Владислав Броневский - Два голоса, или поминовение

• Название: Два голоса, или поминовение
• Автор: Владислав Броневский
• Жанр: Поэзия
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-480-00222-5, 978-83-7549-114-2

Избранные произведения Владислава Броневского (1897—1962) – выдающегося польского поэта XX века. Большинство текстов впервые на русском языке.

---

Шпион

Взгляните во тьму: шпион крадется под окнами,
маячит, как бред, уж часа четыре – иль пять, —
вдруг возникнет в дверях, —
за ним полиция в сапожищах кованых:
– Руки вверх! Ни с места! Обыщите! Молчать!

Тебе примелькается эта рожа, не бритая с неделю, —
серая, мутная, словно окна грошовой обжорки, —
взгляд пустой исподлобья, ухмылка злодея,
крючковатые пальцы... И запах из пасти
прогорклый.

Был он свой при царе, и при немцах, и в органах
польских, —
только слово скажи – он уж вертится, он уж на страже,
он нашепчет кому-то из наших товарищей:
«Завтра – на Вольской»...
Только завтра – он сам на него грязным пальцем
укажет,

а потом добросовестно-тупо исхлещет по морде,
так что выплюнешь зубы да весь тротуар
закровавишь, —
а за подвиги – отпуск, деньжата и орден.
И – гуляй вольной птицей по вольной Варшаве!

Ввечеру будет водку хлестать в ресторане,
будет модные фоксы гнусавить, оценит все сальные
шутки...
Что иудины деньги? – Дешевка! Он скупиться
не станет
и по-царски оплатит жратву и покорную плоть
проститутки.

...Он повсюду. Он вечен. Он – ухо стены. Замолчи!
Он чистейшие речи готов оплевать матерщиною.
Это он у поэта похитил наброски в ночи,
это он доказал, что в ночи ваши слезы – фальшивые.

Всюду он. Бесполезно метаться, стенать и кричать,
и горстями разбрасывать сердце живое задаром:
всюду сети и сетки. Он сумеет кусочки собрать
и, как бомбу опасную, тут же доставит жандармам.

Взгляните в окно: идет октябрь, промозглый
и блёклый,
как пальто у шпиона, как рожа без глаз...
Застилают нам взор эти серые, мутные стекла.
Наша краткая юность – фальшивый товарищ —
уходит от нас.

Ночной гость

Памяти Сергея Есенина

Зачем ты стучишь в окно мне
ночью душной, бессонной?
Под шагом твоим скрипит и стонет
пол в проснувшейся комнате.
Подходишь, становишься рядом,
над кроватью склоняешься,
обводишь ослепшим мертвым взглядом,
ледяной рукой прикасаешься.
Трогаешь влажной ладонью
расплывшийся круг на рубахе,
говоришь мне: «И ты дотронься»,
говоришь мне: «Коснись губами»...
И снова, и снова, и снова
маячишь призрачной тенью,
стих безумный слово за словом
кровью выводишь на стенах.
Ах! В глазах у меня темнеет,
сжимается грудь от боли.
Уходи, уходи скорее,
не надо стихов этих больше!
Каждую ночь, не переставая,
голос твой над моей кроватью,
как больного ребенка лаская,
шепчет эти стихи-проклятья.
Не можешь забыть их, не хочешь
поискать веселые строчки —
и вот ночами ко мне приходишь,
молча стоишь и смотришь.
А утром вновь останусь один я,
будут глаза болеть от бессонницы.
Тогда я замечу свисший шнур от гардины
и раскрытую бритву на подоконнике...

Минуты

Руки скрещу и глаза опущу,
снова о прошлом своем загрущу,
бурею осень стучится в окно,
снова увижу, что было давно.

Прошлое вновь пред глазами предстанет
где-то вдали, по-иному, в тумане;
снова вернутся тоска и волненье:
шагом знакомым пройдешь, как виденье.

Снова в глазах и словах заблестит
свет, что в руках твоих розовых скрыт.
Новью цветы расцветут, как когда-то,
в комнату хлынут, пьяня, ароматы.

Взору бессонному явится тело,
точно цветок табака побледнелый,
ночью сырою, серебряно-мглистой
месяц лукавый заглянет сквозь листья...

Сны беспокойные, сны непонятные —
всё отцвело, окна заперты наглухо.
Лирика горькая! Песнь начинается —
в сумраке черные крылья качаются.

Бесы

Ночью кричу я, окно разбиваю —
кровь из порезов рекой потекла...
Слева и справа меня окружают
хитрые бесы, исчадия зла.

В мраке – сиянье зелёного круга,
улицы мчатся слепою волной,
движутся бесы фонарные цугом,
пламенем синим струятся за мной.

Кровь со слезами мне взор застилают;
бесы хохочут, оскалив клыки,
в спину рога мне с размаху вбивают,
топчут надежду и рвут на куски.

Бесы земные мне роют могилу,
звёздные бесы пророчат беду.
Пусть посинею, потрачу все силы —
вырвусь. И в ноги к тебе упаду.

Серебряное и чёрное

Я терзался, проснуться пытаясь, —
сон хватал и тащил назад,
и, безумьем моим изнутри прорастая,
те слова всё больше болят.

Мой язык и коряв, и туманен —
не шепчу, а плачу во сне, —
и болят те слова, изнутри меня раня,
и от них еще хуже мне.

И все больше безумья и крика,
сердце вязнет в тенётах смут,
лишь слова эти льются и гневно, и дико,
и во мне как колокол бьют.

Может, скоро, дремотой охвачен
и не слыша шагов твоих,
словно в гроб серебряно-чёрный, упрячу
я тебя в сумасшедший стих.

Ночью

Горестной ночью даже светильни
Плачут, слезятся газом обильно
И над домами, как над гробами —
Мертвые сами – плачут над нами.

Ты же, поэзия, в горе великом
Ночью зовешь нас плачем и криком;
Горькие речи – чёрные плиты:
Давят, кровавят тёрном увитых.

Так приходи же чудно и смело,
Чтобы сердца нам вырвать из тела,
Чёрных просторов дай покрывало,
Чтоб твоё пламя нас не терзало.

Комета

Ах, спутанные мысли – сплетение вздора!
Ах, слово приговора – невнятица злая!
Сквозь ветер продираясь, клонюсь от напора,
печаль во мне, как ветер, гудит, не смолкая.

Во сне брожу бессонно, и в этом блужданье,
как свечка, угасаю – сгущаются тени,
и длится серебристых созвездий молчанье
над песней и над болью моих сновидений.

До дна, дотла я должен сгореть – не иначе,
как искры, что блуждают по млечным проселкам,
и падать мне – звездою, больною, горячей,
кометой снов недужных, ненужным осколком.

Не пойму

Что мне надо, чего не надо,
не пойму того никогда я...
Я топчу слова беспощадно
и, окрасив кровью, бросаю.

Нет! Не выражусь я напевом,
не сочту я все звезды неба...
Одержимый болью и гневом,
боль кричу и горю от гнева.

Никогда понять не смогу я,
что за сила мной овладела,
диском солнечным четвертует,
оковала радугой тело.

Убежать мне, вырваться надо,
избежать сумев пораженья...
Как вернуть мне юность и радость,
где ж любовь, что почти спасенье?

Тёмный круг

На лету наклонился,
круг чертя надо мною,
чёрной бабочкой взвился,
ослепил чернотою

и кружил неустанно,
сонно, мрачно, нескоро,
после вспыхнул – и канул —
и столкнул меня в морок,

мне пылать повелел он,
петь – звездою незрячей,
ветром заледенелым,
красной кровью горячей.

Глаза

Белоцветную ветку мая,
словно стяг, подниму над собой!
И глаза мои радость узнают —
взлетят в небосвод голубой!

Тёплым шумом, ветрами хмельными
будет пронизан простор!
Будет небо, как женское имя,
Как очей её горестный взор.

Небо тяжкой тоской раздавит,
будет в мае октябрьский закат,
а глаза – припомнить заставят,
глянут сладко – и вновь победят.

Для меня спасенья не видно,
боль в словах – исцелить нельзя...
Как собаки верны, беззащитны,
ко гневу прильнут глаза.

Гадание

Валет от безнадёжной любви к тебе великой —
гляди! – два сердца вынул, затем проткнул их пикой.

Вот мчится к королю он в бубновом экипаже;
вещают трефы горе – а он не знает даже.

Он на опушке леса... Въезжать туда – опасно...
Не знает он: с тобою – блондин бубновый, ясный.

А у того – червонный, желанный, сладкий голос...
Но светлый, золотистый сожги над свечкой волос —

и вмиг узнаешь правду: блондин тебя морочит,
давно влюблён в брюнетку, тебя уже не хочет.

Тебя сгубить брюнетка была бы очень рада.
Её ты опасайся. И пить вина – не надо!

В вино подлиты слёзы. Те слёзы – ядовиты:
из всех сердец червонных с жестокостью добыты.

Валет, от горя пьяный, по снам упрямо рыщет —
он в трефах, в пиках, в бубнах напрасно сердце
ищет.

Чары

Распахнулись тумана груды...
Еле слышно шурша тростниками,
месяц выплыл из бора и стал над запрудой —
там где в сумерках девы купались.

Мягко в волосы – белых лилий
заплетали бутоны-корзинки.
Под покровом небес, что прохладу разлили,
так приятно стряхнуть росинки,

молодые подставить груди
колдовскому зеленому свету,
к зову леса прислушаться: что же будет,
чем деревья из тьмы ответят?..

Дуновеньем ночным безмолвье
проплывет над водой замутнённой.
В эту ночь молоком расцветают и кровью
их тела, словно лилий бутоны.

Но тревога и страх всё ближе,
и коснется грудей стыдливость —
и серебряный месяц жутью оближет,
стан облепит слюной тоскливой.

И, очнувшись от приторной лени,
девы с дрожью обхватят плечи,
а вода уже не отпускает колени,
а глаза затмевает млечность.

С криком будут кататься по травам,
одурманенные кошмаром, —
месяц плетью сребристой тела окровавит,
а земля лишь умножит чары.

Вершина