Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

• Название: Золотые миры.Избранное
• Автор: Ирина Кнорринг
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 5-86020-054-14

---

6. I.38

Мой дом («Я ненавижу мой угрюмый дом…»)

Я ненавижу мой угрюмый дом,
Ненужных дней усталое круженье,
И в зеркале своё изображенье,
И тот хаос, в котором мы живём.

Я не сумела (просто не сумела)
Создать тепло, весёлость и уют.
Как скучно всё, как всё не мило тут,
Как нестерпимо надоело.

Я часто чувствую себя чужой,
Обидно обездолённой и жалкой.
Не матерью, не другом, не женой —
Любовницей, кухаркой или нянькой.

И в этом доме жизнь моя прошла,
Здесь обносилась и душа, и тело,
Но ничего я сделать не смогла,
И ничего поправить не сумела.

(Это не совсем верно, конечно.
Я хотела кончить его словами:
«Единственная точка на земле,
Где я нужна, где, всё-таки, я — дома»,
Да не могла подобрать рифмы…)

26. I.38

«Целый день, целый вечер — тревога…»

Целый день, целый вечер — тревога.
Всё равно ничему не помочь.
Целый день я просила у Бога
Дать мне добрую, тихую ночь.

И во сне, задыхаясь, кричала.
(Не услышал расчётливый Бог!)
Я устала. Я очень устала
От безделья, от слёз, от тревог.

Я устала от медленной скуки,
От бессильной и злобной тоски.
Я до крови царапала руки
И до боли сжимала виски.

Впереди ничего не осталось.
(Беспокоить не стоит Творца!)
Только день, равнодушье, усталость
Без конца, без конца, без конца…

1. II.38

Лиле («Свой дом. Заботы. Муж. Ребёнок…»)

Свой дом. Заботы. Муж. Ребёнок.
Большие, трудные года.
И от дурашливых девчонок
Уж не осталось и следа.

Мы постарели, мы устали,
Ни сил, ни воли больше нет.
А разве так мы представляли
Себе вот эти десять лет?

Забыты страстные «исканья»,
И разлетелось, словно дым,
Всё то, что в молодости ранней
Казалось ценным и святым.

Жизнь отрезвила. Жизнь измяла.
Измаяла. На — нет свела.
В кафе Латинского квартала
Нас не узнают зеркала.

— А где-то, в пылком разговоре
Скользит за часом шумный час.
А где-то вновь до ссоры спорят —
Без нас, не вспоминая нас…

Уходит жизнь. А нас — забыли.
И вот уж ясно навсегда,
Как глупо мы продешевили
Испепелённые года.

1. II.38

«Растерять всех друзей и врагов не нажить…»

Растерять всех друзей и врагов не нажить.
Всё копить и хранить — и остаться вдруг нищей,
— Это жить в пустоте, это — в холоде жить,
В никогда не целованном солнцем жилище.

Это значит, что жизнь умерла навсегда,
Что её заменила большая усталость,
Это значит, что кроме любви и стыда
Ничего не осталось.

Это значит, что сердце застыло навек,
И что я уже — не человек.

2. IV.38

«Я — человек второго сорта…»

Я — человек второго сорта,
Без «широты» и «глубины».
И для чего, какого черта,
Такие люди рождены?

Зачем? — Чтоб нищенкой унылой
Топтаться на чужом пути?
От колыбели до могилы
Себе приюта не найти?

Всегда никчёмной и забитой
Всего бояться, всё терпеть,
Чтоб у разбитого корыта
Последней дурой умереть?

Чтоб ничего не понимая,
Смотреть в любимые глаза,
За бесконечной чашкой чая
Весь вечер слова не сказав…

Молчать весь вечер, дни за днями,
Молчать всю жизнь, молчать всегда,
Чтоб никудышными стихами
Вились ненужные года.

Так жить, — смешно и неумело,
Не сделав ровно ничего,
Прислушиваться в мире целом
Лишь к бьенью сердца своего.

И на кровати, в ночь глухую,
В ночь униженья, ночь без сна,
В давно привычном поцелуе
Испить отчаянье до дна.

2. IV.38

«Если эта тетрадь…»

Если эта тетрадь
После очередной неудачи
Не сверкнёт новой рифмой опять,
— Это значит — мучительно значит —
Что давно уже сердце не плачет,
Что оно научилось молчать.

5. V.38

«От женских слёз — до нежности мужской…»

От женских слёз — до нежности мужской,
От слов тоски — до исступлённой страсти.
Не трудно утешать в беде большой
Словами одиночества и счастья.

Но трудно даже помогать в борьбе
Хорошим, умным и спокойным словом.
Ты дал мне столько нежности суровой
За все стихи и слёзы о тебе.

Но — если грозы напряжённой стаей
Давно уж пронеслись над головой?
Но — если жизнь, бессмысленно-пустая,
Плывёт без драм, без бурь, без ничего?

Ты жизнь прошёл — дорога — то большая!
Всё жадно чувствуя, всё замечая,
И не увидел сердца моего.

6. V.38

«Я хочу человеческой жалости…»

Я хочу человеческой жалости,
Хоть немножко чужого тепла.
Я заплакать могу от усталости
(Я которую ночь не спала!)

Мне не стыдно признаться в бессилии,
В неудачах во всём и везде.
Всё равно: и не вырастут крылья,
И рука не окрепнет в труде.

Всё равно: ничего не изменится,
Всё, как было, везде и всегда.
Доживу добровольною пленницей
Бесполезно-пустые года.

И в тоске по ненужной свободе,
По каким-то забытым словам,
Жизнь уходит, уходит, уходит…

16. VI.38

ОКНО В СТОЛОВОЙ («Снова — ночь. И лето снова…»)

Снова — ночь. И лето снова
(Сколько грустных лет!).
Я в накуренной столовой
Потушила свет.

Папироса. Пламя спички.
Мрак и тишина.
И покорно, по привычке
Встала у окна.

Сколько здесь минут усталых
Молча протекло!
Сколько боли отражало
Тёмное стекло.

Сколько слов и строчек чётких,
И ночей без сна
Умирало у решётки
Этого окна…

В отдаленье — гул Парижа,
(По ночам — слышней).
Я ведь только мир и вижу,
Что в моём окне.

Вижу улицу ночную,
Скучные дома,
Жизнь бесцветную, пустую,
Как и я сама.

И когда тоски суровой
Мне не превозмочь,
Я люблю окно в столовой,
Тишину и ночь.

Прислонясь к оконной раме
В темноте ночной,
Бестолковыми стихами
Говорю с тобой.

И всегда тепло и просто
Отвечают мне
Наши камни, наши звёзды
И цветы в окне.

26. VI.38

«Ещё госпиталь снится ночами…»

Ещё госпиталь снится ночами,
Ещё дома, как будто в гостях.
Непривычно и странно вначале…
И усталость… Но это пустяк.

Напряжённые слухи. Газеты.
Разговоры о близкой войне.
И тревога, сверлящая где-то,
И бессилье, как будто во сне…

И, сплетая привычные строфы,
Смутно чувствуя в хаосе тьмы
Приближенье большой катастрофы
И, быть может, — последней зимы…

Я брожу по осеннему парку,
Разгоняя ненужную грусть.
Жду письма со швейцарскою маркой
И уже ничего не боюсь.

26. II.38

«Я уж не так молода, чтобы ехать в Россию…»

Я уж не так молода, чтобы ехать в Россию.
«Новую жизнь» всё равно уже мне не начать.
Годы прошли беспощадно-бесцельно-пустые
И наложили на всё неживую печать.

Жизнь прошаталась в тумане обманчиво-сером,
Где даже отблеск огня не сверкал вдалеке.
Нет у меня ни отчизны, ни дружбы, ни веры —
Зыбкое счастье на зыбком и мёртвом песке.

А впереди — беспощадная мысль о расплате:
Боль отреченья, позор примиренья с судьбой
Белая койка в высокой и душной палате.
Крест деревянный, сколоченный верной рукой.

23. XI.38