Октав Мирбо - Дневник горничной

• Название: Дневник горничной
• Автор: Октав Мирбо
• Жанр: Эротика
• Год: 1907

Романы Октава Мирбо, французского писателя конца XIX — начала XX века, были, пожалуй, самыми популярными в России начала века, что объясняется их темой: романы Мирбо — классика западного эротического романа. Героиня «Дневника горничной», горничная Селестина, ведет записи своих любовных похождений и флиртов своих господ. Дневник крайне откровенен, предельно интимен и бесстыден. Перед нами — изнанка любви.

Издание 1907 года. Текст приведен к современной орфографии.

---

А между тем заметно, что он мучается, страдает, все больше и больше с каждым днем… В малейшем его слове сквозит признание… едва сдерживаемое желание… и какое!.. Но вместе с тем он страшно стесняется. Он боится, он не смеет на что-нибудь решиться… Боится, что это повлечет окончательный разрыв, и не доверяет моим поощрительным взглядам…

Как то раз, проходя мимо меня, с странным, растерянным выражением в глазах, он сказал:

— Селестина, вы… вы… чистите… очень хорошо… мои ботинки… очень… очень… хорошо… Никогда… они… не были… так вычищены… как теперь…

Тут я приготовилась к фортелю с пуговицею… но нет… Барин тяжело дышал, облизывался, точно он съел очень большую и чересчур сочную грушу…

Потом свистнул свою собаку и ушел…

Но вот случилось нечто серьезное…

Вчера барыня отправилась на рынок, так как она сама делает закупки; барин ушел еще на заре с ружьем и собакой. Вернулся он рано, убив трех дроздов, и тотчас отправился в свою уборную, взять обычный душ и переодеться… Барин любит чистоту… и не боится воды… Я подумала, что момент благоприятен для того, чтобы он мог на что-нибудь решиться… Бросив работу, я направилась к двери уборной… и несколько секунд послушала у двери… Барин возился и вертелся по комнате… Он насвистывал и напевал:

Ну-ка начните, мамзель Сюзон!..
И рон, рон, рон… маленький потапон…

У него привычка, напевая, приплетать кучу припевов…

Я слушала, как двигались стулья, хлопали двери шкафа… Потом, как текла вода из душа. «Ах!» «Ох!» «Фуй!» «Брр..!» вырывавшиеся у барина от действия холодной воды… и вдруг внезапно я раскрыла дверь…

Барин стоял предо мной; лицо, тело у него дрожали, с них струилась вода, а из губки, которую он держал в руках текло, как из фонтана…

Ах!.. Его лицо, глаза, его остолбенение!.. Никогда я еще не видала мужчины в таком изумлении…

Не имея чем закрыться, он инстинктивным и стыдливым движением старался прикрыть свою наготу… губкой… Мне стоило больших усилий, при виде этого зрелища, подавить душивший меня смех. Я успела заметить, что у барина на плечах большой клок волос, и грудь мохнатая, как у медведя… И все-таки красавец мужчина… Черт побери!..

Я, как подобает, испустила крик смятенной стыдливости, и с силой захлопнула дверь… Но очутившись за дверью, я сказала себе: «он наверное меня позовет… и что тогда?.. Ей Богу!». Я подождала несколько минут… Ни звука… кроме капанья струи, шлепавшей от времени до времени в таз… «он раздумывает… не решается… но он меня позовет». Напрасно… Вскоре опять заструилась вода… Потом я услышала, как барин вытирался, пыхтел, фыркал… шлепал туфлями по паркету… Потом задвигались стулья, захлопали дверцы шкафа… Наконец, барин запел:

Ну-ка начните, мамзель Сюзон!..
И рон, рон, рон… маленький потапон…

— Нет! он просто слишком глуп!.. — пробормотала я про себя разозленная и раздосадованная…

И удалилась к себе, твердо решив никогда больше не манить его счастьем, которое хотела подарить ему из жалости…

После завтрака барин, очень озабоченный, все время вертелся около меня и догнал меня на заднем дворе, когда я относила в навозную кучу кошачьи отбросы… Чтобы вывести его из смущения, я извинилась за происшедшее утром:

— Это ничего… — пролепетал он… — это ничего… наоборот…

Он хотел меня удержать, бормоча что-то непонятное… но я его осадила… в середине фразы, над которой он пыхтел… и сказала резким тоном:

— Прошу у барина извинения… Мне некогда говорить с барином… барыня дожидаются…

— Ей Богу, Селестина, послушайте меня хоть секунду…

— Нет, сударь…

Когда я повернула по аллее, ведущей к дому, я увидала барина… Он стоял, не трогаясь с места… опустив голову, еле держась на ногах, и не сводил глаз с навозной кучи, почесывая в затылке.

После обеда в салоне барин и барыня сцепились.

Барыня говорила:

— Говорю тебе, что ты бегаешь за этой девкой…

Барин отвечал:

— Я?.. Скажите пожалуйста!.. Придет же в голову!.. Послушай, милочка… какая-то потаскушка, девка, у которой может дурные болезни… Ах.!. Это уж слишком!..

Барыня продолжала:.

— Если бы я не знала твоего поведения… твоих вкусов…

— Позволь… Позволь!..

— А все эти грязнухи… все девки, которых ты облапываешь на деревне!

Паркет заскрипел под шагами барина, который бегал по салону в лихорадочном возбуждении.

— Я?.. Ах! Скажите на милость!.. Вот представление!.. Откуда это у тебя берется, милочка?..

Барыня настаивала:

— А маленькая Жезюро?.. пятнадцати лет, несчастная, за которую мне пришлось заплатить пятьсот франков!.. Не будь этого, ты теперь, вероятно, сидел бы в тюрьме, как твой преступный отец…

Барин перестал ходить… Он плюхнулся на кресло, умолк…

Разговор окончился словами барыни.

— Затем мне все равно! Я не ревнива… ты можешь куролесить с этой Селестиной, сколько тебе угодно… я только не желаю одного, чтоб мне это стоило денег…

Ну погодите!.. Заберу я вас обоих в лапы.

Не знаю, верно ли утверждение барыни, что барин облапливает девок на деревне… Если бы это и было так, то он был бы в праве разрешать себе это удовольствие… Он здоровый мужчина, ест много… Ему это необходимо… А от барыни… поди-ка дождись… По крайней мере, с тех пор, как я здесь, могу сказать с уверенностью… Это тем более странно, что у них одна постель… но сметливая и наблюдательная горничная всегда великолепно знает, что происходит у господ… Ей даже нет надобности подслушивать у дверей… Уборная, спальня, белье и множество других вещей могут ей сообщить достаточно… Непостижимо, что люди, проповедующие другим мораль и требующие от прислуги воздержания, нисколько не стараются скрыть следы своих любовных похождений… Есть даже такие, которые, наоборот, из хвастовства или какой-то инстинктивной испорченности, намеренно выставляют их на показ. Сама я не дура, и люблю посмеяться, как все люди… Но ей Богу!.. я видела супружества… и очень уважаемые… которые переступали все границы человеческой стыдливости…

Давно, еще в начале моей службы, мне казалось очень смешным увидать моих хозяев на другой день… Меня это волновало… за завтраком я не могла удержаться от того, чтобы не смотреть на их глаза, губы, руки, так пристально, что барин и барыня говорили мне:

— Что с вами? разве так смотрят на своих хозяев?.. Занимайтесь лучше своим делом…

Да, при виде их, во мне пробуждались мысли, представления… как бы это сказать?.. желания, преследовавшие меня весь день, и не будучи в состоянию их удовлетворить, я до одури предавалась мрачному опьянению собственных ласк…

Теперь жизнь научила меня другому поведению, более соответствующему действительности… И я только пожимаю плечами, при виде этих лиц, с которых ни пудра, ни туалетная вода, ни притирания не могут стереть следы ночных ран… Меня только смешат на другой день эти «порядочные» люди со своими добродетельными манерами, благородным видом, презрением к «грешницам» и наставлениями, касательно поведения и нравственности:

— Селестина, вы слишком заглядываетесь на мужчин… Селестина, это неприлично шептаться в уголках с лакеями… Селестина, у меня не публичный дом… Пока вы находитесь у меня в услужении, я не потерплю… — И тра-та-та и тра-та-та!.. Это, однако, не препятствует барину, вопреки его наставлениям, швырять вас на диваны, тискать на постели… великодушно награждая вас за момент грубого наслаждения… ребенком… А потом устраивайся, как хочешь и как можешь… А если не можешь, черт с тобой, подыхай вместе с ребенком… это их не касается… Их дом!.. Ах! черт бы вас побрал!..

На улице Линкольн это происходило систематически каждую пятницу. Это можно было угадать безошибочно. Пятница был приемный день барыни. Являлось пропасть народу, дамы, дамы, расфуфыренные, намазанные, бесстыжие стрекотухи!.. В конце концов, публика довольно подозрительная… Должно быть, между собой они говорили немало сальностей и это возбуждало барыню… Вечером ездили в Оперу, и потом еще куда-то. От того ли, от этого, или еще от чего, верно только то, что каждую пятницу…

Если это был день барыни, то можно сказать, что ночь была барина… и какая! Нужно было видеть на другой день уборную, беспорядок мебели, повсюду разбросано белье, вода разлита по ковру, и запах всего этого, запах человеческого тела, смешанного с духами, которые пахли хорошо, несмотря на все… В уборной барыни находилось большое зеркало во всю стену до потолка. Часто перед зеркалом я находила груду измятых подушек и с каждой стороны высокие канделябры, серебряные ручки которых были покрыты застывшими слезами растаявших свеч… Ах, они таки изощрялись! и я только спрашивала себя, до чего они могли дойти, если бы не были женаты…