Сергей Соколкин - Rusкая чурка

• Название: Rusкая чурка
• Автор: Сергей Соколкин
• Жанр: Русское современное
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-386-07395-4

Роман-поэма «Rusкая чурка» содержит в себе черты сатиры, фарса, комедии, мелодрамы, трагедии, фантасмагории. Действие происходит в наше время с ретроспективой в «лихие» девяностые, на которые пришлось детство красавицы, певицы, полукровки Алины, после жуткой трагедии попавшей из ненавидимого ей Дагестана в Москву, где она знакомится с журналистом и защитником фимковского леса Алексеем Паримбетовым (прообраз – Михаил Бекетов). В произведении ярко и остро выписаны сцены, характерные для Москвы последних лет, показаны представители больного современного общества – олигархи, представители шоу-бизнеса, силовых структур, бандиты… Через все произведение нитью проходит чуть ли не мессианская идея отмщения за всех обиженных, оболганных, обворованных в нашей когда-то великой стране.

---

…И вот Глазов прямо на развеске (это когда комиссия из своих и приглашенных начальствующих знаменитостей ходит по залам и рассматривает работы студентов, развешанные по стенам) подводит Глынина к Цуриндели и, расплываясь в немолодой придворной ласковости, нежно и заботливо произносит, – Вот, Звиади Михайлович, журналист известной газеты «В будущее» Глынин интересуется русским искусством, великими художниками. Я его сразу к вам, пообщаетесь?

– Конэшьно, очэн рат… Как вас завут? – с непритворной хитроватой приветливостью в смеющихся глазах тут же отреагировал другой Мастер, более высокого административного посвящения.

– Саша, – ответил Глынин, пожимая тут же протянутую ему крепкую теплую ладонь. – А скажите, вы еще долго в Москве будете?

– В каком смысли? – с сильным ударением на «ка» спросил Цуриндели.

– Ну, вы домой когда уезжаете, когда мы можем встретиться? – искренне поинтересовался Саша.

– Ваще, я живу в Маскве, так что встретица можим, кода хочиш… – Добрая улыбка освоившегося завоевателя искусства (и земли под ним) устало вползла на немолодое, в лукавых морщинках, лицо и так же тихо сползла на нет. – Давай вечирам пазвани, вот мой тилифон. Ну, будь здароф! – И комиссия с Цуриндели на щите двинулась дальше.

Немного сконфузившийся Саша, не очень-то много, если честно, знавший про Мастера Цуриндели, а тем более про места его обитания, взял блестящую золотую визитку и, попрощавшись, вышел из зала… Вопрос с Глазовым, как он понял, был закрыт. Перевел стрелки на грузина… Ну, ладно, русский несгибаемый патриот! А Цуриндели ничего не боится, странно. Улыбается, руку жмет. Про Звиади Михайловича Глынин слышал только то, что еще в советские времена щедрый и любвеобильный грузин набрасывал на плечи понравившихся ему женщин норковые шубы, манто, непонятно откуда взявшиеся под рукой в данный момент. Может, завистники врут? Ну, тогда бы говорили, что он ворует шубы… Ладно, бог с ними…

Вечером он позвонил Цуриндели и тут же был приглашен на завтра в гости на Большую Грузинскую (хорошо грузин устроился, по адресу).

– Сразу за Заапарком, чут левэе. Пасолство ФРГ знаеш, так эта мой дом, рядам мастирская. У них общий забор зэлененкий, варота черные. Скажиш, ко мнэ. Прапустят. Часов в дэвят жду, – деловито объяснял художник.

Вечером, ровно без одной минуты девять, Саша подошел к огромным кованым черным воротам грузинской крепости. Его тут же встретил молчаливый охранник и, узнав фамилию, повел через двор в главный дом. В огромном зале, обшитом сталинскими дубовыми резными панелями, стоял низенький с полкомнаты стол, на котором разместилась огромная экспозиция.

– Эта праэкт дэтскава парка. Диснэйлэнд в Маскве. Всо дла дэтэй, – услышал сзади веселый голос художника обалдевший Глынин.

Но еще больше его заинтересовала больших размеров, остроумно закомпонованная фотография в золотой шикарной раме, стоящая неподалеку на журнальном столике. Слева стоял трезвый Президент России Эльцин, справа его «лучший друг» и друг все настоящих «россиянцев», Президент США, Билл Глиндтон, по центру, с трудом доставая им до верхних пуговиц на пиджаках, он сам, Мастер пера и резака, Звиади Цуриндели. А где-то снизу слева, как бы высовываясь, вылезая из-под рамы, с заискивающей улыбкой глядя сразу на всех троих, с подносом фруктов в крепких маленьких, но загребущих ручонках мельтешило (даже на фотографии) крепкое медовое толстенькое тело мэра Кепкина по кличке Лужок.

– Эта ани тут были, – как бы походя сказал художник и, позвав охранника, отправил его вместе с Сашей в подвал дома смотреть собственные картины, пока он минут двадцать – тридцать будет очень занят.

Они спустились в подвал, выполняющий функции грузинской Третьяковки, весь снизу доверху завешанный картинами, на которых чаще всего были изображены цветы в вазах и в горшках, стоящие и лежащие, красные и белые, желтые и причудливые серо-буро-малиновые. Во всех работах чувствовались энергетика, взрыв, радость жизни и благодарное отношение к Господу за дарование такой, не хлебом единым, но все-таки очень хлебной жизни.

– Отар, – обратился Саша к сопровождающему его охраннику, – а Звиади Михайлович как работает, быстро? Сколько по времени картину пишет? И часто ли садится писать?

– Да не, не часто, – практически без акцента ответил Отар, – иногда всю ночь работает, а так по выходным. Ну, как сядет, картин по десять зараз пишет. А мы их сюда потом относим…

Тут сверху послышался голос хозяина, приглашающего Александра к себе в кабинет. Саша поднялся, достал диктофон и бумажку с заранее приготовленными вопросами. Интервью продлилось часа полтора. Их несколько раз прерывали срочными звонками из мэрии, из Испании и еще откуда-то. Говорили о старых работах Мастера, в частности в соавторстве с поэтом Важнощенским, о новых, о памятнике Петру-шкиперу, о Диснейленде в Москве, о художестве, о поэзии… Уходя, Саша решил подарить Цуриндели свой, только что очень скромно изданный сборник стихов. Звиади Михайлович взял его, развернул, что-то прочитал. Потом еще. Перевернул опять страницу, помолчал, опять что-то прочитал, наконец проговорил:

– Так нелза издават харошие стихи…

– По нынешним временам, Звиади Михайлович, и такому радуешься… – примирительно сказал Саша.

– Нет, нада харашо издат, – настаивал художник.

– Да кто будет издавать, кому это надо-то?

– Как кто, я издам… Пощитай скока нада, дагаварис, я дам, харошие стихи нада харашо издат! – ласково блестя смеющимися глазками, закончил Цуриндели.

Саша остолбенел. Поблагодарил, хотел уйти, но хлебосольный хозяин почти силой потащил его за стол, где их ждала средних лет дама в золоте и легких мехах… За столом, естественно, говорила только она, не давая никому и рта открыть. Грустно отливая безнадежно печальными еврейскими глазами, рассказывала она все больше о дураке Мишке и злом Борьке, оказавшимися, соответственно, как потом понял Александр, Горбучевым и Эльциным.

– Ну, я ему и говорю, дурак ты, Мишка, и уши у тебя холодные, ты хоть сам-то понял, что сделал?! Взял, да и отдал за так, хоть бы продать попытался… Немцы люди богатые, за объединение много бы дали… А Борька, сволочь, опять нажрался и отрубился. Ну, вновь облом, сам понимаешь. Люди бабки принесли, а он в осадок выпал! – обращалась она, естественно, в основном к Звиади Михайловичу.

Хозяин весело посмеивался и пожимал плечами, подмигивая Саше: мол, ничего не поделаешь, терпи. Часа через два уставший от женской болтовни Саша, отказавшись от машины, сказал, что ему хочется пройтись по морозному воздуху, и ушел. И еще через час уснул праведным сном младенца. Прошел день, Саша был в газете, потом работал над интервью, понимая, что мало ли что может наговорить человек, чтобы попытаться произвести впечатление. Или просто потому, что у него было такое настроение… Естественно, он никому не звонил, ни о чем не спрашивал… Прошла еще ночь… Разбудил его телефонный звонок, трансформировавшийся в приятный женский голос:

– Доброе утро, это Александр? Вас беспокоит Лика… Звиадьевна, дочь Звиади Михайловича. Звиади Михайлович напоминает вам, что вы договорились издавать книгу, и ждет вас сегодня у себя ровно в восемь часов…

«Договорились? Вот те на… – пронеслось в Сашиной голове. – Что же делать, что же делать?»

– Конечно, Лика… Звиадьевна, буду. Огромное спасибо за звонок. Буду обязательно! – проговорил озадаченный и одновременно счастливый поэт.

Надо ли говорить, что сон как ветром сдуло, и весь день Саша провел в звонках и переговорах. Наконец, договорившись с Николаем Лукьяновым, главным редактором патриотического издательства «Задонщина», узнав требуемую сумму и номер счета, положил трубку. Попил чаю, не спеша переоделся и поехал по знакомому и такому уже родному адресу.

Была московская зима, темнело рано, потрескивал легкий морозец, машины ехали медленно, боясь спрятавшегося под выпавшим снегом накатанного ледка. Немного болела голова – то ли не выспался, то ли переволновался. Шутка ли, настоящая, полноценная, как сказал Цуриндели, с цветной обложкой, книга! Да еще сам Мастер обещал эту самую обложку нарисовать! Саша шел от метро «Белорусская» пешком, надеясь, что он проветрится и голова пройдет… Но она не проходила, давило где-то сверху справа. Он даже зашел в кафе, выпил сто грамм водки. Боль немного приглушилась, но не прошла. Зато морозный воздух хорошо освежал и бодрил…

Охранники проводили Сашу в мастерскую. Цуриндели работал.

Стоял, невысокий, полненький, в широченных светлых бриджах, майке и фартуке, старательно и сосредоточенно нанося на холст слои краски. Он даже не сразу заметил, как Саша вошел…

Глынину по жизни пришлось столкнуться с самыми известными и официально признанными отечественными живописцами: элегантным, тонко и тщательно выписывающим свои портреты Максом Шилкиным; ведущим свой аристократический род от Бенуа и перенесшим в свои модернистские картины забытые мотивы старинных русских икон Михаилом Глазовым и веселым, как кавказский тамада, оплодотворившим своими картинами и огромными памятниками – на все возможные и невозможные темы – пол Европы, пол-России и уж точно всю Москву неутомимым Звиади Цуриндели. Саше удалось видеть, как они работают. И если у Шилкина палитра с красками занимала пол квадратных метра, у Глазова, наверное, метр с небольшим, то у Цуриндели палитра напоминала огромный, два на три метра, бильярдный стол с выдавленными на него пирамидальными кучками разноцветной краски высотой двадцать – тридцать сантиметров. Рядом стоял огромный, размерами с дворовый помоечный, контейнер для пустых тюбиков… В своих майке и фартуке Цуриндели почему-то напоминал Саше то ли шахтера, то ли металлурга, но орудовавшего не отбойным молотком или огромной металлической кочергой, а беспокойной кистью ваятеля, ежесекундно создающего нетленные шедевры… Зачерпывая краску огромными, тяжелыми горстями, он мощными бросками кисти впечатывал ее в полотно, заставляя холст жить своей непростой, очень ярко расцвеченной жизнью.