Энтони Берджесс - Эндерби снаружи

• Название: Эндерби снаружи
• Автор: Энтони Берджесс
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-9524-0523-1

Энтони Берджесс — известный английский писатель, автор бестселлеров «Заводной апельсин», «Влюбленный Шекспир», «Сумасшедшее семя», «Однорукий аплодисменты «Доктор болен» и еще целого ряда книг, исследующих природу человека и пути развития современной цивилизации.

В бармене Пигги Хогге нежданно оживает творческий дар прежнего Эндерби — его желание и способность писать стихи. Сталкиваясь со всеобщей профанацией искусства, он бежит на Восток, где отдает все, включая вновь обретенное имя, за возможность работать со словом. Волны времени забирают у поэта даже кровного врага, и они же дарят ему, словно Афродиту, юную музу нового времени.

Поэт, сталкиваясь с тотальной профанацией искусства, бежит от пластмассово-синтетического мира в себя, но платит за это потерей творческого дара. Благодаря или вопреки лечению доктора Уопеншо, в бармене Пигги Хогге проступает личность Эндерби, его желание и способность творить. Теперь Поэту нужно только Слово…

---

— Хай.

На этот раз она не собиралась есть жирную похлебку с маринованным луком и мачехиным чаем. Внимательно читала меню, будто в нем содержалась набоковская криптограмма, заказала зайчонка под названием «капуцин», маринованного во фруктовом соке, фаршированного своей собственной и свиной печенкой, мятым хлебом, трюфелями, консервированной индюшатиной, подававшегося с соусом, полным красного вина и сливок. Предварительно съела небольшую порцию закуски из заливного вепря. Смущенный Эндерби сказал, что возьмет бараний язык en papillotes[166], что бы это ни было. После сухого мартини, который она отослала обратно, не признав ни сухим, ни достаточно охлажденным, пили шампанское — «Боллинжер» 1953 года. Она его не признала особенно привлекательным, только, видимо, лучшего не было, поэтому по ее требованию в лед поставили другую бутылку, пока пили первую. Эндерби с беспокойством подмечал признаки сознательного стремления напиться. Вскоре она, звякая вилкой, сказала:

— Воображаемое превосходство над женщинами. Презрение к их мозгам порождает притворное презрение заодно к телу. Потому только, что вы их тело не можете получить.

— Простите?

— Ювенилия[167]. Одна из ваших. — Она тихо рыгнула. — Ювенилия.

— Ювенилия? Но я никогда не печатал никаких ювенилий. — Несколько посетителей бара заинтересовались повторявшимся словом: гормональная инъекция, сексуальная позиция, синтетический курорт? Она начала декламировать с издевательской серьезностью:

Страх и ненависть, как к заплечному палачу,
к Донну и Данте в нем,
к ледяному
таланту, что в сердце пылает огнем,
поцелуй в ворота лабиринта чу
довища. И выносят из дому,
плетут и цепляют тоненькую нить…

— Не так громко, — сказал Эндерби с тихой силой, вспыхнув. Гробовщик поглядывал сардонически над большим блюдом мороженого кровавого цвета.

…теннисной партии, танцев в приходе,
похлопыванья по плечу:
кислый гной продолжают сочить
поры трупа.

Кто-то в баре, невидимый в полумраке, зааплодировал.

— Я этого не писал, — сказал Эндерби. — Вы все время меня с кем-то путаете.

— Да? Да? Пожалуй, возможно. Столько второсортной поэзии.

— Что вы хотите сказать — второсортной? Она сделала большой глоток «Боллинжера», словно цитирование вызвало жажду, рыгнула, не извинилась и продолжала:

— Была еще одна поганая вещичка про знакомство с девушкой на танцах, правда? Опять ювенилия. — А может быть, болезнь, одна из ворчливо-приятно звучащих, вроде сальмонеллы. Она еще хлебнула шампанского и смертельно усталым тоном со слишком резкой артикуляцией процитировала:

Под стеной плача семитские скрипки
Скрежещут свою погребальную песнь
По джунглям, ушедшим под землю, сплетенью лиан…

— Полагаю, — сурово сказал Эндерби, — я имею какое-то право знать…

Все это было раньше, при первом приливе потопа,
А теперь
Лицемерные чувства
Рассыпаются горстью зазубренных стертых монет.

— Я хочу сказать, кроме того, откуда вам это известно, не верю в любом случае, будто это мое.

И на этом фоне выступают
Порывы, неведомо чем порожденные:
Скорлупки забытых страстей.

— Ну, с меня хватит. — Эндерби крепко вцепился в топкое запястье. Она без усилий вырвалась и спросила:

— Слишком жирно для вас? — фыркнув на недоеденный бараний язык en papillotes. — Слишком многое чересчур для вас жирно, правда? Ничего, мамочка обо всем позаботится. Разрешите закончить. — Очень несчастный Эндерби разрешил.

Так мало понимаешь, не видишь ни слов,
Воплощающих мысль, ни стрелы
Указателя к твердой земле, ни сверла
Для буренья живого колодца.
Мне уже не по силам
Выкапывать тебя из стертых монет и разбитых
скорлупок.

Она еще хлебнула пенящегося вина, отрыгнула миниатюрной победной фанфарой, потом с улыбкой махнула гробовщику напротив.

— Очень для него показательно, — констатировал тот.

— Это чертовски нечестно, — громко сказал Эндерби и еще громче гробовщику: — Не суй нос, сволочь. — Гробовщик посмотрел на Эндерби практически без интереса и продолжал есть мороженое.

— Красивые ложные позы, — сказала она. — Претензии. Из претензий большую поэзию не создать.

— Я вам говорю, — объяснял Эндерби, — во всем моя мачеха виновата, но теперь кончено. Вы говорите, претензии, — хитро добавил он, — однако весьма памятные претензии. Нет, — добавил он к добавленному, — я этого не писал. Уверен, что не писал. — И был, в любом случае, вполне уверен.

— Я все могу вспомнить, — самодовольно заявила она. — Такой дар. — Потом выдохнула: — Ф-ф-фу. Боже мой, как тут жарко. — И резко сдернула палантин, обнажив сияющие юные плечи.

— Знаете, на самом деле не жарко, — возразил Эндерби. И с надеждой добавил: — Может быть, это шампанское. Может быть, вы себя не совсем хорошо чувствуете.

— Я себя прекрасно чувствую, — провозгласила она. — Во мне солнце играет. Я — чаша, полная южного жара. Замечательный конфликт противоположностей: долгий век остывая в земных глубинах. — Она выпила больше половины первой бутылки, а теперь весьма успешно в секунду расправилась со второй. — Не стану утверждать, что это вы написали, — не вы. Один бедняга. Впрочем, его имя не на воде написано. — Эндерби похолодел при этих словах. — Потомки, — молвила она потом. — Поэт обращается к потомкам. А что такое потомки? Сопливые ребятишки, хвостом таскающиеся за грымзой-училкой вокруг памятников. Чайная чашка поэта с въевшимся кольцом танина. Любовные письма поэта. Выпавший волос поэта, застрявший в давно не мытой щетке. Грешки поэта, надежно, но не навсегда спрятанные. Ребятишкам скучно, все страницы их учебников испещрены отпечатками большого пальца и грязными маргиналиями. О да, они читают стихи. Потомки. Вы никогда не думаете о потомках?

Эндерби опасливо посмотрел на нее.

— Ну, как всякий…

— Незначительные поэты надеются, что потомки сделают их значительными. Великий человек, дорогие мои, пострадавший от насмешливых критиков и пренебрежения публики. Зловонное дыхание над вашим телом. Почтительная цепочка по домику поэта, тыканье пальцем в горшки и кастрюли.

Эндерби вытаращил глаза.

— Я вспомнил сон. По-моему, это был сон. Посыпались горшки, кастрюли, и я проснулся.

— Ну, хватит, давайте прикончим шампанское и пойдем. Не могу больше есть это месиво. Фу, кости левретки в сметане. Пойдем купаться.

— В такой час? И очень холодно, я имею в виду, в море. Кроме того…

— Знаю, вы не купаетесь. Готовите свое тело к почетному погребению. Ничего с ним не делаете. Ладно, тогда поглядите, как я плаваю. — Она налила оба высоких бокала, опрокинула свой, снова наполнила, снова выпила.

— Я хотел сказать… Знаете, это не совсем легко, но… — Эндерби попросил счет: — Cuento, por favor. — Простой незаметный танжерец, думал он. Здесь готовится к погребению. Нет, нет. У него ж дело есть, правда? И еще один вопрос, который лучше выложить сейчас, пока счет не принесли. — Знаю, — напряженно, но убедительно начал он, — большая разница в возрасте. Но если вы посмотрите со своей стороны… Я хочу сказать, мы отлично поладили. Предоставляю вам решать, какой именно характер примут наши отношения. Ничего не прошу. — Очередной гот с пламенными волосами, сверкающий золотом официант-испанец принес счет. Куча дирхемов. Эндерби отсчитывал бумажку за бумажкой за бумажкой из матраса Роуклиффа.

— А вы просто попросите, — предложила она. Шампанское было прикончено, и она перевернула бутылку, держа ее на манер тирса. — Я прямо сгораю от нетерпения.

Гробовщик проворчал что-то вроде «ну и ладно тогда». Она улыбнулась, кивнула.

— Что вы там делали? — ревниво спросил Эндерби. — Вы там были. Я имею в виду, в собачьем заведении. Знаю.

— Я хожу во многие заведения. Маленькая девчонка, хлопотливая пчелка. Мир гораздо больше, чем вы можете себе представить.

Швейцар свистнул petit taxi, taxi chico. На холмистой улице стоял просто ветреный вечер. Грязный старый мавр потащился к ним, предлагая пакетик марихуаны за пять дирхемов.

— Дерьмо, — заявила она. — Разбавленное дерьмо для туристов. Вытащенное из собранных в канавах окурков. — И выпалила старику полный рот кратких слов, похожих на беглый арабский. Вид у старика был шокированный. Эндерби ничему уже не удивлялся. В такси он сказал: