Ксения Кривошеина - Мать Мария (Скобцова). Святая наших дней

• Название: Мать Мария (Скобцова). Святая наших дней
• Автор: Ксения Кривошеина
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-699-69950-6

В этой книге впервые публикуется подробная биография монахини Марии (Скобцовой), летопись земного пути женщины, чье имя входит в совсем не многочисленный список людей, о которых можно было бы сказать, что это настоящие христиане XX века. Ее жизнь, сначала в России, а затем в эмиграции, была очень деятельной и яркой. Мать Мария открывала бесплатные столовые, дома для престарелых и бездомных. Во время Второй мировой войны и оккупации Франции она спасала и укрывала советских военнопленных. Эта опасная деятельность связала ее с французским Сопротивлением и в результате привела к ее трагической гибели в концлагере Равенсбрюк. Имя матери Марии до сегодняшних дней используют как знамя для самых разных идей, а с ее жизнью и прославлением в Русской православной церкви связано много споров и недомолвок. В СССР ее преподносили обществу как партизанку и большевичку, а на Западе – как борца с косным православием и заступницу евреев. Это противостояние вокруг многогранной личности матери Марии (Скобцовой) продолжается до сих пор.

---

Действительно, Елизавета Юрьевна прожила с мужем, Д. В. Кузьминым-Караваевым, с зимы 1910 по весну 1913 года, официальный развод они оформили в самом конце 1916-го. Не совсем тактично обыгрывает Толстой в своем рассказе и редкое раннехристианское имя, которым Елизавета Юрьевна назвала свою дочь.

С началом войны и разводом А. Толстого с С. Дымшиц встречи между Кузьминой-Караваевой и Софьей Исаковной пошли на убыль. Правда, некоторое время контакты между молодыми женщинами еще продолжались – ведь они были не только друзьями и художниками, но и матерями-одиночками малолетних дочерей, к тому же не отличавшихся крепким здоровьем. Во время московских встреч Дымшиц написала несколько портретов Елизаветы Юрьевны. Ей удалось передать глубокое внутреннее напряжение и затаенную грусть в глазах своей модели. По психологической выразительности этот портрет может быть отнесен к явным удачам Дымшиц. В августе 1914 года Дымшиц из Петербурга послала телеграмму Кузьминой-Караваевой на юг: «Вернулась из Москвы. Нужен немедленный приезд. Хлопочу о будущем Марианночки»[48].

Вскоре Елизавета Юрьевна вернулась в Петроград, где застала эйфорию патриотических чувств первых месяцев войны. Возможно, что этот экстаз был вызван душевным подъемом после неизжитой тяжести поражения России в войне с Японией за десять лет до этого. Двоюродные сестры Елизаветы Юрьевны поступили на курсы сестер милосердия. В частности, Е. А. Чистович – «сестра милосердия военного времени» – была направлена петроградской общиной св. Георгия в городской лазарет имени короля Бельгийского. Брат Елизаветы Юрьевны Дмитрий, студент-юрист, весной 1914 года был отчислен из университета «за невзнос платы» за обучение. В ноябре 1914 года было опубликовано специальное правительственное «разъяснение» о льготах студентам, уходящим добровольцами на фронт. Согласно постановлению ушедшие на фронт студенты университетов считались «в отпуску до окончания войны». И что, пожалуй, самое важное – им было обещано по возвращении освобождение от платы за обучение. И Дмитрий записался в армию.

Сама поэтесса, подобно многим современникам, приняла войну с радостью, считая, что наконец-то пришла хоть и кровавая, но живительная гроза, которая разрядит «затхлую атмосферу»:

Все горят в таинственном горниле;
Все приемлют тяжкий путь войны…
Только в сердце тайная тревога,
Знак, что близок временам исход.
Разве нам страшны теперь утраты?
Иль боимся Божьего суда?
Вот, – благословенны иль прокляты,
Мы впервые шепчем: навсегда.

В строках ее стихотворения звучат тревога и надежда, которая не оправдалась: война принимала все более затяжной и действительно кровавый характер, а социальные перемены так и остались лишь мечтой курсисток и студентов. Кажется странным, почему через войну можно было надеяться на возрождение России. Но в умах «прогрессивных» интеллигентов эта война виделась как некое очистительное духовное испытание, суд нации, суд истории над империей, лично над государем Николаем II, его семьей и над «кровавым самодержавием». Не будем вдаваться в анализ исторической ситуации, в которой пребывала Россия к началу войны, – это не наша задача, но необходимо прояснить некоторые странности, если не парадоксы, отношения разных слоев общества к этой войне. Страна оказалась зажатой между полуреформами, и особенно поздно свершенной так называемой крепостнической, которую провел в 1861 году Александр II. Реформа не только запоздала, но более того, многие современники утверждали, что она, освободив крестьян, никак их не поддержала, а бросила на произвол судьбы. Столыпинские реформы, которые начались только в 1906 году и которые ставили задачу передать надельные земли в собственность крестьян, были восприняты в штыки либеральной частью аристократии и тем более интеллигенцией. В массе своей деревенское население жило почти в средневековье, ни о каком техническом аграрном процессе после отмены крепостного права речь не успела пойти. После убийства Столыпина от дальнейшего руководства отстранили всех его соратников[49]. Двор, государь и императорская семья к этому времени находились в состоянии полной изоляции от народа, от интеллигенции и от деятельных министров, готовых провести необходимые реформы. К этому моменту интеллигенция жила в предвкушении перемен, жажды мщения и действительной надежды на искупительную и кровавую войну.

Вырисовывалась странная картина как бы трех (а может, и четырех) миров сословий, которые жили в параллельном пространстве. Не будем сбрасывать со счетов и синодальную церковь, которая к этому времени переживала тяжелейшие времена непопулярности среди всех названных выше слоев населения.

Елизавета Юрьевна писала в очерке «Последние римляне»: «…в некоторых кругах русской интеллигенции остро выросло чувство какой-то мистической веры в путь войны и очищение через этот путь». Тогдашние газеты, брошюры, сборники были полны «патриотическими» идеями, прославлявшими героизм русского солдата. Война с Германией пробудила националистические настроения. Отмечались настоящие погромы немецких предприятий и преследования людей с немецкими фамилиями. Соратница Кузьминой-Караваевой по «Цеху поэтов» поэтесса М. Л. Моравская писала:

Быть может, это будет последняя война?
Всю злобу мировую вытравит до дна,
И порешит вражду, и разрешит все узы,
Всю землю примирит, весь мир обезоружит,
Все горе мировое высушит до дна
Последняя, великая, всемирная война!

Война 1914 года стала первым испытанием на сплоченность интеллигенции. В стане Городецкого, Гумилева войне пелись дифирамбы.

И воистину светло и свято
Дело величавое войны.
Серафимы, ясны и крылаты,
За плечами воинов видны…[50]

В. Я. Брюсов считал, что «По пажитям Европы древней / Идет последняя война». Игорь Северянин стоял на ура-патриотических позициях и сочинил «Благословение войне». Футуристы-революционеры первые и единственные в российском искусстве прокляли войну и боролись против нее всеми «оружиями искусства». В. Маяковский очень болезненно воспринял бессмысленную бойню, резко осудил и написал стихотворение «Война и мир»:

Хорошо вам.
Мертвые сраму не имут.
Злобу
К умершим убийцам туши.
Очистительнейшей влагой вымыт
грех отлетевшей души.

Нельзя обойти стороной и Григория Распутина – личность темную, роковую, игравшую разрушительную роль в тогдашней России и имевшую почти магическое влияние на семью императора Николая II. Были широко известны его предсказания, и когда в 1914 году в Сибири Распутина впервые ударили ножом, то впоследствии выяснилось, что это нападение произошло в тот же день, когда в Сараево был убит эрцгерцог Фердинанд, что привело к Первой мировой войне. В течение нескольких недель Распутин был близок к смерти. Придя в себя, он узнал, что царь отверг его совет не вступать в войну и сделал все наоборот.

Брожения творческой интеллигенции, как бы поиск корней, довольно поверхностный «уход в природу и народ», даже в язычество (как у М. Волошина), увлечение Востоком и Азией в сочетании с безбожием, бунтом и религиозной стилистикой – все это делалось последовательно (во многом подсознательно), но приносило горькие плоды, разъедающие тело России, и как результат – зарождение революционных настроений. Но революция и «очистительная» война, которая «кровью промоет гнойные раны России», – как теперь мы знаем, принесли 75 лет безбожной советской власти.

К началу Первой мировой войны возникал соблазн переписать русскую историю или по крайней мере найти свой, русский, особый путь. Петр I сблизился с Европой, но этим неотвратимо предрек кризис интеллигенции. Русское слилось с европейским, аристократическая утонченность мировоззрения последних веков породила нового человека – русского европейца, целиком взращенного на немецкой философии, французской живописи, итальянской архитектуре и английском укладе жизни. Этот некий цивилизованный остров был окружен почти средневековой Русью. Свое место в этой ситуации определила и интеллигенция (особенно левая), выбрав оппозицию!

Николай Бердяев в тексте «Война и кризис интеллигентского сознания», опубликованном в январе 1915 года, пишет: «Тот мрак душевный, тот ужас, который охватывает силу отходящую и разлагающуюся, но не способную к жертве и отречению, ищет опьянения, дающего иллюзию высшей жизни. Так кончина старой исторической силы застигает ее в момент оргии. И история окружает этот конец фантастикой. Вырождается и приходит к концу какое-то темное начало в русской стихии, которая вечно грозила погромом ценностей, угашением духа».