Михаил Львов - Стихотворения

• Название: Стихотворения
• Автор: Михаил Львов
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1973

Михаил Львов — известный советский поэт. Им написано свыше двух десятков поэтических книг. Каждая из них — это откровенный, взволнованный разговор поэта с читателем о сложной и героической судьбе нашего времени, о прекрасном в жизни, о современнике. Особая тема в поэзии Михаила Львова — стихи о дружбе, братстве народов нашей страны. В этот сборник вошли лучшие стихотворения, написанные поэтом за многолетнюю творческую деятельность.

---

1944

Сон

Мне ночью снились мирные года,
И дачи, от которых нет следа,
И крупные июньские цветы,
Которыми в меня кидала ты.
Приснились довоенные друзья,
И, как ребенок, был растроган я.

Так мало ласки выпадает мне,
Что рад я ласкам, встреченным во сне.
И я проснулся, снова полный сил,
И я друзей за сон благодарил.
За ясный взгляд, за поцелуй во сне
Спасибо вам, приснившиеся мне.

1943

Пехотинцу

Ты прошел от Польши до Волги,
И от Волги обратно до Польши,
И дальше,
И ты видел, сколько земли на земле,
Ты шел усталый,
Опираясь порой на винтовку,
Плечи резал ремень.
Мешок вещевой
К спине прирастал, словно горб.
И когда ты снимал мешок перед сном —
Спина еще долго
Чувствовала его.
Ты наклонялся к земле
И комьями брал снег
И ел его,
Тоскуя о дальнем тепле и доме.
А если не было снега,
Ты ветер холодный пил, как родник:
Откроешь рот —
     и ветер гудит во рту.
Грязь прилипала к сапогам,
Вода проникала к ногам.
Сколько дорог намотал ты
На кирзовые свои сапоги.
Если тебе удавалось
     к танкистам подсесть —
Ты спал на танке.
И танк тебя, словно дом,
Окутывал драгоценным теплом.
Ты заходил в украинские хаты,
И девушка лет восемнадцати
Снимала тебе сапоги.
И ты долго
В хате чужой перед сном,
Как в детстве,
Играл с мурлыкавшей кошкой
     в полоску,
И звал ее «тигрой»,
И давал ей консервное мясо,
И засыпал на соломе
С безмерной тоскою о доме.
Ты проходил танковые поля,
Где распластанные гусеницы
Лежат,
Как перебитые позвоночники.
Ты ел хлеб,
Обстрелянный из пулемета.
Алюминиевая трофейная фляга
На боку у тебя висела.
С лицом простым, как шинель,
Ты прошел от Польши до Волги
И обратно
И дальше до Вислы,
До Шпрее —
И ты понял,
Что нет ничего
     лучше отчего дома,
Который
     как родина в родине,
И ты научился
     не отдавать его другому.

1944

«Я смотрел на твою фотокарточку…»

Я смотрел на твою фотокарточку
     при каждом удобном случае:
Стоя на танке,
Кладущем клетчатые следы
     на чернозем,
Сидя на тюке сена
     на летящей на запад платформе,
В госпитале
     у переднего края,
Где раненые
     лежат на соломе
       кругом,
Где я выходил на воздух
     плакать о человеческой жизни.
В полях, где мы
     убивали врага
И жалели сады под огнем,
В краях, где мы танками
     землю вспахали,
Где половина наших друзей
   полегла,
Где освобожденные полонянки
     посылали нам поцелуи,
А бандеровцы стреляли
     из-за угла.
В домах, где матери божии,
     окруженные сиянием,
Мне казались
     похожими на парашютисток.
На марше, в пути,
когда мы переходили границу
(Это было в полдень.
Дождь
     на асфальте кипел,
Мы протирали стекла кабин
     рукавицами,
Чтобы лучше видеть
     Европу,
И перед въездом туда
     я опять на тебя посмотрел).
И там, где лежали
     под ногами
       немецкие артисты
     из немецких журналов,
Где ветер шумит,
     чужую листву
       в чужих садах шевеля,
Где два потока крови
     (немецкой и русской)
       текут не сливаясь,
Где смотрит на нас
     из гранита
       чужая земля…
Твоя фотокарточка
     всюду была
       со мною.
Так будет и дальше —
     до самого дня
       окончанья войны.
Легкие нам наполняя
     воздухом
       танкового боя,
Приходит решительное лето,
     и встретиться
       скоро мы должны.

1944

«Ревя на повороте и подъеме…»

Ревя на повороте и подъеме,
Идет наш танк. Пока вдали враги,
Мы ночью спим на танке, как на громе.
На жалюзи мы сушим сапоги.
Согревшись, засыпаешь на мгновенье,
И вновь со дна, куда его ты вверг,
Не досмотрев рисунки сновиденья,
Сознание карабкается вверх,
И хочется уснуть наполовину,
Прислушиваясь к грохоту лавины,
Чтоб сонного бомбежка не застала
(Так можно, не проснувшись, умереть,
И, значит, надо встать, забыв усталость,
Чтоб собственную смерть не просмотреть.
И мы, конечно, правы, и поверьте,
Обидно будет умереть во сне.
И я хочу присутствовать при смерти, —
Тогда еще поборемся мы с ней.
И, может быть, поборем — мы упрямы.
И будем жить, чтобы врага добить).
И вдруг сквозь сон ты слышишь: воет
   «рама» —
Выходит «юнкерс» сны твои бомбить.
И сны бегут. В убежище. Теснятся.
Проснулся, смотришь — бомбы не видны,
Так даже сны военные нам снятся —
Воздушные и танковые сны.

1944

У входа в Скалат

А. Б. Лозовскому

Полковник, помните Скалат,
Где «тигр» с обугленною кожей
И танк уральский, в пепле тоже,
Лоб в лоб уткнулись и стоят?
Полковник, помните, по трактам
Тогда и нас водил сквозь смерть
Такой же танковый характер —
Или прорваться, иль сгореть.

1944

Разбитый танк

Металлу, наверное, снится,
Что снова он стал рудой,
Лежит на горе Магнитной,
Бесформенный и молодой;
Что снова идет он в домну,
И снова проходит прокат,
И движется танком огромным,
И пушкой глядит на закат;
И снова он давит бронею
И гонит врага вон.
Раскинулось поле боя,
И снится металлу сон.

1944

«Я был убит приснившимся осколком…»

Я был убит приснившимся осколком.
Моя невеста плакала вдали.
Она еще не выплакалась толком —
Уже за ней охотники пришли.

Нет, я тебя, о жизнь, не обвиняю
За то, что ты недолго помнишь нас.
Такой, как есть, тебя я принимаю
На год, на день, на молодость, на час.

Меня любила девушка, наверно.
Меня любила девушка. Она
Была, наверно, мне до смерти верной,
А после смерти верность не нужна.

Прости меня, далекая, живая,
Что я тебя при жизни ревновал,
Опасности везде подозревая,
Ступить тебе и шагу не давал.

Но в шесть утра горнисты Измаила,
Как ангелы, трубящие в раю,
Солдата вновь подняли из могилы,
И я опять ревную и люблю.

1945

«Был холод декабрьский, и я возле танка…»

Был холод декабрьский, и я возле танка
На польском асфальте плясал сербиянку,
Чтоб только согреться на зимнем ветру,
Пронзительном, злом, и, увидев славянку,

Бойцу подносившую в рюмке сливянку,
Тебя вспоминал на далеком юру.
И думал с тоскою: «Теперь хорошо бы,
Как после работы и после учебы,
К тебе возвратиться домой на Каштак».
И мой экипаж согласился: еще бы!
Давно бы зазноба спасла от озноба,
И рюмку она поднесла бы не так.
И мой экипаж согласился. Конечно,
И танки не вечны, и войны не вечны,
И мы возвратимся когда-то домой,
Родных и друзей расцелуем, обнимем,

И сядем за стол, и чокнемся с ними.
Но путь наш домой
Лежит через бой.
…Со мной ничего не посмеет случиться,
Я должен любить еще, жить и учиться,
Об этом я знал и за крайней чертой,
Когда ничего уже не оставалось:
Ни сил, ни патронов, лишь только
   усталость,
Когда я держался на хватке одной.
Я с детства учился
Так в жизни держаться,
Так впутаться в жизнь,
Так с нею связаться,
Так крепко ее привязать у седла,
Чтоб жизнь от меня не могла отвязаться,
Чтоб жизнь от меня не могла отказаться,
Чтоб жизнь без меня обойтись не могла.
Да, верю я в жизнь,
И не ставь мне в вину ты
Ни это пристрастье, ни эти минуты.
Мальчишкою тоже меня не зови.
Ведь молодость хочет быть абсолютной —
И жизнь принимать от салюта к салюту,

И хочется верить тебе и любви.
Опять протяни мне далекие руки
Сквозь версты разлуки,
Сквозь горькие муки,
Подругою верной, порукою будь.
Затянута жизнь пулеметною лентой,
Как зимы снегами,
Как ливнями лето.
Благослови.
Мы выходим в путь.
Далеко-далеко от скал Таганая,
Военную славу свою обгоняя,
Уралец-танкист на битву спешит,
Покинув землянку, выходит он к танку,
А вьюга рисует на окнах землянки
Булатный рисунок его души.
Над нами полощет военное знамя,
Опять пулеметными очередями
В бою измеряется жизни длина.
И утро в сиянии артиллерийском
Встает над Малькове, над Вельке-Лазиском,
Над Польшею. Доброе утро, война.

1944