Октав Мирбо - Дневник горничной

• Название: Дневник горничной
• Автор: Октав Мирбо
• Жанр: Эротика
• Год: 1907

Романы Октава Мирбо, французского писателя конца XIX — начала XX века, были, пожалуй, самыми популярными в России начала века, что объясняется их темой: романы Мирбо — классика западного эротического романа. Героиня «Дневника горничной», горничная Селестина, ведет записи своих любовных похождений и флиртов своих господ. Дневник крайне откровенен, предельно интимен и бесстыден. Перед нами — изнанка любви.

Издание 1907 года. Текст приведен к современной орфографии.

---

Помню, как-то меня заставили надеть очень шикарный костюм барина — Коко, как мы его называли между собой… Конечно пошли всевозможные игры; мы даже зашли в шутках довольно далеко; и я была так уморительна в мужском платье, и так много и без удержу хохотала, что панталоны Коко пострадали… Да, это было место!..

Я начинаю понимать барина… Можно сказать, что это добрый сострадательный человек, потому что, если бы у него не было этих качеств, он был бы совсем дрянцо… Страсть совершать дела милосердия заставляет его совершать иногда довольно некрасивые поступки. Его благие порывы влекут за собой самые гибельные последствия… Нужно сказать, что его доброта приводит к порядочным мерзостям, в роде следующей:

Прошлый понедельник дряхлый старикашка, отец Пантуа, принес шиповник, который барин заказал, конечно, тайком от барыни… Дело было к вечеру… Я спустилась за горячей водой, для маленькой постирушки. Барыня еще не возвращалась из города и я болтала на кухне с Марианной, в момент, когда, барин возбужденный, веселый и оживленный, привел отца Пантуа… Он велел тотчас подать ему хлеба, сыру и сидра. И стал с ним болтать.

Вид старика, худого, истощенного, грязно одетого, возбудил во мне жалость… Панталоны — в лохмотьях; фуражка — грязный блин… Расстегнутая рубашка позволяла видеть голую грудь, сморщенную, потемневшую, как кусок старой кожи… Он ел с жадностью.

— Ну, что, отец Пантуа, — воскликнул барин, потирая руки… — Теперь дела лучше?..

Старик с набитым ртом благодарит:

— Вы очень добры, г-н Ланлэр… Видите ли, у меня с самого утра… с четырех часов как вышел… ничего не было во рту…

— Ну, ну, на здоровье, отец Пантуа… Кушайте, черт побери!..

— Вы очень хороший человек, г-н Ланлэр… Извините… — Старик резал себе огромные куски хлеба, которые медленно жевал беззубым ртом. Когда он немного насытился:

— А шиповник, — спрашивает барин, — хорош, а?

— Есть получше… есть похуже… так разных сортов, г-н Ланлэр… Черт! Трудно находить, да и вырывать не легко, попробуйте… К тому же г-н Порселз запретил брать из своего леса… Теперь нужно за ним ходить далеко, очень далеко… Сказать вам, что я был в лесу, который отсюда больше трех верст… Ей-Богу же, г-н Ланлэр…

Во время его речи, барин уселся на стол возле него… Смеясь и шутя, он стал хлопать его но плечам и восклицать:

— Пять верст!.. Отец Пантуа, вот как!.. И вечно вы здоровы, вечно молоды…

— Не совсем, г-н Ланлэр… Совсем даже…

— Рассказывайте!.. — настаивает барин… — Здоров, как старый турок… И всегда весел… Черт побери!.. Теперь такие, как вы, уж перевелись, отец Пантуа… Вы старинной породы, вы…

Старик покачал лысой головой, цвета старого дерева, и повторил:

— Совсем нет. Ноги слабнут, г-н Ланлэр… руки трясутся… А поясница… Ах, проклятая поясница!.. Совсем нет больше сил. А тут еще жена больная, не сходит с постели… И лекарства дьявольски дороги!.. Совсем нет радостей… никаких радостей… Если бы хотя не стариться? Потому что, видите ли, г-н Ланлэр… самое худшее… в деле…

Барин вздохнул, сделал неопределенный жест и затем философски резюмировал вопрос:

— Ну, да!.. Чего вы хотите, отец Пантуа?.. Такова жизнь… Не стоишь на месте… Уж так водится… Что правда, то правда!.. Нужно помириться… Вот именно!..

— Один конец, чего там!.. Разве неправда, скажите, г-н Ланлэр?..

— Ах! конечно!

И, секунду помолчав, меланхолически добавил:

— У всякого — своя печаль, отец Пантуа…

— Конечно…

Воцарилось молчание… Марианна рубила зелень… В саду спускались сумерки… Два высоких подсолнечника, видневшихся в раскрытую дверь, теряли очертания, покрывались тенью… Отец Пантуа продолжал есть… Стакан его стоял пустой… Барин наполнил его… и вдруг, спустившись с высот метафизики, спросил:

— А почем шиповник в этом году?

— Шиповник, г-н Ланлэр?.. В этом году шиповнику цена на круг двадцать два франка за сотню. Немножко дорого, я это знаю… Но меньше не могу… Клянусь святым Богом!.. Посудите сами…

Но здесь барин, как человек великодушный и презирающий денежные вопросы, прерывает старика, который собирается пуститься в оправдания:

— Хорошо, отец Пантуа… Решено… Разве я когда с вами торгуюсь? и я вам заплачу за шиповник не двадцать два франка, а двадцать пять…

— Ах! г-н Ланлэр, вы слишком добры…

— Нет, нет, я справедлив… Я стою за народ, за трудящихся… Черт возьми!

И стуча по столу, он стал надбавлять…

— И не двадцать пять франков… а тридцать! тридцать франков, вы слышите, отец Пантуа?..

Старикашка поднял на барина изумленный, благодарный взгляд и пролепетал:

— Слышу, слышу… Для вас одно удовольствие, г-н Ланлэр… Вы понимаете труд, умеете его ценить…

Барин прервал излияния…

— Я вам заплачу… подождите… Сегодня что? понедельник? я вам заплачу в воскресенье… Это вам подойдет?.. И тогда уж сразу захвачу и мое ружье… Решено?..

Лучи радости, сверкавшие в глазах отца Пантуа, потухли. Он перестал есть, смутился, взволновался…

— Если бы… начал он робко… если бы вы могли заплатить мне сегодня?.. Вы бы мне оказали большую милость, г-н Ланлэр… только двадцать два франка… уж простите…

— Вы шутите, отец Пантуа?.. — отвечал барин с твердой уверенностью… Конечно, я могу заплатить вам сейчас. Ах ты Господи!.. Я ведь это говорил нарочно… чтобы иметь предлог зайти к вам…

Он порылся в карманах панталон, ощупал пиджак и жилет, и прикидываясь изумленным, воскликнул:

— Скажите пожалуйста!.. Опять у меня нет при себе мелочи… Одни эти проклятые тысячефранковики…

И с деланным мрачным смехом:

— Держу пари, что у вас не найдется сдачи с тысячи франков, г-н Пантуа?

Видя барина смеющимся, отец Пантуа подумал, что ему тоже нужно смеяться, и бодрясь ответил:

— Ха!.. ха!.. ха!.. я даже никогда не видел этих проклятых тысячефранковиков!..

— Ну, так значит… до воскресенья!.. — закончил барин.

Он налил себе стакан сидра и стал чокаться со стариком… В это время барыня, которая неслышно вернулась, вихрем влетела в кухню…

Ах! ее взгляд… при виде барина, сидящего за столом и чокающегося с нищим!..

— Что это такое?.. — спросила она побелевшими губами.

Барин стал лепетать объяснения…

— Это шиповник… Знаешь, милочка, шиповник… Отец Пантуа принес кусты шиповника… У нас все зимой померзли…

— Я не заказывала шиповника… Нам никакого шиповника не нужно…

Это было сказано тоном, не допускающим возражений…

Затем она повернулась и вышла, хлопнув дверью, бормоча бранные слова… В своем возмущении, она не заметила моего присутствия…

Барин и злополучный поставщик шиповника поднялись…

В смущении они оглядывались на дверь, в которую вышла барыня… Потом взглянули друг на друга, не смея произнести ни слова… Барин первый нарушил тягостное молчание…

— Значит, до воскресенья, отец Пантуа…

— До воскресенья, г-н Ланлэр.

— Будьте здоровы, отец Пантуа…

— И вы тоже, г-н Ланлэр…

— А тридцать франков… Я от них не отказываюсь…

— Вы очень добры…

И старик, согнувшись и ковыляя, повернул в выходу и исчез во мраке сада…

Бедный барин!.. Должно быть, получил нагоняй…

А что касается отца Пантуа, если он когда-нибудь получит свои тридцать франков… то можно сказать, что он родился под счастливой звездой…

Я не на стороне барыни… Но я нахожу, что барин поступает неправильно, пускаясь в такие фамильярности с людьми низшего круга… Этого не следует…

Я знаю, что жизнь у него не веселая… И что он из нее выкручивается, как может… И не всегда это ему удается… Когда он возвращается с охоты грязный, мокрый, напевая, чтобы придать себе храбрости, барыня встречает его чрезвычайно сурово.

— Ах! Очень мило оставлять меня одну, на весь день…

— Но ведь ты знаешь, милочка…

— Замолчи…

Она пилит его целыми часами, нахмурив лоб, поджав губы… Он ходит за ней по пятам… Трепещет, бормочет извинения…

— Но, милочка, ты ведь знаешь…

— Оставь меня в покое… ты мне надоел…

На следующий день барин, понятно, никуда не выходит, а барыня кричит:

— Чего ты бродишь по дому, точно душа грешника?

— Но, милочка…

— Ты бы лучше сделал, если бы скрылся, отправился бы на охоту… куда-нибудь, к дьяволу!.. Ты меня раздражаешь… действуешь мне на нервы… убирайся!..

Так что он никогда не знает, что ему делать, уходить или оставаться, быть здесь или в другом месте!

Задача трудная, но так как барыня в обоих случаях ругается, то барин обыкновенно решает скрыться…

По крайней мере, он не будет ее слышать…

Ах! Поистине, он достоин сожаления!

Как-то утром, развешивая на заборе белье, я заметила в саду барина. Он занимался тем, что привязывал к палочкам георгины, прибитые ночным ветром к земле… Барин часто работает в саду, когда не выходит из дому до завтрака; по крайней мере, он делает вид, что чем то занят на грядках. Все-таки это его отвлекает от тоскливой атмосферы дома… По крайней мере, в эти моменты никто его не ругает… Без барыни он совсем другой. Физиономия проясняется, глаза начинают блестеть… берет верх его природная веселость. Говоря по правде, он совсем не противный…