Илья Левяш - Глобальный мир и геополитика. Культурно-цивилизационное измерение. Книга 2

• Название: Глобальный мир и геополитика. Культурно-цивилизационное измерение. Книга 2
• Автор: Илья Левяш
• Жанр: Философия
• Год: 2012
• ISBN: 978-985-08-1441-8

В монографии рассматриваются проблемы синтеза постдисциплинарного знания о глобализации и геополитике, обосновано новое направление исследований − геоглобалистика, раскрываются ее культурно-цивилизационные основания и авторская интерпретация сущности глобализации как уникального процесса современности. В системно-синергетической оптике представлена структура глобализации, эволюция научных представлений о ней в направлении от классической геополитики к глобалистике. Значительное внимание уделяется феномену «нового регионализма», особенно его европейскому измерению, и в этой связи – полиаспектное видение России, в целом – «славянского треугольника» СНГ, их позиционирование в контексте «нового Востока». Отмеченная проблематика рассматривается в контексте современных неклассических вызовов и угроз глобальной, региональной и национальной безопасности, в конечном счете – представлений о глобализации как планетарном фронтире.

Рассчитана на научных и практических работников, аспирантов, магистрантов и студентов-дипломников.

---

Однако нынешний украинский мужик во власти «крепок задним умом». В. Аннушкин, доктор филологии, профессор Института русского языка им. А. С. Пушкина, отмечает подобные «озарения». Некий П. Василевский утверждает, что «Гоголь был малороссом до мозга костей», и вспоминает Д. Н. Овсянико-Куликовского, писавшего о произведениях Гоголя, «будто это перевод с украинского». По словам экс-президента Украины В. Ющенко, и «думал Гоголь по-украински» [ЛГ, 23–29.04.2008].

В действительности российская культура испытала на себе благотворное влияние гения, мыслящего и творящего на двух языках – украинском (Т. Шевченко) и русском (Н. Гоголь), но едиными по смыслам. «Русский и малоросс – это души близнецов, пополняющих одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение одной в ущерб другой – невозможно», – писал Н. Гоголь. Он определял язык Пушкина как «наш язык», и «дивился» его «драгоценности: что ни звук, то и подарок, все зернисто, крупно, как сам жемчуг, и право, иное название еще драгоценнее самой вещи… Сам необыкновенный язык наш есть еще тайна… Язык, который сам по себе уже поэт» [Цит. по: Ильин, 1992, с. 95].

Наиболее емкая, хотя и без противоречий, смысловая модель русско-украинской культурно-цивилизационной синергии представлена классиками евразийства. Н. Трубецкой признавал, что украинская культура отличается от русской «своей европейской направленностью» и отмечал роль Киева «в европеизации и формировании современной великорусской культуры… Та культура, которая со времен Петра живет и развивается в России, является органическим и непосредственным продолжением не московской, а киевской, украинской культуры». Трубецкой акцентировал внимание на взаимопроникновении культур и формировании общерусского синтеза: «Общерусская культура петровской и послепетровской эпохи была компромиссом между украинской и московской редакцией допетровской русской культуры… великороссы отказались от ряда традиций своей духовной культуры в пользу традиций украинских, а украинцы должны были отказаться

от своего государственного минимализма в пользу московского… государственного максимализма». Но главное – не имперский «максимализм», а общекультурное достояние. «Великорусы никогда не откажутся от всего наследия общерусской культуры XVIII и XIX вв., не только от то го, что внесли в эту культуру они сами, но и от того, что внесли украинцы».

Если же, полагал Трубецкой, общерусскую культуру на территории Украины заменить «новосозданной специально украинской культурой, не имеющей ничего общего с прежней общерусской», то итог будет таков. Новой культуре, может быть, удастся приспособить свой «нижний этаж к конкретному этнографическому фундаменту», и «народные низы» примут ее, поскольку прежняя была плохо приспособлена к специфическим чертам украинцев. Но представители «качественной интеллигенции» столкнутся с огромными трудностями, ибо новая украинская культура не сможет удовлетворительно решить их высшие запросы. Для этого не будет ни богатой культурной традиции, ни «качественного отбора творцов». «Ограничение поля» общерусской культуры «может быть желательно только… для бездарных или посредственных творцов, желающих сохранить себя против конкуренции (настоящий талант конкуренции не боится), а с другой стороны – для узких и фанатичных краевых шовинистов, не доросших до чистого ценения высшей культуры ради нее самой и способных ценить тот или иной продукт культурного творчества лишь постольку, поскольку он включен в рамки данной краевой разновидности культуры». Они сделаются «главными адептами и руководителями этой новой культуры и наложат на нее свою печать – печать мелкого провинциального тщеславия, торжествующей посредственности, трафаретности, мракобесия и сверх того дух постоянной подозрительности, вечного страха перед конкуренцией» [Цит. по: Симферопольский, 1998].

Интерпретация Трубецкого была бы более рациональной, если бы общероссийский синтез, в котором принимал пассионарное участие «всяк сущий язык» России, не сводился к общерусскому феномену. Такая редукция игнорирует все значимое, что не умещается в этой бессознательно шовинистической парадигме, и тогда, по ироническому замечанию одного из критиков евразийства А. Кизеветтера, можно «замолчать такую безделицу, как Киевско-Печерская лавра, руководящая роль которой в церковно-религиозной жизни русского народа возникла и расцвела еще в дотатарский период русской истории. Но ad maiorem gloriam (во славу) Чингизхановских наместников можно и помолчать о Киевско-Печерской лавре! «[Россия между…, 1993, с. 275].

Забвение всего подлинного никогда не проходит бесследно и возвращается бумерангом. Интересно, что такое «вечное возвращение» по-украински происходит в русле одной из европейских традиций – вначале формирования полиэтнической культурной, а затем и политической общности – нации-государства (классические прецеденты – Германия и Польша). На аналогичный процесс в Украине обратил внимание один из фундаторов евразийства П. Бицилли. Он скептически отнесся к «спору между русскими и украинцами… в так называемой исторической плоскости», т. е. к разночтениям «откуда есть пошли» украинцы и русские, в версиях М.

Грушевского и В. Ключевского, и исходил из того, что «вопрос гораздо сложнее». К примеру, Польша даже после трех разделов «показывает… необычайную живучесть национальных организмов. Если «воскресение» Польши после великой войны было возможно, то потому, что Польша с того момента, как Костюшко воскликнул: «Finis Poloniae!», продолжала жить, «пока были живы поляки». Что это значит? Что значат слова патриотической песни: Jeszcze Polska nie zginela, poki my zyjemy?».

Польша не перестала существовать, раз была жива польская душа, проявлявшая себя в национальном сознании и воле к национальной жизни. «А Украина?… Украина свою роль в истории человечества сыграла как часть России. Русская культура, русская государственность – в значительной степени дело украинцев… Украинский народ может гордиться всеми теми ценностями, которыми блещет общерусская культура. В конце концов еще не известно, что получит Украина в случае своего полного обособления, но во всяком случае уже известно, что она потеряет… Кто чувствует себя «украинцем», тот сможет тогда свободно, не подчиняя своей деятельности политическим по существу соображениям, творить «украинскую» культуру. Пусть эта культура будет… провинциальная, зато она будет – подлинная… Не забудем, что культура Данте и Петрарки, Чосера и автора песни о Роланде – были тоже провинциальными культурами, когда единственной мировой культурой была латинская» [Бицилли, 2003, с. 283, 285, 288].

Как выразитель концепции евразийского «большого пространства» и его пределах – «подлинности» культуры всех этносов, Бицилли находил аналогию с бытующим тогда проектом Соединенных Штатов Европы, в которой существует созвездие культур, но не будет подавляющей их политической силы. Это была оппозиция панславизму как латентной политики Российской империи. Характерно, что такой подход разделял и А. Солженицын. В своей книге «Россия в обвале» он ясно писал: «Я убежденный противник «панславизма»…Никогда не одобрял нашего попечения о судьбе славян западных… или южных». Вместе с тем он не мог «отнестись без пронзающей горечи к искусственному разрубу славянства восточного», и, если такой «разруб» все-таки произошел, «в самостоятельном развитии – дай Бог Украине всяческого успеха».

Политически и символически точка отсчета такой самостоятельности – 1990 год, когда Верховный Совет Украинской РСР принял Декларацию о государственном суверенитете. После распада СССР относительно Украины принципиальными в культурно-цивилизационном аспекте оказались семантически разные предлоги. Традиционное «на Украине» – символ зависимой территориальности и «плоской» бессубъектности – встречает энергичную отповедь сторонников ее современной суверенности, и они настаивают на большей органичности формулы «в Украине», вполне «самостийной» и сосредоточенной «в себе».

Москва признала суверенитет Украины, и 31 мая 1997 г. Федеральное собрание ратифицировало Договор о дружбе, сотрудничестве и партнерстве между Россией и Украиной. С точки зрения директора Института стран СНГ К. Затулина и по самозванию «русского националиста» А. Севастьянова, «произошло событие, непостижимое уму», и они провели параллель между «похабным миром» 1918 г. и «похабным договором», назвав его «обманом века» [НГ, 1999]. Но если Юпитер сердится, означает ли это, что он прав?

Сотрудник Восточно-Европейского аналитического центра (Москва) А. Окара отмечал, что, поскольку «в подсознании украинской элиты еще сидит сформированный в течение столетий комплекс «младшего брата», на нее «легко влиять извне, ее несложно провоцировать на те или иные шаги. Последним и занимаются отдельные российские политики и «эксперты» по украинскому вопросу, рассматривающие Украину как a priori враждебное государство, как предателя неких общих геополитических интересов. Мало что так подпитывает украинский этнонационализм… и пронатовски ориентированных стратегов, как украинофобия российских политиков (в том числе их неуважительное отношение к украинскому языку и культуре)…Депутат Н. Лысенко в Госдуме демонстративно разорвал и потоптал украинский флаг… Наиболее влиятельным архитектором украинской политики можно считать некоторых российских политических деятелей – именно они фактически задают тон в российско-украинских отношениях» [НГ, 1999].