньшевик в жизни»{675},[211] что он работал с врагами народа и сочувствовал им. Но комиссия тем не менее не предлагает его уволить. Наоборот, он остается в редколлегии секретарем. Свою порцию обвинений получает и Никитин, другой руководитель газеты и одновременно сотрудник Агитпропотдела ЦК. По словам авторов писем, он — «пьяница», организовывал пьянки с участием позднее разоблаченного «врага народа»{676}. Этого руководителя ждет наказание, его снимают с работы в ЦК, и комиссия считает необходимым его дело «передать на обсуждение Партколлегии»{677} — формулировка, означавшая последующее исключение из партии.

Нападкам корреспондентов на отдельных людей уделялось при расследовании не меньше внимания, чем высказанным в письмах замечаниям по организации работы службы. Об этом можно судить, например, благодаря фрагментам, подчеркнутым цветным карандашом{678}. Кроме того, окончательный отчет, посланный Жданову 5 января 1939 года, написан скорее в техническом ключе. Он достаточно точно, как мы могли убедиться выше, описывает работу службы. Но в приложениях, содержавших выдержки из писем, собраны очень яростные и очень личные фрагменты{679}: четыре женщины обвиняют Капустина в его связях с прекрасным полом, пишут о «похабных» жестах и «панибратских взаимоотношениях».

Точно так же помощники Маленкова отказываются объяснять причины проблем в работе отдела писем объективными трудностями, в частности обилием поступающей корреспонденции, они ищут конкретного виноватого, и это — типичная реакция тридцатых годов. На сотрудников сектора заводят несколько биографических карточек, чтобы попытаться выявить в жизни этих людей слабости, которыми можно было бы все объяснить. Все или почти все имеют «темные пятна» в своей биографии. Так, дореволюционные заслуги Капустина — его участие в политической деятельности преуменьшены, поскольку нет уверенности, к какой именно партии он принадлежал, его аресты — тем, что его быстро выпускали, а его приговор — тем, что он был отменен… Необоснованное использование псевдонима также, по-видимому, представляет проблему[212]. У Гришелевича есть родственники в Польше. Детство Солодова и его социальное происхождение неясны. Кроме того, он сотрудничал с «врагом» Эйхе[213] в Западной Сибири с 1929 по 1933 год. Сестра Зискис, помощницы Капустина, живет в США и знакома со студентом, ранее арестованным как «враг народа». Дежурный сотрудник отдела писем по приемной «Правды» Резников «регулярно общался» со своей сестрой и ее мужем, арестованными НКВД в июле 1938 года.

Бормотовой, отвечающий за письма с Северного Кавказа, ставят в вину арест органами НКВД «брата матери <…> бывшего эсера». Мы видим: при изучении биографий особое внимание уделяется шероховатостям, пробелам и, поскольку на дворе 1938 год, отношениям и связям (обвинения в связях с «врагами народа» еще отчетливо присутствуют в головах работников комиссии, даже если основная волна террора уже прошла) различных сотрудников.

Помимо критического анализа биографий, большой упор делается на «моральные» качества руководителей. Так, Капустин описан так: «…грубый, использует свое служебное положение, в моральном отношении разложившийся». На основании заявлений его сотрудников, его обвиняют в том, что он «бабник», в сексуальном преследовании своих починенных, в том, что у него есть любимчики (любимицы), «которым он представляет всякого рода привилегии в виде повышенной зарплаты, сверхурочных, премий и гонорара». Наконец, и это еще более распространенный упрек, он якобы деспотически управлял своим отделом, зажимая какую бы то ни было критику{680}.

Капустин прекрасно все понимает. Когда, затравленный, он обращается в комиссию, чтобы защитить себя, он завершает свое письмо соображениями личного характера, может быть, как раз потому, что как специалист по работе с «сигналами», знает болезненные точки, черты, которым придается наибольшее значение:

«Я нередко говорил женщинам ласковое слово, обнимал за плечи, звал в буфет. Но делал все это я из чисто товарищеских побуждений и никто не сможет доказать, что я с кем либо в “Правде” был связан половой жизнью. Никто не сможет и не докажет этого никогда.

9/1–39 г. А. Капустин»{681},[214]

В сохранившихся делах нет никаких следов проверки выдвинутых обвинений. Составленные служебные записки — лишь компиляция свидетельств. Работа над доносами здесь проведена значительно эффективнее, чем это делалось в отделе писем. Им было уделено ни с чем не соизмеримое внимание. Тем не менее, хотя полученные письма тщательно использованы комиссией, это сделано, похоже, только с целью «привести пример». Принятые решения носят политический характер, они не связаны напрямую с выявленными фактами. Сами по себе письма не являются причиной санкций.

Выводы комиссии были направлены Сталину 27 января 1939 года{682}, они содержали четырнадцать пунктов, в том числе касавшиеся предложений по новому составу редколлегии, необходимости в будущем утверждать руководителей газеты в ЦК ВКП(б), создания «отдела кадров», проверки в месячный срок областных корреспондентов газеты. Исходное дело занимает лишь второстепенное место, только в пятом пункте упоминается о новом месте работы, предложенном Хайкиной и в шестом о передаче дела Капустина в комиссию партийного контроля, что вероятнее всего означает его последующее исключение. Кроме того, Капустина увольняют. Все прежнее (до начала чистки) руководство «Правды» так или иначе затронуто. Известно, что Никитина уволили из Агитпропотдела ЦК, но мы, к сожалению, не знаем, каковы были окончательные решения.