Мири Яникова - Перейти границу (сборник)

• Название: Перейти границу (сборник)
• Автор: Мири Яникова
• Жанр: Русское современное

Эта книга – о границе между материальным миром и параллельными ему пространствами, где можно осуществить свои мечты и найти ответы на главные вопросы. В ней более двадцати рассказов и одна повесть, и в каждом из ее сказочных сюжетов действие перемещается с одной стороны этой границы на другую и обратно, в поисках решения, правды и гармонии.

---

Это была такая игра: насильно поместить себя в новую и, на первый взгляд, дикую ситуацию и, постепенно привыкая, как бы сжиться с ней и ощутить ее «обыденность». Например, перенестись мысленно в мозг прыгуна с трамплина, которого показывают по телевизору. Или кассирши в булочной. Представлять и стараться ощутить во всех подробностях мир с точки зрения далекого от меня человека, до тех пор, пока этот мир не начнет казаться естественным. И только после этого «отпустить» себя обратно в собственное тело. Я играла сама с собой в эту игру на протяжении всего детства.

Итак, на этот раз я пыталась сжиться с образом пионерки, отдающей салют. Я уже не помню, как, но мне наверняка это удалось, потому что из-за врожденного непобедимого упрямства я всегда доводила эту игру до конца.

Завтра будет праздник. А послезавтра я появлюсь в классе в пионерском галстуке. При этой мысли я вбирала голову в плечи, но уже не от отвращения, а от радостного ужаса. Одноклассники, пока еще не удостоенные чести носить галстук, будут завистливо шептаться за моей спиной…

Я замерла у окна, прислушиваясь к сонному дыханию родных и борясь со своей дурацкой натурой, вечно требующей выяснить все до конца.

Моя маленькая героическая страна, зачем твои неведомые пейзажи проплывали вместо разукрашенной Москвы в ту ночь перед взором глупой и несчастной девятилетней девочки в ночной рубашке, только что отрепетировавшей в темноте перед зеркалом шутовской жест? Зачем ты чуть ли не ультиматум ей поставила: я или…

Потому что пионеры были на стороне вражеских полчищ.

Опереться в мире не на кого. Никто из взрослых не знает…

И вот тогда пришел Гибакук. И знаете, что сказал?

Он сказал удивительную вещь. Он поведал мне, что я принцесса в изгнании. И что я должна соблюдать инкогнито…

Это были единственные слова, которые могли мне тогда помочь. Как вы думаете, даже самый мечтательный девятилетний ребенок способен, торгуясь со своей совестью, вдруг привести такой неожиданный довод? А если вы скажете, что нет, то тогда вам придется признать, что гномик-невидимка по имени Гибакук действительно сидел со мной рядом на подоконнике и общался телепатическим способом…

***

«…Наш волшебник» не отвечал на отчаянные записки долгих четыре года. В 1971 году, когда Израиль принимал первую волну советских репатриантов, мы с сестричкой получили разноцветное письмо, в котором нам предлагалось набраться терпения…

И мне остается только заверить читателя, что я тогда не осознавала связи между собой этих событий, и понятия не имела о сюжете «сказки обо мне».

3.

Был в моей жизни день, в который я меньше, чем в любой другой, была расположена верить в сказки – день расставания в Шереметьево. Я до сих пор не могу позволить себе окончательно выпустить память на свободу, чтобы еще раз пережить то прощание с семьей, которое, в момент, когда оно совершалось, безусловно, представлялось мне вечным.

Навсегда.

И – сны. Сюжет все время был одним и тем же – вокзалы, аэропорты, недооформленные документы. Лица родителей. Забыть. Письма писались, как школьные сочинения, или как отчеты – ласковое обращение в начале стало затверженной формулой, и главное – не выпускать, держать в темнице память и воображение. Сны – немедленно забивать дневными впечатлениями…

И только одно свое пробуждение первого израильского месяца мне не удалось срочно затолкнуть в темницу забытья, ибо оно затмевало все прежние по силе впечатления и рвущегося из подсознания отчаяния: во сне мы с папой укладывали мои вещи, когда извне нам было сообщено, что мы больше не увидимся, и звон будильника ворвался как раз в момент моего ответа, вынеся его таким образом в явь, и ответом было: что за чушь, это же мой папа, в мире не может существовать ничего, разрывающего связь родителей и детей, как это мы можем не увидеться? – я была убеждена в своем ответе, данном, видимо, самой судьбе, и в этом убеждении была такая сила…

Я не плакала в Шереметьево. Я плакала в то утро, когда так не вовремя зазвенел будильник.

Если я скажу, что моя духовная связь с родителями была неразрывной, я не скажу ничего. Недолгие разлуки с ними во время отъездов в пионерлагерь или на юг в летние каникулы были для меня почти непосильными. Возможность же вечной разлуки, как нечто совершенно немыслимое, ни в сознании моем, ни в подсознании даже не обсуждалась.

Меня увел за собой от них Гибакук, подогнав к причалу лодочку, отправляющуюся в сказку обо мне.

Этого не могло произойти. Это произошло.

***

Гибакук забегал только что и сообщил мне потрясающую новость. Хотите знать, какую? Не скажу. Это тайна.

После того, как его информация была мною в должной мере оценена, мы поболтали еще минут двадцать перед тем, как он вскочил на велосипед и умчался по своим делам.

Вам интересно, как я узнаю о его приходе, раз он невидимка? Это мне и самой интересно…

Можно его позвать. По имени. Попробуйте. Если он явится, то притащит с собой букет, и вы сможете определить по запаху, на каком из подоконников он устроился. А букет будет состоять из цветов, которые были нарисованы на обоях в комнате, где вы провели первые годы вашего детства.

К сожалению, он тоже взрослеет. Я даже знаю, когда в его жизни наступил перелом, после которого стало ясно, что и у него есть свои проблемы. Когда это произошло, он погрустнел и стал повсюду таскать за собой песочные часы. Он очень боялся, что не успеет их вовремя перевернуть. Песчинки в них сыпались неумолимо, погребая под собой белый город на берегу моря. Когда был засыпан городской бассейн, он еще удвоил свою бдительность, и все время твердил, что если он проспит тот миг, когда город скроется совсем, когда упадет последняя песчинка, ему будет некуда меня вести, потому что за время моего отсутствия события в моей сказке повернулись не самым благоприятным образом. Он, умничка, конечно же, не проспал, и течение времени было возобновлено. Сейчас он ходит довольно озабоченный, несмотря на то, что ответственность за города и деревни с красными крышами переложил на меня. Я подозреваю, что для этого он меня сюда и привез…

У меня нет к нему претензий. Я сама его об этом просила. И я знала, на что иду, поскольку первыми действующими лицами моей сказки, о которых я услышала, были солдаты. Когда мой муж в первый раз надел форму ЦАХАЛа и сел в машину, быстро исчезнувшую за воротами нашей деревни, и мы с Гибакуком остались вдвоем, он смотрел на меня немного виновато. Я его успокоила, поболтала с ним, и только когда он меня покинул, вскочив на свой неизменный велосипед, немного всплакнула.

…Вот, собственно, и все. И не так уж плохо все сложилось. Поэтому можно спокойно засыпать тем июньским вечером 1967 года на даче. Моав смотрит многочисленными красными зрачками в сердце Иудейской пустыни, и электричка, подъезжая к Востряково, издает свист на высокой ноте. Спать.

Сейчас, сейчас раздастся стук,
уже весь мир уснул.
Мой добрый гномик Гибакук
усядется на стул.
Он мой двойник, он тайный друг:
когда моя родня
его окликнет: Гибакук! —
то смотрят на меня.
И пусть в окне метет пурга,
и пусть ревет буран,
он – дух родного очага,
он – принц из дальних стран.
Он так тоскует иногда!
Но это не беда:
ведь я когда-нибудь туда
уеду навсегда…

1988, Текоа

Копилка

«… постоянное чувство, что наши здешние дни только карманные деньги, гроши, звякающие в темноте, а что где-то есть капитал, с коего надо уметь при жизни получать проценты в виде снов, слез счастья, далеких гор».

Владимир Набоков. «Дар»

1.

Это было давным-давно, в совсем другом мире. Воспоминания об этом кусочке жизни – точнее, кусочке детства – перемежаются у меня с памятью о совсем другом детстве, которое уж точно не имеет к данной моей жизни никакого отношения. Там и город другой, да и девочка, глазами которой я смотрю на мир, имеет некоторые черты характера, которыми я очень хотела бы обладать, но увы…

Но то детство, о котором я сейчас расскажу – это детство той самой девочки, которая впоследствии стала мною. Хотя между нами лежит пропасть, но пропасть эту можно успешно заполнить обрывочными воспоминаниями, из чего я могу заключить, что все же она – это я. Поэтому, с позволения тех, кто это прочтет, я поведу рассказ в первом лице.

Я родилась в Москве, в районе под названием Черемушки, на улице Дмитрия Ульянова. Наш дом был сложен из серого кирпича, и в квартире всегда было тепло и уютно. Зимой раскалялись батареи центрального отопления, и хоть мы с сестричкой и меняли летние халатики на зимние, разницы в температуре окружающей среды мы не замечали. Зимой перед сном родители открывали для проветривания форточку, и потом мы засыпали в окружении своих кукол и мягких зверей. Теплое такое было и уютное детство.