Довид Кнут - «Особенный воздух…»: Избранные стихотворения

• Название: «Особенный воздух…»: Избранные стихотворения
• Автор: Довид Кнут
• Жанр: Поэзия

Довид Кнут (1900–1955) — поэт, прозаик «первой волны» эмиграции. Эмигрировал в 1920 году. Первые литературные опыты в эмиграции были одобрены Владиславом Ходасевичем и в 1925 году в Париже, вышел первый поэтический сборник Довида Кнута «Моих тысячелетий». За ним последовали сборники стихотворений «Вторая книга стихов» (1928), «Сатир» (1929), «Парижские ночи» (1932), «Насущная любовь» (1938), — все изданы в Париже. О его творчестве благожелательно отзывались В. Ходасевич, Г. Адамович, Ю. Терапиано и др.

В 1930-е Кнут — один из наиболее известных и признанных поэтов русского Парижа, участник основных эмигрантских периодических изданий («Современные записки», «Числа», «Круг», «Русские записки»). Стихи Д. Кнута вошли в антологии «Якорь», «На Западе», «Муза Диаспоры».

В настоящее электронное издание полностью вошла «Вторая книга стихов» (1928) (Оцифровщик Андрей Никитин-Перенский, библиотека «Вторая литература»), а также избранные стихотворения из сборников «Парижские ночи» (1932), «Насущная любовь» (1938), разысканные составителем в сети. В качестве вступительного слова публикуется статья Ю. Терапиано о Довиде Кнуте. В приложении дается рецензия Георгия Адамовича на сборник «Парижские ночи».

---

«Как соленая песня рыбацкая…»

Как соленая песня рыбацкая,
Как бессонная лампа поэта,
Как зеленая сырость кабацкая—
Эта ночь без рассвета.

Как в горячей тени под терновником
Поджидающий Авеля — Каин,
Как улыбка слепого любовника—
Эта ночь городская.

Как безногого бодрость румяная,
Как неветхое слово Завета,
Как письмо о любви безымянное—
Эта ночь без ответа.

Как сирена, тоской пораженная,
Уходящего в даль парохода,
Эта ночь, — как гудок напряженная,—
Эта ночь без исхода.

ИЗ КНИГИ «НАСУЩНАЯ ЛЮБОВЬ»(Париж, 1938)

«Нас утром будит непомерный голод…»

Нас утром будит непомерный голод
И жадность древняя в еще густой крови…
О, как нам радостно: отдать — рукой веселой
Все сны за крохи хлеба и любви.

Но не насытиться! Под равнодушным небом
Мы каждый день изнемогаем вновь,
Отдавши все за корку, корку хлеба
И черствую насущную любовь.

Весть

Не бодрствуется мне сегодня — и не спится.
Висит над крышей мертвая луна.
Как мечется душа… Ей гибель мира снится,
И утешает мир любовию она.

К кому-то весть дойдет. Еще не понимая
Сигнала братского из темных стран добра,
Обрадуется вдруг душа полуживая —
Мой безымянный друг, мой брат, моя сестра.

Полночь («Бьет полночь близко на часах лицея…»)

Бьет полночь близко на часах лицея.
За стройною решеткой дышит сад.
Прекрасен фонарей волшебный ряд.
Под мирным небом сердце цепенеет.

Вот этот звук — в симфонии миров,
Безжалостной — вовек не повторится:
Здесь шел поэт по улицам столицы,
(Затерянный, как пес среди снегов…)

Он шел, не в силах с Богом примириться,
И одинокий стук его шагов
О бремени свидетельствовал — снов,
Которым никогда не воплотиться.

Нищета («Мы постепенно стали отличать…»)

Мы постепенно стали отличать
Поддельные слова от настоящих.
Мы разучились плакать и кричать,
Мы полюбили гибнущих и падших.

И стало все пронзительней, трудней,
И стало все суровее и проще,
Слова — бедней, молчание — нежней…
…Я вышел на пустеющую площадь —

Все тот же мир: цветет фонарный ряд,
Ночь настигает город и предместье,
Над миром звезды мертвые горят
Прекрасной страшной беспощадной вестью.

О, чуток слух и зряч надменный взгляд
Тех, что заброшены и одиноки…
Но есть еще — мучительный закат,
Любимые безжалостные строки.

Еще нередко человечий взор
И молчаливое рукопожатье
Нам облегчают тяжесть и позор
Библейского жестокого проклятья.

В дневном поту и в холоде ночей
Все горше терпкий вкус любви и хлеба.
И вот — в последней нищете своей —
Мы избегаем вглядываться в небо:

В пустыне мира глухи небеса
К слабеющим мятежным голосам,
Что гибнут в синей музыке вселенной…
О, бедность наша, будь благословенна.

Осенний порт («Корабль уходит в океан…»)

Корабль уходит в океан,
Дымя трубою новой.
Кричит на рубке капитан,
Бранчливый и суровый.

И ударяет в сердце хмель
Бесцельных путешествий.
Но нет смешнее слова: цель —
В веселом ветре бедствий.

Уходят в море корабли,
Уходит все на свете.
Проходят женщины земли,
Ты больше их не встретишь.

Меж тем, быть может, среди них,
Кто знает — кто узнает? —
Прошла… (Но тут болтливый стих
Стыдливо умолкает.)

Увозят в поле поезда
Груз радости и боли.
Они уходят навсегда.
Их не увидишь боле.

И смотрят люди, за окном,
На живопись ненастья,
Где грустно тает скромный дом
Неузнанного счастья.

Прошли напрасные огни…
А поезд окаянный
Везет туда, где ждут одни
Туманы и обманы.

И паровоз свистит, грозит
Осенним сонным нивам.
Ему наперерез летит
Автомобиль счастливый.

И ускоряет ход — и вот
Перевернулся споро,
И не закончен долгий счет
Любви и сложной ссоры…

Портрет («На рваном фоне серого Парижа…»)

На рваном фоне серого Парижа
И неразборчивых дождливых дней
Вы озарили — голубым и рыжим —
Начало грустной осени моей.

Вы населили нежностью и светом
Громоздкий и запутанный пейзаж.
Так, иногда, в газете, стих поэта
Вдруг застает средь убийств и краж.

Застенчивые розовеют губы
На ангельском сияющем лице,
Чуть низоклоб, но и таким мне люб он, —
Свидетельствующей о мудреце.

Здесь мудрость в дружбес юностью и счастьем,
И радость — не подруга слепоты.
Горит на фоне дыма, труб, ненастий
Сплав: солнца, неба, снега, чистоты.

Диалоги

I. «Порою меньше малой малости…»

— Порою меньше малой малости
(Дешевле всех врачей и всех аптек):
Две капли нежности, щепотку жалости —
И вот расцвел засохший человек.

Расцвел — засохший, полумертвый — ожил,
И в мир вошло веселое добро.

— Вы правы, друг. Любовь всего дороже,
Но у меня нет денег на метро.

II. «Мы узнаем друг друга по глазам…»

— Мы узнаем друг друга по глазам,
По ничего-не-значащим словам
(В глазах — безумье горестное зрячих,
В словах — стыдливость праведников падших),
И в мире злых загадок и обид
Нас многое, печальное, роднит:
Беспечность, что похоже на отчаянье,
Спокойный гнев (как честь, его беречь!),
Слова, что молчаливее молчания,
Молчание, похожее на речь…
— Да, это — так. Я сам того же мненья,
Но я спешу на службу, к сожаленью.

III. «О, если б знали мы……»

— О, если б знали мы…
— Я прерываю вас,
Скажите, дорогой, который час?
— Так забываем мы…
— Простите, как на зло,
Я помню день, но позабыл число.
…Так — каждый: для себя, так — каждый о себе
В порочной человеческой судьбе.

IV. «Бездомный парижский ветер качает звезду за окном…»

Вы говорите мне: любовь и дружба,
Поэзия, искусство, братский долг,
Но я отвечу: календарь и служба,
И брат — баран, и брат — осел и волк.

Любовь чревата скукой иль изменой,
А долг — напоминает про долги.
И дружбе, друг, мы предпочтем смиренно
(Метафорические…) сапоги.

Два голоса:

— Живи, твори упорно.
— Зачем, глупец?
Остановись, смирись.
Но всех унизит смерть — концом позорным —
Как никогда не унижала жизнь.

Кафе («Два спящих старика играют в карты…»)

Два спящих старика играют в карты,
Подпрыгивая, радуясь, бранясь.
Сосед, с математическим азартом,
Девицу теребит, не торопясь.

В аквариуме заводные рыбки
Варьируют безвыходный чертеж.
А за окном мерцает город зыбкий,
И соблазняет мировая ложь.

Мы дружно спим осоловелым сонмом,
Забыв себя в застегнутых пальто.
Бесплотные, безликие гарсоны
Несут нам — лунатически — порто.

Мы спим, блюдя приличья, долг и верность,
Во сне — воюем, строим города…
О, не проснуться б… в холод и в безмерность,
В отчаяние трезвости, стыда.

«Вот в такие минуты совершаются темные вещи…»