Евгений Русских - Триумф красных бабочек

• Название: Триумф красных бабочек
• Автор: Евгений Русских
• Жанр: Короткие истории

В книгу Евгения Русских «Триумф красных бабочек» вошли рассказы и повести из его книг «Дом в готическом стиле», «Девять миль наверх». Жизненная подлинность, художественная достоверность привлекли внимание читателей к его творчеству. О чем бы ни писал Е. Русских – о любви, о «маленьком человеке», мужественно встречающем удары судьбы, о молодых людях и стариках – его рассказы наталкивают на серьезные размышления о нашей жизни, раскрывают добро, часто незаметное, но так необходимое нам.

---

– Ибо все мы душой золотые подсолнухи, – вздыхал Баринцев. – Помнишь «Подсолнухи» Ван Гога?

– Нет, – отвечал я, стыдясь своей дремучести. – Помню «Заключенных». Жуткая картина!

– О, да! И все мы заключенные, – улыбался он. – В зловонном чреве кита. Знаешь, о чем я мечтаю? – вдруг спросил он, взглянув на меня своими пронзительно грустными глазами.

– О светлом и прекрасном будущем, – сказал я зло бодро-пафосным голосом радиодиктора. Мне казалось, что Баринцев сдался. Это-то и злило. Талантливый человек добровольно превращает себя в рабочую скотину!

– Нет, старик, я не сторонник кровавых утопий. Войны, бунты, мятежи, все это выдумка дьявола.

– Тогда, может, о свежем дыхании океана? – не унимался я, зная, что Баринцев любит море.

– О, да! Я бы хотел жить на острове в океане, – покачал головой Баринцев. – Как этого хотел и Джон Леннон. Но Левиафан догонит тебя, куда бы ты ни сбежал, и убьет тебя, если ты сам не убьешь его в себе… Понимаешь, старик?

Он отвернулся, прикурил от бычка новую сигарету.

– Нужно жить в себе. Тогда кит обломает об тебя зубы. Ибо он не властен над твоим счастьем. Выспаться бы! Вот о чем я мечтаю…

– Выспимся в морге, – сказал я. – По-твоему подыхать

в этом зловонном брюхе кита это и есть счастье? А как насчет солнца? Ведь ты сам пел, что жизнь слишком коротка, чтобы ждать когда оно взойдет!

– Так оно и есть, – сказал Валерий. – Но все это слова, слова… А важен поступок.

Он замолчал. И я вдруг увидел, какое осунувшееся у него лицо с глубокой, как шрам, поперечной морщиной над переносьем, какие запавшие глаза. Но я старался не замечать, как мелко тряслась, тлела у самого фильтра сигарета в его тонких пальцах. Слушать людей, я тогда не умел.

По весне я ушел, не выдержав «псевдожизни», как называл Баринцев жизнь людей, загнанных в жесткий хронометраж, превращающий человека в робота.

В тот последний день, уже с трудовой книжкой в кармане, я выпил в красном уголке технического спирта, разбавив спирт водой из-под крана. Баринцев пить не стал. Он сидел на стуле с фабричной, семиструнной гитарой, и, низко склонив голову, так, что волосы закрыли лицо, наигрывал блюз. И вдруг заиграл «Лестницу на небеса» группы Led Zeppelin, его пальцы плавно скользили по грифу, складываясь в аккорды, а когда мелодия достигла того рвущего душу гитарного пассажа, пальцы Баринцева заметались, и, держа ритм, он стучал в пол своим порыжевшим от химикатов башмаком с металлическими заклепками. Меня пробрал озноб, и я стал лупить себя по коленям, представляя себя за баррикадой барабанов в багровом свете прожектора. Ритм мы держали железно. И наш «концерт» в красном уголке весьма неодобрительно наблюдал из золоченой рамы бровастый вождь, отнюдь не любитель тяжелого рока. Но обеденный перерыв кончился. И Баринцев навсегда ушел от меня в свой цех, убрав волосы под кепку.

Я уехал в Питер.

Там я стучал на барабанах в панк-группе «Стресс». Ее лидером был мой одноклассник Леша Кушнаренко. Я жил богемной жизнью, скитаясь по трущобам Питера. Пока однажды, когда я лежал на голой сетке кровати в прокуренной комнате с тускло поблескивающими пустыми бутылками на столе, меня вдруг не охватила грусть. Что-то рыдало глубоко во мне, будто я потерял кого-то очень близкого. Вспоминался Баринцев. Я написал ему длинное покаянное письмо, хотя не был перед ним виноват ни в чем. Он не ответил.

– Все писал чего-то, – слышится мне голос его матери. – Ночью зайду, сидит за стололм и пишет. А чуть свет – на работу. Я ругала его: что ж ты, сыночек, совсем не спишь? Сердце-то у него с детства болело. Все жалел всех. Бывало, ребенком куска один не съест: мама, а ты? Или понесет кому-нибудь. Куда ты, спрашиваю. А он: да мальчику одному бедному… А как лето – он в колхоз, к моей сестре. Это мама – тебе, я на прополке заработал. Отец-то его от военных ран помер, а на зарплату уборщицы особо не разгуляешься… Жалел меня, сыночек мой милый…

Она заплакала. Окаменев, я смотрел на портрет Джима Моррисона в позе распятого Христа. Ушел человек, целый мир ушел в могилу, не оставив следа!

– У него была тетрадь, такая черная, – решился спросить я, вспомнив про тетрадь Валеры, куда он записывал тексты песен, переводы, мысли, что-то еще…

– Какая тетрадь? – как-то беспомощно, глазами Баринцева посмотрела она на меня. Ее мучила одышка.

С пустой душой я надевал пальто.

– Тетрадку-то, – вдруг заговорила она. – Видать, на похоронах кто-то взял. Людей-то много было с заводу…

*

На кладбище я с трудом отыскал могилу Баринцева рядом с могилой рядового Владимира Семеновича Сотникова, погибшего в Афганистане в 1985 году. Я достал из кармана бутылку водки, яблоко, нож. Разрезал яблоко на три доли…

Был солнечный, холодный, ветреный день в начале апреля. Подставляя грудь ветру, я шел напролом между крестами и памятниками, туда, где искрилось на солнце не то озерцо, не то ложбина, заполненная талой водой. Потом долго сидел у воды, тоскуя по самой жизни и уже не силясь отыскать ответ на извечный мучительный вопрос.

На берегу

1

Хозяин строящейся виллы нанял Клепова собирать камни на берегу моря. Под откосом Голландской шапки таких валунов из обломков горной породы было пруд пруди. Носить камни надо было к реке, где обрывистый берег резко понижался. Там была дорога, ведущая в поселок.

– Работай, – сказал хозяин. Он недавно вернулся из Египта. Его загорелое лицо излучало самодовольство: – Мне нужно много камней. Три пирамиды!

И Хеопс, как тотчас окрестил его Клепов, уехал.

Клепов стал работать.

Сначала он возил валуны на тачке вдоль кромки прибоя. Но колесо тачки увязало в песке. И он стал носить камни вручную.

До этого он трудился на стройке. Мастер, невзлюбивший его, давал ему работу потяжелей, замотал придирками. Прожигал сутулую спину Клепова подозрительным взглядом. Клепову хотелось дать в сытое, продубленное водкой и солнцем, рыло. Но он, нелегал, только стискивал зубы.

Здесь, на морском берегу, никто не давил его. Дул юго-запад, помогал одолеть путь до реки. Волны набегали на берег длинной полосой, откатывались, шипя в гальке. Сквозь прозрачную воду говорливой речки был виден каждый камушек.

Клепов сбрасывал груз и, сгорбившись, семенил обратно, оставляя следы на мокром плотно слежавшемся песке. Гора камней росла. На горизонте топали в порт и выходили из порта корабли. Запах моря будил в нем тоску по родине…

– Папа, – вдруг позвала его Даша.

Клепов выронил камень… Дочка стояла на откосе Голландской шапки и салютовала ему полотенцем.

– Ну, кто первый! – донесся из прошлого голос Марины, его жены.

– Я первая, я… – сбежала к морю Даша.

Клепов потряс головой, сбрасывая наваждение.

Последний свой рейс он совершил год назад. К тому времени чугунные кулаки рынка вышибли за борт не только его одного. Многие его знакомые, такие же моряки, как и он, остались без работы. И когда после простоя ему неожиданно предложили сходить в Австралию на судне, он долго не раздумывал. Хотя его приятель, механик, предупредил, что котлы у посудины, построенной в 1916 году, старее быть не могут.

Но поступила в университет Даша, тяжелой и редкой болезнью заболела жена…

Клепов поднял гладкий валун, сырой на ощупь, понес его к реке. Последнее письмо, вернее, посылку из дома, он получил весной в Литве. Зиму он перебился в России, на даче у бывшего морпеха Мишки Моремана. Клепов был в розыске. Мучительно тосковал по жене, дочке. Страдал от невозможности помочь им. Однажды Мишка попросил оказать ему услугу. Дело, которое он предлагал, было паскудное. Но выхода не было. «Это не наркота, а только табак», – глушил Клепов свою совесть, переправляя по дну реки в соседнюю страну запакованные в полиэтилен сигареты. Но грязные деньги не радовали. И каждый раз, когда Мишка отсчитывал ему бабло, на душе было погано, будто он продал родину.

Но как-то раз в один из «рейсов» через пограничную реку он чуть не утонул. Когда на самой середине непроглядного ледяного потока у него схватило сердце. Без акваланга и без товара он выполз на чужой берег, наглотавшись речной воды. Назад, в Калининградскую область, Клепов не вернулся.

Надеялся начать жизнь заново. Брался за любую работу. Бедствовал. Тогда-то и пришла посылка. Шерстяной свитер, связанный женой в больнице. Подарки от дочки: белая рубашка с вышитым синим якорем на рукаве, галстук с портретами битлов, песни которых Клепов любил. В письме жена сообщала, что Даша с группой студентов побывала в Англии, жила в Ливерпуле, совершенствуя свой английский. Благодарила за денежные переводы, которые Клепов посылал им из России.

«Бедный, бедный, мой! – писала Марина. – Нет слов, как мы с Дашей по тебе скучаем. Вчера опять приходил один тип из полиции. Спрашивал о тебе. Что же нам делать?..»

Солнце клонилось к западу. А он все носил и носил камни. Получилось три пирамиды. Хеопс оценил «шутку»: три креста из плавника, обточенного волнами, которыми Клепов увенчал свой труд. Тут же, на берегу, заплатил за работу. Клепова терзал голод, но идти в поселок, где был продуктовый магазин, у него не было сил.