Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

• Название: Золотые миры.Избранное
• Автор: Ирина Кнорринг
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 5-86020-054-14

---

II. «Как на острове нелюдимом…»

Как на острове нелюдимом,
Жили в маленьком Туапсе.
Корабли проходили мимо,
Тайной гор дразнило шоссе.

Пулемёт стоял на вокзале…
Было душно от злой тоски.
Хлеб по карточкам выдавали
Кукурузной жёлтой муки.

Истомившись в тихой неволе,
Ждали — вот разразится гроза.
Крест зелёный на красном поле
Украшал пустынный вокзал.

Было жутко и было странно
С наступленьем холодной тьмы.
Провозили гроб деревянный
Мимо окон, где жили мы.

По-весеннему грело солнце,
Тёплый день наступал не раз.
Приходили два миноносца
И зачем-то стреляли в нас.

Были тихи тревожные ночи,
Чутко слушаешь, а не спишь.
Лишь единственный поезд в Сочи
Резким свистом прорезывал тишь.

И грозила кровавой расплатой
Всем, уставшим за тихий день,
Дерзко-пьяная речь солдата,
В шапке, сдвинутой набекрень.

III. «Тянулись с Дона обозы…»

Тянулись с Дона обозы,
И не было им конца.
Звучали чьи-то угрозы
У белого крыльца…

Стучали, стонали, скрипели
Колёса пыльных телег.
Тревожные две недели
Решили новый побег.

Волнуясь, чего-то ждали,
И скоро устали ждать.
Куда-то ещё бежали
В морскую, мутную гладь.

И будто бы гул далёкий,
Прорезав ночную мглу,
Тоской звучали упрёки
Оставшихся на молу.

IV. «Ползли к высокому молу…»

Ползли к высокому молу
Тяжёлые корабли.
Пронизывал резкий холод
И ветер мирной земли.

Дождливо хмурилось небо,
Тревожны лица людей.
Бродили, искали хлеба
Вдоль керченских площадей.
Был вечер суров и долог
Для мартовских вечеров.
Блестели дула винтовок
В пьяном огне костров.

Сирена тревожно и резко
Вдали начинала выть.
Казаки в длинных черкесках
Грозили что-то громить.

И было на пристани тесно
От душных, скорченных тел.
Из чёрной, ревущей бездны
Красный маяк блестел.

V. «Нет, не победа и не слава…»

Нет, не победа и не слава
Сияла на пути.
В броню закованный дреднаут
Нас жадно поглотил.

И люди шли. Их было много,
Ползли издалека.
И к ночи ширилась тревога
И ширилась тоска.

Открылись сумрачные люки,
Как будто в глубь могил.
Дрожа не находили руки
Канатов и перил.

Пугливо озирались в трюмах
Зрачки не знавших глаз.
Спустилась ночь — страшна, угрюма,
Такая — в первый раз.

Раздался взрыв, тяжёлый, смелый.
Взорвался и упал.
На тёмном берегу темнела
Ревущая толпа.

Все были, как в чаду угара,
Стоял над бухтой стон.
Кровавым заревом пожара
Был город озарён.

Был жалок взгляд непониманья,
Стучала кровь сильней.
Волнуясь, что-то о восстанье
Твердили в стороне.

Одно хотелось: поскорее
И нам уйти туда,
Куда ушли, во мгле чернея,
Военные суда.

И мы ушли. И было страшно
Среди ревущей тьмы.
Три ночи под четвёртой башней,
Как псы, ютились мы.

А после в кубрик опускались
Отвесным трапом вниз,
Где крики женщин раздавались
И визг детей и крыс.

Там часто возникали споры:
Что — вечер или день?
И поглощали коридоры
Испуганную тень.

Дрожа, ощупывали руки,
И звякали шаги.
Открытые зияли люки
У дрогнувшей ноги.

Зияли жутко, словно бездны
Неистовой судьбы,
И неизбежно трап отвесный
Вёл в душные гробы.

Всё было, точно бред: просторы
Чужих морей и стран,
И очертания Босфора
Сквозь утренний туман.

По вечерам напевы горна,
Торжественный обряд.
И взгляд без слёз, уже покорный,
Не думающий взгляд.

И спящие вповалку люди,
И чёрная вода.
И дула боевых орудий,
Умолкших навсегда.

10/ VI, 1924

«Ах, не надо больше душных зелий…»

Ах, не надо больше душных зелий,
Ах, не надо больше ярких крыльев.
На душе — холодное веселье,
На душе — дрожащее бессилье.

И не надо фраз, глухих и зыбких,
И не надо больше лести грубой.
Скованы спокойною улыбкой
Прежде неулыбчивые губы.

20/ VI, 1924

«Когда я душу ломала…»

Когда я душу ломала,
На столе смеялись нарциссы.
Когда душа опустела —
В траве хохотали маки.

Как пусто и скучно стало,
Когда мраком оделись выси.
Я вышла легко и смело:
Мне были условные знаки.

Когда я звонко смеялась,
Спускался бесшумный вечер.
Когда я с тоскою слюбилась,
Плескало на берег море.

И в глуби небес отражались
Мимоз золотые свечи.
И снова душа приоткрылась
Для радости и для горя.

О, эта безумная жалость,
Послушная мысли гибкой!
Нет, ты не напрасно явилась —
На сжатых губах — улыбка.

20/ VI, 1924

Бедуинка(«Как будто на пёстрой картинке…»)

Как будто на пёстрой картинке
Далёких, сказочных стран,
Красавицы бедуинки
Отточенный, гибкий стан.

Из древних легенд и преданий,
Из песен степей и гор
Возникли синие ткани
И пламенный, дикий взор.

Как в статуе древней богини,
В ней дышат величье и мощь.
В ней слышится зной пустыни
И тёмная, душная ночь.

Над ней — колдовства и обманы,
Дрожанье ночного костра,
И звон, и хохот тимпана
Под тёмным сводом шатра.

И вся она — сон без названья
У серых стволов маслин,
Глухой Атлантиды преданья,
Лукавый мираж пустынь.

Блестящи на ней браслеты,
И взгляд величав и дик,
Как кованые силуэты
Из ветхозаветных книг.

23/ VI, 1924

«Нет, не простит мне этот взгляд весёлый…»

Нет, не простит мне этот взгляд весёлый
Дождливых вечеров и тихих слёз!..
У ярко-жёлтых шариков мимоз
Лёг вечер напряжённый и тяжёлый.

Как жуткий бред, ползёт за часом час,
Трещат в полях звенящие цикады!
Нет, не простить мне медленного взгляда
Уверенных и неподвижных глаз.

1/ VII, 1924

«Я люблю на белых страницах…»

Я люблю на белых страницах
Полированный блеск ногтей.
Я люблю, когда вечер струится
Через щели ставни моей.

И у тёмной, раскрытой двери
В миг мучительных вечеров
Снова ждать, и жалеть, и верить
Над любимой книгой стихов.

И уставившись в тёмный угол,
В прихотливый узор теней, —
Уходить из тесного круга
Нелюбимых, неярких дней.

11/ VII, 1924

«В тот час, когда опять увижу море…»

В тот час, когда опять увижу море
И грязный пароход, —
Когда сверкнёт надежда в робком взоре
И якорь поползёт.

В тот час, когда тяжёлый трап поднимут
И просверлит свисток,
И проскользнёт, уж невозвратно, мимо
Весь белый городок.

И над рулём, журча, заплещет ровно
Зелёная вода, —
Я всё прощу, я всё прощу любовно,
Как прежде — никогда.

И пробегая взглядом крест костёла,
Бак и маяк большой, —
Я снова стану девочкой весёлой
С нетронутой душой.

11/ VII, 1924