Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6569 ( № 39 2016)

• Название: Литературная Газета 6569 ( № 39 2016)
• Автор: Литературка Литературная Газета
• Жанр: Публицистика

"Литературная газета" общественно-политический еженедельник Главный редактор "Литературной газеты" Поляков Юрий Михайлович http://www.lgz.ru/

---

Плачу за потребленье света

Плачу за потребленье света

Литература / Литература / Поэзия

Горбовский Глеб

Теги: Глеб Горбовский , юбилей , стихи

Выдающемуся русскому поэту Глебу Горбовскому исполняется 85 лет. «ЛГ» поздравляет своего давнего автора и друга и представляет новые стихи из готовящейся к публикации книги «Меж крутых берегов»

Глеб ГОРБОВСКИЙ

СЕБЕ, ЛЮБИМОМУ

Твоя невнятной стала речь,

как дребезжанье молотилки.

Вот и заткнись, и не перечь –

ни Господу, ни той подстилке,

что где-то в гуще бытия

тебя назвала старой клячей.

…Завидна долюшка твоя:

живой! И чётко обозначен.

Пыхти, как тульский самовар,

пускай пары и кипяточек!

И ощущай бесценный дар,

пока… не прозвенел звоночек.

ПОМЕХИ

Я надел свои доспехи:

кепку, шарфик, пальтуган –

и пошёл… Но вот – помехи:

кашель, дождь, пустой карман,

неприветливые лица,

визги, скрежет тормозов,

шоферюга матерится!

Перепляс бродячих псов,

комары, похмелье, старость,

о булыжник – спотыкач,

вопли встречные гитары…

Опоясали, хоть плачь!

Да, в итоге – не до смеха,

но коль вышел, так иди!

…А последняя помеха –

смерть и прах в конце пути.

* * *

Отвисла воля, как губа,

бессонница изъела душу.

Я стал сговорчивей раба…

Есть – мужичок. Но нету – мужа.

Я взял себя за волосню

и голову встряхнул изрядно:

очнись, опомнись! Изгоню

и не пущу в свой мир обратно!

Вот-вот за окнами весна

благие распахнёт одежды.

зачем ты жил? Во имя сна?

Или – во здравие надежды?

Смотри, в горшке цветок зачах,

но утром – выбросил росточек!

При солнце жить, не при свечах,

отважно он

не мнит, а хочет!

* * *

Уставшему от самого себя,

я говорю: «Твой путь ничтожен!

Как мамонт вымерший, трубя,

уходишь ты в земное ложе».

«О, не суди самоубийц», –

нашёптывает мне эпоха.

Не знает боль в душе границ,

когда нам страшно, душно, плохо.

Уставшему от самого себя,

чей ангел умер от печали,

я говорю: «Отчаль, любя

тех, кто остался на причале».

* * *

От лица отхлынула не кровь:

жизнь! Перебралась куда-то в пятки.

На асфальте трещинку – не ров –

уж не перепрыгнуть мне, ребятки.

Нет, не трус поджилки обуял:

ложь вошла, как наважденье, в мышцы.

Я собой ничтожество являл

и размером стал не больше мышки.

А причина – перебор судьбы,

перехлёст в пути волной житейской.

…И направил я свои стопы

в прошлое – за бережок летейский.

* * *

Одно из двух: заходит ум за разум

или объемлет старческий маразм?

Не хочется смотреть ни в телевизор,

ни за окно, где свет тоской пронизан.

Отёк души? Или отёк сознанья?

Во всяком случае, не враки, а признанье.

Но что-то ещё взгляд бинтует, греет:

вода бунтует в речке, птичка реет…

И дети, не познавшие разлуки,

ликующие исторгают звуки!

* * *

Таскаю тело безобразное…

И всё же, что такое – я?

Я – вещество газообазное,

дымок из трубки Бытия?

Ходил с вулканами на танцы я,

порхал в болотах и во льдах.

Я – эфемерная субстанция,

меня тошнило в городах.

…И вот опять я в коммуналочке,

в своём дупле, покою внял.

Я ложку русскую на палочки

китайские – не променял.

В моём окне – февральский, призрачный,

чуть различим – рассветный парк.

И хватит, дедушка, капризничать,

пока не обратился… в пар.

* * *

Ходил в кинотеатры. После – в храм.

Теперь хожу по комнатке убогой.

Испариной страдаю по утрам,

а чуть позднее – жаждою жестокой.

Я жажду жизни! Изумляться чтоб.

Она в меня внедряется по капле,

а раньше я пивал её взахлёб!

Не так ли, сердце? Кровь моя, не так ли?

Пусть я не изумруд и не алмаз,

но огранён и отшлифован бытом

отменно: на терпёж – не на показ!

Как льдинка в океане Ледовитом.

* * *

Я армии отдал без малого три года,

из оных триста суток – плен: «губа».

Меня влекла за КПП – свобода,

звала, как будто ангела труба!

Будь на войне – меня бы расстреляли.

Но я войну протопал босиком…

Четыре года свист свинца и стали

мне был, как свист соловушки, знаком.

Война мальчишке обострила зренье:

не променял на золото погон

серебряной строки стихотворенья!

И в общий сел – прокуренный – вагон.

КРЁСТНАЯ

Лукерье Алексеевне Батраковой По утрам в одеянии белом

эта дивная из старух

то ли плакала, то ли пела,

то ли Богу молилась вслух.

Никого не видя, не слыша,

устремлялась куда-то ввысь…

И лежал я, камушка тише,

в закутке, постигая жизнь.

А потом она – в лютый холод,

потаённо (и я – молчок) –

отнесла меня в храм Николы,

где крестил детей старичок.

…Дом призрения, богоделенка

есть над Волховом. И – погост,

где могилка под снегом беленьким,

окроплённая светом звёзд.

* * *

Я видел извержения вулканов:

Везувия и сопки Ключевской.

Как будто раздразнили великанов

людишки-гномы – скукой и тоской.

Я видел извержение кровавой

слепой и гневной лавы – на войне.

Как будто не хватало людям славы

и рвения – на службе сатане…

Я видел извержение восторга

в церквушке сельской – возле алтаря.

А также изверженье возле морга

напрасных слёз – при свете фонаря.

* * *

Не оскорблю – ни память, ни режим,

в котором пребываю, как в рассоле.

Не говорю: давай-ка, друг, сбежим

куда-нибудь поближе к лучшей доле.

Увы, и поздновато, и не в кайф.

Я ко стволу прирос наростом-чагой.

Сиди себе и в сущее вникай,

чтоб к Истине приблизиться, однако.

Мне иногда бывает хорошо,

то бишь, чудесно в жизни…

А за это сегодня я в сомненья погружён:

как бы плачу за потребленье света.

* * *

Поэт-академик! Кому это нужно?

Тому, кто в Поэзии тайны не вник.

И вот заседают протяжно, натужно,

и в старческой перхоти всяк воротник.

Поэт-академик… Представьте Вийона

в ермолке и в тоге – какой-то кошмар!

А наши? Хотя бы Есенин-гулёна:

готов он за тогу похерить свой Дар?!

Заочно меня в этот сан облачили,

похоже, как в саван… Но я – отвернусь.

Я лучше исчезну… куда-нибудь в Чили

и стану в горах вспоминать свою Русь.

Поэт-алкоголик! Вот это – нормально.

В просветах он пишет шальные стихи!

А быть академиком мне – аморально.

Уж лучше на пашне скоблить лемехи.

* * *

Рождённые на злобу дня,

прошедшие сквозь чьи-то мысли

осколки гениальных истин –

увы, не трогают меня.

А незнакомый человек,

остановившийся прохожий,

свалившийся, как первый снег,

меня волнует и тревожит…

Он спрашивает, как пройти

туда-то… на исходе ночи…

И я ищу ему пути –

из тех, что ближе и короче.

УГОЛЁК

Я-то знаю: всё дело в пружине,

что железною волею звать!

…Дотлевает желание жизни,

всё настойчивей тянет в кровать.

Не Обломов, имевший Степана

и широкий, как Волга, диван –

посещал я моря и вулканы,

был пространствами вскормлен и пьян!

А сегодня забился в мансарду

и смотрю не в окно – в потолок…

Но, пронзающий скуку-досаду,

ощущаю в груди уголёк!

Ни огня в нём, ни пламени-жара,

отвергает он тяжбу и торг…

Он исполнен священного дара

и таит запредельный восторг!

* * *

«Горбовского могила исправит». Фраза из молвы

Что люди копят? Ненависть и злато,

болезни, антикварное старьё…

Что – отвергают? Правду и заплаты,

а также поведение моё!

А что – прощают? Иногда – обиды,

и что не молкнут ночью соловьи;

что денежки казённые пропиты,

и… выкрутасы пьяные мои!

А веруют – во что? Неужто в Бога?

В бесовские посулы Бытия!

Да в неизбежность финиша, итога…

И… что Горбовский – круче соловья!

* * *

Завтра – Воскресение Христово!

Не помысли и не сделай – злого.

Сотвори молитву на рассвете,

проживи безгрешно день, как дети.