Николай Погодин - Собрание сочинений в 4 томах. Том 3

• Название: Собрание сочинений в 4 томах. Том 3
• Автор: Николай Погодин
• Издательство: Искусство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1973

В третий том Собрания сочинений Николая Погодина включены пьесы, написанные драматургом в послевоенные годы: «Сотворение мира», «Сонет Петрарки», «Цветы живые», «Маленькая студентка», «Голубая рапсодия» и «Альберт Эйнштейн».

---

Гордон (усмешка). Если так, то уж сотрите знак вопроса. В нем-то и вся суть.

Джюли. Вы думаете?

Гордон. Полагаю, что так. Тот, кто вас послал сюда, он тоже обеспокоен… как вы?

Джюли. Обеспокоен. Он велел мне стереть эти цифры.

Гордон. Великолепно. Бор[55] здесь?

Джюли. Бор… Я не знаю, что за Бор.

Гордон. Нильс Бор. Он вчера прибыл в Америку. Вы, видимо, сотрудница физических лабораторий, надо знать имя Бора.

Джюли. Простите, профессор Бор из Европы. Да, он к нам приехал сегодня. Странный. Говорит шепотом.

Гордон (как бы про себя). Это он. Вчера он был в Нью-Йорке у Ферми[56], сегодня — здесь. Вы присутствуете при величайшем из моментов истории человечества, дитя мое. Кажется, Бор привез из Европы деление урана. (Подходит к доске, пишет те же цифры.) Уран — девяносто второй элемент таблицы Менделеева. Барий — пятьдесят шестой… Не так ли, девочка?

Джюли. Мистер… кто вы? Вы не должны…

Гордон. А знак вопроса, который вы так и не стерли, означает изумление, недоумение… может быть, восторг. Речь идет о разломе ядра урана на две половинки.

Джюли. Я не все понимаю, о чем вы говорите, но вы не должны… Доктор будет расстроен, если узнает, что вы прочли эти цифры.

Гордон. Доктор Эйнштейн, девочка, мудрец, а мудрецы наивны. Великий Менделеев дал нам азбуку, а мы теперь учимся складывать по ней новые слова… Слово «деление» у всех на языке, но ваш мэтр думает, что его можно стереть. Антуан Притчард тоже здесь?

Джюли. Боже, да вы все знаете. Я вас прошу, не выдавайте меня. Доктор будет очень огорчен. Мы все боимся его огорчать.

Гордон. Успокойтесь. Мэтр не должен огорчаться. В его жизни настал великий день.

Стремительно входит Эйнштейн, за ним — Притчард.

Эйнштейн (не видит Гордона). Когда в девятнадцатом году Резерфорд[57] в Англии расколол ядро атома азота, я говорил о том же самом, о чем вам говорю сейчас. Человечество не готово работать с энергией атома.

Джюли уходит.

Притчард (Эйнштейну). Гордон вовремя приехал в Принстон. (Гордону.) Здесь происходят потрясающие события, мой друг.

Гордон (с удивлением и долей иронии). Но наш мэтр говорит, что мы не готовы работать с энергией атома. Я не раз читал эти ваши слова.

Эйнштейн. Слова… Вы их не забыли?

Гордон. Но как же… много писали и о том, что вы не верите в самую возможность человека работать с энергией атома.

Эйнштейн. Да, не верил. Не хотел верить. Цепенел при мысли о чудовище…

Гордон (изумлен). О каком чудовище?!

Эйнштейн. О том, что прячется от нас за этой милой фразой «энергия атома». Резерфорд говорил о том, что внутриатомная энергия в серьезных размерах есть сущий вздор.

Гордон. Но теперь нельзя сказать, что это сущий вздор.

Эйнштейн. Прошу прощения, я хочу довести мою идею до конца. Не верил, потом не хотел верить и не содействовал.

Гордон. Как — не содействовал?

Притчард. Гарри, нельзя так. Вы как-то агрессивны…

Гордон. Пойми, Антуан, здесь не простой спор. С тех пор, как появилась в мире знаменитая формула Эйнштейна о взаимосвязи массы и энергии, как можно говорить, что не содействовал? Вы родоначальник нового века в науке. Вы римский папа современной физики…

Эйнштейн (теряя самообладание). «Папа»!.. «Родоначальник»!.. «Предтеча»!.. «Гений»! К черту пап! К черту гениев!

Гордон (улыбка). Не я… сам Ланжевен[58] вас так назвал. Посылайте его к черту.

Эйнштейн. Тоже… знаете ли… сомнительные комплименты.

Гордон. Тогда весь мир вам говорит сомнительные комплименты.

Притчард. Очень странный спор. Скажите, Гарри, что вас так волнует?

Гордон (волнение). Я ехал в Принстон, как мусульманин в Мекку[59]… простите за избитое сравнение… но это так и есть. Мне хотелось стать перед вами на колени, Альберт Эйнштейн. Все мы, кто делает физику в Америке, знаем, что случилось здесь. Мы ликуем.

Эйнштейн. Зачем же передо мною на колени? Станьте перед Бором! Это (указал на цифры) не мое — его. Профессор Ган[60] в Берлине, Ирен и Фредерик Жолио-Кюри[61] в Париже… Мало ли было великолепных опытов с ядром? (В сторону Притчарда). Кланяйтесь ему. Еще вчера он был у финиша. И не о пальме первенства надо нам теперь думать. Сейчас надо думать о другом.

Гордон. О чем другом?

Дальнейший диалог ведется медленно, как бы через силу, с паузами.

Эйнштейн. Скрыть…

Притчард. Я понял!

Эйнштейн. Скрыть… на долгие годы… лучше навсегда… Скрыть, что энергия атома реальна. Сказать словами мудрого ирландца Резерфорда: «Внутриатомная энергия в больших размерах есть сущий вздор»… и все…

Гордон. Какая печальная идея!

Эйнштейн. Печальная, я знаю… ужасная идея.

Гордон. Но зачем, скажите!

Эйнштейн (у доски). Мы где-то близко от самой субстанции. Мы бродим где-то рядом с богом. Можно пожимать плечами, можно сказать, что я сошел с ума. Субстанция, бог, природа — для меня все это едино и реально… важно понять, что мы затеваем игру с чем-то сокровенным… Я не мистик, но я боюсь мести, которой может ответить нам потревоженная природа. Я призываю вас, молодые люди… заклинаю… умоляю… Надо скрыть… все!

Гордон. Сегодня мне позвонил профессор Ферми. Он посчитал количество калорий и в восторге от своих подсчетов. Ферми повторял мне: «Пришла пора для прекрасной физики».

Притчард. Гарри, не усложняйте дела. Если Эйнштейн будет настаивать, то и Ферми согласится. Что бы то ни было, у нас есть один авторитет!

Гордон. Вы что же, хотите удушить науку?

Эйнштейн. Это не наука, а часть ее, притом ничтожная, не лучшая.

Гордон. Не знаю. Не буду спорить. (Эйнштейну.) С вами не спорят. Вам подчиняются. И я пошел бы за вами… но не уподобляемся ли мы той девушке-лаборантке, которая прибежала сюда стирать ваши надписи? Время гениальных одиночек прошло. Что вы сделаете с немцами, если они будут работать с энергией атома? И может статься, что профессор Ган в Берлине давно опередил всех нас…

Притчард. Профессор Гордон говорит дело. Увы, он прав. С немцами теперь не свяжешься, не договоришься. Но чему вы радуетесь, Гарри?

Гордон (торжественно). С тех пор, как человек открыл огонь, он ничего не сделал лучшего.

Эйнштейн (с болью, горечью). Ну, значит, я отстал от вашего цивилизованного человека. Боюсь. Старик. Наивен. Вы молоды. Дерзать хотите. Не боитесь. Я тоскую. Вы в восторге. И что я могу с вами сделать? Ничего. (Уходит.)

Гордон. Что скажешь, Антуан?

Притчард. Ничего не понимаю. Он в каком-то отчаянии и рассуждает, как дитя.

Гордон (жестко). Нет, друг мой, он не дитя. Он великий политик и хочет устраниться. Точней, он устраняется. Он, как никто в мире, видит грандиозные последствия современных открытий… остановить он ничего не может. Он хочет что-то сохранить в том идеально-чистом виде, в каком была его наука до сих пор.

Притчард. А ты считаешь, что разлом ядра урана не есть идеально-чистая наука?

Гордон. Какого черта притворяться… Мы высвободили чудовище… Эйнштейн прав… Это чудовище, какого не знал мир.

Эпизод четвертый

Нью-Йорк. Кабинет Меллингена. Тонкие линии белого металла и стекло. Единственный низкий столик, кресла по числу присутствующих. Лето. Жарко. Окна раскрыты. Ветер. Эйнштейн, Притчард, Гордон, Меллинген. Все в белых рубашках с засученными рукавами, лишь Эйнштейн в старомодном пиджаке, в сандалиях, шляпа рядом на полу. Трость.

Меллинген (продолжает). Мой дорогой Ант, вы, кажется, грешите марксизмом. А по марксизму финансовые тузы только и делают, что сколачивают деньгу. И это абсолютно верно. И поэтому мне крайне невыгодно пробивать дорогу вашему гениальному открытию. Мой банк дает деньги фирмам оружия. Поймите! На кой черт мне ваше новое оружие, которое заменяет тысячи пушек? Но я беру на себя миссию говорить с президентом… Почему? Наверно, все же потому, что я человек, а не счетная машина.

Притчард. Вы очень сложный человек, Дизи.