Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

• Название: Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2
• Автор: Ирина Кнорринг
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7784-0434-2

Дневник поэтессы Ирины Николаевны Кнорринг (1906–1943), названный ею «Повесть из собственной жизни», публикуется впервые. Второй том Дневника охватывает период с 1926 по 1940 год и отражает события, происходившие с русскими эмигрантами во Франции. Читатель знакомится с буднями русских поэтов и писателей, добывающих средства к существованию в качестве мойщиков окон или упаковщиков парфюмерии; с бытом усадьбы Подгорного, где пустил свои корни Союз возвращения на Родину (и где отдыхает летом не ведающая об этом поэтесса с сыном); с работой Тургеневской библиотеки в Париже, детских лагерей Земгора, учреждений Красного Креста и других организаций, оказывающих помощь эмигрантам. Многие неизвестные факты общественной и культурной жизни наших соотечественников во Франции открываются читателям Дневника. Книга снабжена комментариями и аннотированным указателем имен, включающим около 1400 персоналий, — как выдающихся людей, так и вовсе безызвестных.

---

Не хочется быть сентиментальной — разве я сама не добивалась этого. И в этот день я только сильнее и полнее ощутила всю мою любовь к Юрию и радость этой любви. Все отдать: и радость свою и горе, все мысли и чувства, воспоминания. Юрий говорит: «Тебя увлекла новизна», но разве что-нибудь может быть страшно в наших отношениях?

С Виктором — кончено.

26 октября 1927. Среда

Вчера получила письмо из «Современных записок» от Мих<аила> Цетлина. Отказ. Ну, что ж? Всякие неудачи бывают.

Сегодня была на консультации у Ляббе. Говорил, что все хорошо, нормально. Что-то объяснял студентам, я не поняла. Выхожу оттуда, за мной выскакивает одна дама, студентка, по-видимому.

— Mademoiselle!

Очевидно, будет следить за ходом моей болезни. Нужно ей записать мой вес, режим, возраст.

— Votre nom?[97]

— Knorring.

— Кнорринг? Русская?

Я очень обрадовалась. Спросила, что говорил Ляббе. Говорит: все хорошо.

Случайно узнала, что маленькая Жаннет лежит в госпитале. У нее очень плохи дела, было три креста, acetone. Лежит она в отдельной комнате. Совсем одна. Зашла к ней.

— Жаннет!

Бросилась ко мне, поцеловала, такая смешная и славная, в длинной, почти до пят, рубашонке. Так досадно, что не могла с ней поговорить. Все больше о болезни ее расспрашивала. Обязательно сделаю ей сегодня обезьянку и отнесу. Если бы не боялась показаться сентиментальной, отнесла бы ей цветы.

21 ноября 1927. Понедельник

Давно я не писала.

Самое страшное — та среда.

Нет, с Виктором еще не все было кончено.

Во-первых, в четверг мы с Юрием обещали приготовить Очередину стихи, отнести их должны были к Мамченко. Поздно вечером пошли, чтобы оставить в бюро. Подходим к двери. Записка Майер.

— Он там.

— Нет.

Слушаем. Тихо.

Я чувствую, что там никого нет. И стучим.

— Елена Евгеньевна!

И вдруг, о, ужас! — отворяет дверь Виктор. Делать нечего, вошли. Была и Наташа Борисова. Очень она меня не любит и сдерживать себя не может. Виктор был какой-то жалкий.

А вот вчера. Я кисла и легла спать. А Юрий тем временем исчез. Я потом бегала его искать к Notre Dame, но не в этом дело. Оказывается, он пошел к Борисовой относить книгу. Встретил там Виктора, и тот его проводил. Последняя схватка. Поговорили обо всем. Юрий раскрыл карты Виктора. Тот не отрицал. Даже — больше. Он сказал, что не бессознательно завлекал меня, а совершенно сознательно, последовательно, только — бескорыстно. Он фанатик идеи. Ему надо было во что бы то ни стало разбить наш союз, «спасти» Юрия. Цель у него оправдывает средства. До сих пор я не могла назвать его подлецом, теперь… И еще одной вещи я ему не прощу, что он меня одурачил. Мне-то казалось, что я его завлекаю, а оказывается — наоборот. Я с ним играла, признаваясь в этой игре. Мне хотелось его поколебать. А он мог думать, что успешно проводит свой план.

Ну, да черт с ним!

Вчера же оба решили больше не встречаться. Виктор говорит, что это лучше для обоих, он убежден, что Юрий в скором времени сам вернется к нему. Слава Богу, с Виктором кончено.

Тронули меня вчера Лиля и Андрей. Особенно Лиля. Вчера вечером они с Юрием сидели одни в той комнате, и он ей рассказал всю историю с Виктором. Ужасно она возмущена.

— Негодяй! Урод! И вы тоже хороши, возились с ним.

Сидели втроем на кровати, т. е. вернее я лежала — расстроилась за целый день и ушла в темную комнату, потом пришел Юрий, потом Лиля. Сели рядом. Обняли меня оба. Лиля целует, гладит волосы. И столько она проявила заботливости ко мне, столько внимательности и нежности. И какой я была счастливой этот вечер.

Я так счастлива, что совсем не могу думать о том, страшном, что стоит надо мной — угроза беременности. Подождем еще дня три, а там…

22 ноября 1927. Вторник

Папы-Коли не было дома. Мамочка шила на машине. Я была у Юрия. Все прислушивалась к стуку машины. Состояние было безумное. Вдруг машина смолкла и через минуту стук в дверь. Мы еще были на постели. Минута смущенья. Неуверенный голос Юрия:

— Tout de suite[98].

Я вскочила и приоткрыла дверь. Этого момента, когда мы столкнулись лицом к лицу, обе смущенные и обе понимающие, я до сих пор вспомнить не могу. Я — без туфель, растрепанные волосы, раскрасневшееся лицо…

— Я пришла узнать — ты сейчас будешь капусту варить?

— Да, сейчас… Да я… даже не хочу… Я — сейчас, я вот, видишь, без туфель, лежала… Я сейчас.

И беспомощный взгляд на Юрия. Он этого взгляда тогда еще не понял, не осознал. А я, как подкошенная, упала на кровать. Слышу, Мамочка ушла. И не возвращается. Я начинаю плакать, сначала тихо, закрывая лицо, потом все громче.

— Где она?! Где она?!

От рыданий задыхаюсь.

— Юрий, пойди же, я не могу!

Юрий, мрачный, негодующий и ласковый, наскоро одевается и уходит. А я бьюсь почти в истерике и колочусь ногами об стену.

Через минуту возвращается.

— Успокойся. Ходит около стола.

Мне и сейчас трудно вспоминать об этом вечере. Как я вернулась в эту комнату! Как мы встретились! Ужасно, ужасно и ужасно!

Мамочка меня встретила словами:

— Бедная моя девочка!

Это было еще хуже.

Ту ночь никто не спал. Это было — ужасно. Другого слова не придумаешь.

Потом бесчисленные атаки вроде:

— Юрий Борисович принимает меры, чтобы ты не забеременела?

— Да.

— Ну, хорошо, что он хоть в этом о тебе заботится. А тебе он так же врет?

Я отбиваю эти атаки решительно и резко. И это мне легко. Отношение к Юрию явно враждебное. Они не видятся. А мы как-то еще крепче сблизились!

Начали готовиться к свадьбе, никого в это не посвящая. Достали бумаги. Боюсь только, что это еще надолго затянется, потому что дорого, ибо надо составить Acte notarie[99]. Сегодня Лиля обещала узнать. Скорее бы только, скорее. Жаль только, что из-за поста придется отставить церковный брак, но ждать уже больше нельзя.

3 января 1928. Вторник

Давно не писала. Так что, надо начинать все сначала?

С настоящего момента, без объяснения того, что было за эти месяцы. У меня на руке обручальное кольцо. На Новый год мы поехали в Версаль, в «наш» Версаль, и надели кольца. Версаль был под снегом. Картина изумительная. Сумерки. А сначала в большом канале потопили гипсовую черную кошку, которую Юрий «подстрелил» на St.Michel в ночь под Рождество, когда мы со всеми моими и с Андреем были в St. Sulpice. Потопили, чтобы она между нами не бегала, а то много ссориться стали…

Свадьба будет, наверно, четырнадцатого[100]. Точно назначить день нельзя, потому что Acte notarie еще лежит в трибунале и будет готов, a partir de fevrier[101]. Публикация уже сделана в Париже, в Севре и в Медоне. Хлопот было много, и устала я за это время страшно. Слава Богу, все документы уже собраны, теперь остается только ждать.

Так как все это устраиваю я, то с каждым новым шагом я испытываю большое удовлетворение и большую радость. А иногда мне кажется, что Юрий как-то мало радуется, что он слишком равнодушен.

А иногда и мне самой бывает страшно: вот станем жить вместе, а на что жить? Ведь это выходит, что я со своим диабетом и своим малым и неверным заработком сажусь ему на шею. Когда я об этом подумаю, мне становится очень гадко на душе.

Перед Рождеством Юрий болел. Какое-то отравление. Пришлось звать доктора. Помню ночь: температура почти 40, все время меняю компресс на голове, мучается, такой слабый, такой беспомощный и такой близкий. Обнял меня за шею — так только ребенок обнимает мать.

Дома, конечно, примирение. Незадолго до болезни, не без помощи Бориса Александровича.

Новый год встречали все вместе.

Вот и все, что я могу записать об этом времени. Мелочей много, но как-то не до них. Да и работы пока нет. Иногда я чувствую себя плохо. Хочу спать. Сахару мало, но все время много ацетонов. Боюсь, как бы не пришлось лечь в госпиталь. Уж только бы после свадьбы, только бы скорее закончить все формальности. Они ничего не изменят: комнаты у нас нет.

6 января 1928. Пятница

Казалось: остаться бы только одной, дорваться до дневника и писать, писать. А вот как-то не пишется. Отвыкла, должно быть. Дела мои плохи: gerhardt ++, legal +++. Так еще не было никогда.

9 января 1928. Понедельник

Уже окончательно выяснено и установлено, что свадьба будет в субботу в 10 утра. А у меня все еще как-то нет сознания, что это «по-настоящему», что я уже взрослая и выхожу замуж. А Палу-Колю это известие, т. е. назначенный день — прямо как-то ошеломил: «Я все еще не могу представить».

16 января 1928. Понедельник

Свадьба в субботу состоялась. В мэрии было довольно торжественно. Самое торжественное, правда, было рассаживание. Мы были первым номером, за нами еще пар десять. Сначала повели в один зал, рассадили, принесли огромного размера книги, в которых мы и расписались. Подписала на Livre de famille[102], где я уже должна была написать Sophieff. Затем повели в другой зал красного бархата с коврами и рассадили полукругом перед кафедрой. Потом мы должны были ждать остальных. Настроение было веселое и никакого сознания значительности момента. Сама церемония продолжалась не более пяти минут. Прочли закон, спросили каждого — согласен или нет, и мэр объявил: «Que vous etez maries»[103]. После чего — сбор на бедных. Мэр вручил нам документы, протянул сразу обе руки, подержались, и служитель с цепью объявил, что «ceremonie est terminee»[104]. В коридоре поцеловались. Дома нас встретили шампанским.