Довид Кнут - «Особенный воздух…»: Избранные стихотворения

• Название: «Особенный воздух…»: Избранные стихотворения
• Автор: Довид Кнут
• Жанр: Поэзия

Довид Кнут (1900–1955) — поэт, прозаик «первой волны» эмиграции. Эмигрировал в 1920 году. Первые литературные опыты в эмиграции были одобрены Владиславом Ходасевичем и в 1925 году в Париже, вышел первый поэтический сборник Довида Кнута «Моих тысячелетий». За ним последовали сборники стихотворений «Вторая книга стихов» (1928), «Сатир» (1929), «Парижские ночи» (1932), «Насущная любовь» (1938), — все изданы в Париже. О его творчестве благожелательно отзывались В. Ходасевич, Г. Адамович, Ю. Терапиано и др.

В 1930-е Кнут — один из наиболее известных и признанных поэтов русского Парижа, участник основных эмигрантских периодических изданий («Современные записки», «Числа», «Круг», «Русские записки»). Стихи Д. Кнута вошли в антологии «Якорь», «На Западе», «Муза Диаспоры».

В настоящее электронное издание полностью вошла «Вторая книга стихов» (1928) (Оцифровщик Андрей Никитин-Перенский, библиотека «Вторая литература»), а также избранные стихотворения из сборников «Парижские ночи» (1932), «Насущная любовь» (1938), разысканные составителем в сети. В качестве вступительного слова публикуется статья Ю. Терапиано о Довиде Кнуте. В приложении дается рецензия Георгия Адамовича на сборник «Парижские ночи».

---

Диалоги

I. «Порою меньше малой малости…»

— Порою меньше малой малости
(Дешевле всех врачей и всех аптек):
Две капли нежности, щепотку жалости —
И вот расцвел засохший человек.

Расцвел — засохший, полумертвый — ожил,
И в мир вошло веселое добро.

— Вы правы, друг. Любовь всего дороже,
Но у меня нет денег на метро.

II. «Мы узнаем друг друга по глазам…»

— Мы узнаем друг друга по глазам,
По ничего-не-значащим словам
(В глазах — безумье горестное зрячих,
В словах — стыдливость праведников падших),
И в мире злых загадок и обид
Нас многое, печальное, роднит:
Беспечность, что похоже на отчаянье,
Спокойный гнев (как честь, его беречь!),
Слова, что молчаливее молчания,
Молчание, похожее на речь…
— Да, это — так. Я сам того же мненья,
Но я спешу на службу, к сожаленью.

III. «О, если б знали мы……»

— О, если б знали мы…
— Я прерываю вас,
Скажите, дорогой, который час?
— Так забываем мы…
— Простите, как на зло,
Я помню день, но позабыл число.
…Так — каждый: для себя, так — каждый о себе
В порочной человеческой судьбе.

IV. «Бездомный парижский ветер качает звезду за окном…»

Вы говорите мне: любовь и дружба,
Поэзия, искусство, братский долг,
Но я отвечу: календарь и служба,
И брат — баран, и брат — осел и волк.

Любовь чревата скукой иль изменой,
А долг — напоминает про долги.
И дружбе, друг, мы предпочтем смиренно
(Метафорические…) сапоги.

Два голоса:

— Живи, твори упорно.
— Зачем, глупец?
Остановись, смирись.
Но всех унизит смерть — концом позорным —
Как никогда не унижала жизнь.

Кафе («Два спящих старика играют в карты…»)

Два спящих старика играют в карты,
Подпрыгивая, радуясь, бранясь.
Сосед, с математическим азартом,
Девицу теребит, не торопясь.

В аквариуме заводные рыбки
Варьируют безвыходный чертеж.
А за окном мерцает город зыбкий,
И соблазняет мировая ложь.

Мы дружно спим осоловелым сонмом,
Забыв себя в застегнутых пальто.
Бесплотные, безликие гарсоны
Несут нам — лунатически — порто.

Мы спим, блюдя приличья, долг и верность,
Во сне — воюем, строим города…
О, не проснуться б… в холод и в безмерность,
В отчаяние трезвости, стыда.

«Вот в такие минуты совершаются темные вещи…»

Вот в такие минуты совершаются темные вещи,
И простор поднебесный вдруг тесней подземелья крота,
Все слова безнадежней, все обиды старинные резче,
И вокруг человека величаво растет пустота.

Закричать? Но кричат лишь в театриках бедных кварталов:
Убежать? Но — куда? Да и как от себя убежишь?
День — не хуже других — бывших, будущих и небывалых.
И вокруг — неизменный, равнодушно-веселый Париж.

Встреча («Ничего не поймешь, ни о чем не расскажешь…»)

Ничего не поймешь, ни о чем не расскажешь,
Все пройдет, пропадет без следа.
Но вернешься домой, но вернешься — и ляжешь,
И поймешь: не забыть никогда.

Я не помню, о чем мы с тобой говорили,
Да и слов не ищу — не найду.
Ни о чем не расскажешь… Пахло липой и пылью
В бесприютном вокзальном саду.

Но как будто мне было предсказано это,
Будто были обещаны мне
Кем-то (кем — я не помню…), когда-то и где-то —
Этот вечер и встреча, пятна зыбкого света,
Беспредельная ночь в вышине…
Будто было когда-то обещано это:

Ненасытные руки твои,
Ветер, запах волос, запах позднего лета,
Скорбный голос, любовною скорбью согретый,
Темный воздух последней любви.

О любви, о судьбе…

Пыльный запах листвы, черный ствол над скамейкой зеленой.
Крепким каменным сном спят уставшие за день дома.
Нарастающей массой печали — и грустью огромной —
Надвигается ночь, разливается серая тьма.

В мире ходит беда, бродит ветер и зреют ненастья.
Скорбь витает над миром и дышит на нас горячо.
А в дрожащих руках бьется-бьется непрочное счастье,
А в усталых руках — непосильное счастье мое.

Как вчера, мы сегодня с тобою расстанемся скоро.
И, слабея в борьбе с многоликой и темной судьбой,
После дней и ночей — лжи, смиренья, труда и позора,
Мы в назначенный вечер увидимся снова с тобой.

А потом будет день (и, поверь, он придет, он настанет),
День — такой, как другие (никто наших слез не поймет…),
Когда я не приду или ты не придешь на свиданье,
Когда кто-то уже никогда ни к кому не придет.

И от наших речей, и от радости нашей жестокой,
И от наших ночей — уцелеют, быть может, стихи,
Только горсточка слов, старомодные стыдные строки
О любви, о судьбе, о любви, о тебе, о любви.

Прогулка («Несложная мучительная повесть…»)

Несложная мучительная повесть
О деревенской ночи — в сентябре:
Ты рядом шла, моя живая совесть,
Ты прижималась горестно ко мне.

Светлела ночь, высокая, пустая,
Ты шла со мной, и за тобою вслед
Кружились — тайной и пугливой стаей —
Безумье, грусть, какой-то дивный свет,

Как будто слабый отблеск скорбных крыльев…
Ты — рядом, ты, о друг любимый мой…
Мы молча шли. О, страшное бессилье
Затерянных в пустыни мировой.

Два человека — в роковом круженья
Ночных всепожирающих стихий…
И каждый вздох, и каждое движенье —
Любовь — любви — любовью — о любви.

О, как любили мы, о, как жалели
Всех обреченных гибели и тьме,
И тех, что плакали, и тех, что пели,
Тех, кто беспомощен, и тех, кто горд и смел…

…Вверху все те же трепетали звезды
Над всем, что в мире надо пожалеть.
Мы шли в ночи, торжественной и грозной.
Хотелось жить, хотелось умереть.

Одиночество («Тише… Что ж, что оказалось ложью…»)

Тише… Что ж, что оказалось ложью
Все, чем жил, все, от чего умрешь!
Ведь, никто тебе помочь не сможет,
Ибо слово «помощь» тоже — ложь.

Все в порядке. Улица и небо…
Тот же звон трамваев и авто,
Грустно пахнет зеленью и хлебом.
Все, как было: все — не то, не то.

Ты забыл, что наша жизнь смертельна,
Ты кричишь в надежде беспредельной.
Не услышит — никогда — никто.

— Друг мой…
Нет ни друга, ни ответа.
О, когда бы мог не быть и я.
За домами, в пыльные просветы,
Сквозь деревья городского лета,
Проступает, чуть катимый ветром,
Белый океан небытия.

Счастье («Незаметно наступили годы…»)

Незаметно наступили годы,
Когда радость глуше и трудней.
Отшумели дни моей свободы,
Беззаконной юности моей.

Помню небо в сумасшедших звездах,
Помню ночи в первобытных снах,
Помню смуглый сладкий южный воздух,
У калитки — липу на часах.

Мир ночной, что счастье мне пророчил,
Древней мукой сердце теребя;
Помню все, что бессарабской ночью
Предвещало Бога и тебя.

Ты пришла — и счастье чуть беднее,
Ты со мною, но не слышен Бог,
Ты моя — что может быть грустнее!..
Ты моя — и жребий мой жесток.

Эта грусть всем любящим знакома.
Эта боль — во всех живых сердцах.
Ты моя — и не покинет дома
Счастие, похожее на страх,

Счастие, что человека гложет,
Счастие, что человека жжет.
Счастие, что миру не поможет,
Но и нас от мира не спасет.

ПОЕЗДКА В «LES-CHEVREUSE»