Алексей Кара-Мурза - Знаменитые русские о Риме

• Название: Знаменитые русские о Риме
• Автор: Алексей Кара-Мурза
• Жанр: Гиды, путеводители
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-98695-069-3

«Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу, но зато уж на всю жизнь», писал Николай Гоголь. Притяжение Рима испытали на себе многие русские писатели, поэты, художники, историки и политические деятели, считавшие «Вечный город» своей второй родиной. По мнению Алексея Кара-Мурзы ни одна европейская культура не притягивала русских так, как культура итальянская. В своей книге Алексей Кара-Мурза собрал воспоминания и интереснейшие факты о пребывании в Риме Ореста Кипренского, Зинаиды Волконской, Карла Брюллова, Николая Гоголя, Ивана Тургенева, Бориса Зайцева, Павла Муратова, а также Николая Станкевича, Ивана Аксакова, Павла Милюкова и Владимира Высоцкого. Эта книга сродни путеводителю, в число составителей которого вошли самые замечательные люди XIX–XX столетий.

---

Общая композиция деревянного, выкрашенного под мрамор, с позолотой, иконостаса принадлежит архитектору К. Тону. На фризе иконостаса – надпись: «Благословен Грядый во Имя Господне». «Царские врата» с брюлловскими образами несколько раз переезжали из одной домовой церкви при русском посольстве в другую – в палаццо Памфили на Piazza Navona, в палаццо Джустиниани близ Пантеона, в палаццо Менотти на Piazza Cavour… Сегодня брюлловские образа находятся в православной церкви на Via Palestro, № 71, расположенной в бывшем палаццо Чернышевой. (Следует добавить, что над убранством православной церкви в Риме работали и другие русские художники: образы Спасителя и Божией Матери написаны X. Гофманом, св. Николая Чудотворца – Ф. Бруни, св. Александра Невского – А. Марковым, изображение Тайной Вечери – И. Габерцетелем и т. д.)

В 1832 г. Брюллов по заказу графини Юлии Павловны Самойловой (урожденной Пален) написал в Риме знаменитую «Всадницу» – конный портрет воспитанницы графини – Джованины Паччини. Будучи другом и поклонником Самойловой (Брюллов часто бывал в ее римском доме, жил на ее вилле в Ломбардии), он написал несколько ее портретов, а впоследствии изобразил в образе матери с дочерьми в левой части «Гибели Помпеи».

Работа Карла Брюллова над «Последним днем Помпеи» продолжалась в Риме, в мастерской на Via San Claudio (между Corso и Piazza San Silvestro) с 1827 по 1833 r. Сам Брюллов вспоминал о завершении своей главной картины:

«Целые две недели я каждый день ходил в мастерскую, чтобы понять, где мой расчет был неверен. Иногда я трогал одно место, иногда другое, но тотчас же бросал работу с убеждением, что части картины были в порядке и что дело было не в них. Наконец мне показалось, что свет от молнии на мостовой был слишком слаб. Я осветил камни около ног воина, и воин выскочил из картины. Тогда я осветил всю мостовую и увидел, что картина моя была окончена…»

Когда грандиозная работа была наконец завершена, в мастерскую Брюллова пришел Виченцо Каммучини и, постояв несколько минут перед картиной, обнял Брюллова и произнес: «Abraciame, Collosse!» («Обними меня, Колосс!») (Считается, что у этого признания мэтром итальянской исторической живописи работы Брюллова была своя предыстория. Скульптор Н. А. Рамазанов вспоминал, что одно время Каммучини весьма небрежно отзывался о Брюллове, говоря, что «этот pittore russo способен только на маленькие вещицы». Позднее, когда Рим уже наполнился слухами о «новом чуде искусства, совершившемся на улице Св. Клавдия», Каммучини при встрече с Брюлловым попросил его показать картину, о которой так много говорят. Брюллов, зная о снисходительном мнении о себе итальянского мэтра, отвечал, что не стоит старому живописцу утруждать себя походом в брюлловскую мастерскую, потому что «там вещица совсем маленькая». Поэтому для Каммучини законченное огромное полотно Брюллова явилось полной неожиданностью.)

Картина Брюллова была выставлена для всеобщего обозрения. «У нас в Риме важнейшим происшествием была выставка картины Брюллова в его студии. Весь город стекался дивиться ей», – сообщал из Рима философ Н. М. Рожалин своему другу С. П. Шевыреву. Работа Брюллова была объявлена «первой картиной золотого века» в искусстве. Больной Вальтер Скотт приехал в Рим, когда мастерская Брюллова была уже закрыта для публики, но целая депутация английских художников уговорила Брюллова дать возможность писателю посмотреть картину – тот пробыл в мастерской около часа и поздравил автора. После Рима картина выставлялась в Милане (в Ломбардском зале Брерского дворца), а затем – с неменьшим успехом – в Парижском салоне 1834 г. в Лувре. Брюллова избирают профессором первой степени Флорентийской Академии художеств; его с триумфом встречают в Болонье, где он некоторое время собирается даже поселиться и построить собственную виллу. А. Н. Демидов заплатил за «Гибель Помпеи» 40 000 франков и преподнес ее в дар российскому императорскому дому; царь Николай I вскоре наградил Карла Брюллова орденом Анны 3-й степени. О триумфальном появлении картины Брюллова в Петербурге поэт Е. А. Баратынский написал стихи:

Принес ты мирные трофеи
С собой в отеческую сень —
И был «Последний день Помпеи»
Для русской кисти первый день!

В начале 1835 г. Брюллов написал эскиз «Нашествие Гензериха на Рим» (эту картину он задумал как не менее грандиозное полотно, чем «Гибель Помпеи»), но в конце мая того же года покинул Рим и отправился в большое путешествие на восток – в Грецию и Турцию. После этого он много лет прожил в России…

Лишь в 1850 г. Брюллов снова приехал в Рим, неожиданно прервав лечение от легочной и сердечной недостаточности в Фуншале, на острове Мадейра. В первом же письме из Рима ставит сверху эпиграф: «Roma, и я дома…» Большую радость доставила Брюллову новая встреча со старинной римской знакомой – княгиней Зинаидой Александровной Волконской, жившей на своей вилле близ базилики San Giovanni in Laterano. Присутствовавшая при этой встрече сестра княгини, Мария Александровна (по мужу Власова), рассказывала потом:

«Они долго не виделись, и встреча их была таким взрывом радости, таким слиянием общих интересов, иных, высших и более специальных, чему других, что сразу все присутствующие почувствовали, что они отходят на задний план и что они только случайные, посторонние зрители другой жизни».

На этот раз Брюллов некоторое время прожил в Риме на Via del Corso у своего друга Анджело Титтони – соратника Гарибальди, видного участника революционного движения и полковника национальной гвардии, недавно отсидевшего несколько месяцев в заточении в замке Св. Ангела. Летом 1851 г. Брюллов переезжает в загородный дом Титтони в местечке Манциана в окрестностях Рима – там он пользовался расположенными в нескольких километрах, в Стильяно, серно-йодистыми минеральными источниками, знаменитыми еще с античных времен. Минеральные ванны хорошо помогали от ревматических болей, обострившихся у Брюллова в Петербурге во время росписей в строящемся Исаакиевском соборе, но, как позднее выяснилось, вредно подействовали на нездоровое сердце…

Очевидцы рассказывали, что, наезжая время от времени в Рим, Брюллов часами простаивал перед «Страшным судом» Микеланджело в Сикстинской капелле. Тогда же, в последние месяцы своей жизни, он набросал подробные эскизы двух картин, ставших для него последними. Долгое время считалось, что обе эти работы не сохранились, и о них судили только по подробному их описанию В. В. Стасовым (в те годы – секретаря жившего во Флоренции А. Н. Демидова), много сделавшим для реконструкции последних дней великого художника.

Одна из этих картин названа Брюлловым «Всесокрушающее время». Стасов свидетельствует:

«В самом верху ее, посреди валящихся в пропасть гор, пирамид и обелисков – крепчайших (тщетно!) созданий человеческих, стоит Время, гигантский Микель-Анджеловский старик, с бородой до колен, как у Микель-Анджеловского Моисея. Все столкнул он с пьедесталов, со страниц жизни, весь мир со всем его прошедшим летит в реку забвения, в Лету, которой волны кончают внизу картину и в которых все должно погибнуть. Летят в вечное забвение и законодатели древности со своими скрижалями каменными ‹Эзоп, Ликург, Солон, Платон›… летят и поэты древности ‹Гомер, Пиндар, Вергилий, Данте, Петрарка, Тассо, Ариосто›… Выше поэтов несутся в бездну герои науки ‹Птолемей, Ньютон, Коперник, Галилей›… Падают в реку забвения религии мира; ниже всех языческие самой глубокой древности, потом Египет со своим сфинксом, перс Зороастр в пурпурном царском плаще и персидской короне, высоко поднявший над головой священный огонь в золотом жертвеннике, – он думает: не сохранит ли его в своем падении; подле Зороастра первосвященник иудейский, в своей тиаре и отчаянно держащийся за 7-свечный золотой светильник свой; недалеко от них Конфуций; с другой стороны Греция – женщина-красавица, со статуей Минервы, своей богини-охранительницы, потом Рим – яростный жрец, гневно поворотивший голову в белом покрывале с зеленым венком; над иудейским первосвященником и отчаянно хватаясь за его одежды, летит в пропасть Магомет в широко развевающейся белой одежде и зеленой чалме; наконец, выше всех и после всех – Гус, в высоком колпаке, в котором был сожжен, Лютер с переведенной им Библией… Папа и Патриарх тоже падают в Лету… Летят в забвение Сила и Власть: прежде всего бросается в глаза посередине картины нагая фигура прекрасной женщины, поднявшей на палке красный фригийский колпак; поперек ее тела перевесилась другая гнетущая фигура – это Свобода, угнетенная Рабством. И та и другая летят в вечное забвение свое. Ниже этой группы стремительно летит Александр Македонский в шлеме и латах, со свято хранимой им Илиадой в золотом ящике; Юлий Цезарь со свитком „комментариев“ – тоже в латах, но римских; выше группы Свободы летит в пропасть сибарит Сарданапал, тщетно хватающийся и желающий удержаться за валящиеся горы… Падает в Лету и Красота с Любовью – Антоний, обнимающий последним, но вечным объятием Клеопатру свою (погибнуть вместе – это не есть ли уже спасение?). Выше их Тит, Веспасиан и Нерон с гордыми римскими головами своими. Наконец, над ними тремя и последний падет, столкнутый временем… – Наполеон, с венком из лавров на голове, с венком же из лавров на мече своем, но от удара ноги Времени свалился с головы его властительный венец и вместе с ним падает. Внизу всей картины, ближе всего к Лете, хотел нарисовать Брюллов себя со своей картиной, и это место для себя он только назначил общим темным пятном, с правой стороны, у самых волн Леты…»