Александр Молчанов - Писатель и деньги

• Название: Писатель и деньги
• Автор: Александр Молчанов
• Жанр: О бизнесе популярно

Эта книга складывалась долго и трудно. Дело не в том, что методики, разработанные и проверенные людьми, которые продают пирожки, не работают при продаже сонетов.

Бизнес – всегда бизнес. Дело в том, что не так-то просто объяснить эти принципы людям, которые не привыкли продавать. А еще труднее – замотивировать их. Убедить, что нет ничего плохого в том, чтобы быть богатым. За это не накажут. Талант не отнимут.

---

Чартков сделался модным живописцем во всех отношениях. Стал ездить на обеды, сопровождать дам в галлереи и даже на гулянья, щегольски одеваться и утверждать гласно, что художник должен принадлежать к обществу, что нужно поддержать его званье, что художники одеваются как сапожники, не умеют прилично вести себя, не соблюдают высшего тона и лишены всякой образованности. Дома у себя, в мастерской он завел опрятность и чистоту в высшей степени, определил двух великолепных лакеев, завел щегольских учеников, переодевался несколько раз в день в разные утренние костюмы, завивался, занялся улучшением разных манер, с которыми принимать посетителей, занялся украшением всеми возможными средствами своей наружности, чтобы произвести ею приятное впечатление на дам; одним словом, скоро нельзя было в нем вовсе узнать того скромного художника, который работал когда-то незаметно в своей лачужке на Васильевском Острове. О художниках и об искусстве он изъяснялся теперь резко: утверждал, что прежним художникам уже чересчур много приписано достоинства, что все они до Рафаэля писали не фигуры, а селедки; что существует только в воображении рассматривателей мысль, будто бы видно в них присутствие какой-то святости; что сам Рафаэль даже писал не всё хорошо и за многими произведениями его удержалась только по преданию слава; что Микель-Анжел хвастун, потому что хотел только похвастать знанием анатомии, что грациозности в нем нет никакой, и что настоящий блеск, силу кисти и колорит нужно искать только теперь, в нынешнем веке. Тут натурально невольным образом доходило дело и до себя. «Нет, я не понимаю», говорил он, «напряженья других сидеть и корпеть за трудом. Этот человек, который копается по нескольку месяцев над картиною, по мне труженик, а не художник. Я не поверю, чтобы в нем был талант. Гений творит смело, быстро. «Вот у меня», говорил он, обращаясь обыкновенно к посетителям: «этот портрет я написал в два дня, эту головку в один день, это в несколько часов, это в час с небольшим. Нет, я… я, признаюсь, не признаю художеством того, что лепится строчка за строчкой; это уж ремесло, а не художество.» Так рассказывал он своим посетителям, и посетители дивились силе и бойкости его кисти, издавали даже восклицания, услышав, как быстро они производились, и потом пересказывали друг другу: «Это талант, истинный талант! Посмотрите, как он говорит, как блестят его глаза! Il y a quelque chose d’extraordinaire dans toute sa figure!»[5]

Художнику было лестно слышать о себе такие слухи. Когда в журналах появлялась печатная хвала ему, он радовался как ребенок, хотя эта хвала была куплена им за свои же деньги. Он разносил такой печатный лист везде и будто бы ненарочно показывал его знакомым и приятелям, и это его тешило до самой простодушной наивности. Слава его росла, работы и заказы увеличивались. Уже стали ему надоедать одни и те же портреты и лица, которых положенье и обороты сделались ему заученными. Уже без большой охоты он писал их, стараясь набросать только кое-как одну голову, а остальное давал доканчивать ученикам. Прежде он всё-таки искал дать какое-нибудь новое положение, поразить силою, эффектом. Теперь и это становилось ему скучно. Ум уставал придумывать и обдумывать. Это было ему не в мочь, да и некогда: рассеянная жизнь и общество, где он старался сыграть роль светского человека, – всё это уносило его далеко от труда и мыслей. Кисть его хладела и тупела, и он нечувствительно заключился в однообразные, определенные, давно изношенные формы. Однообразные, холодные, вечно прибранные и, так сказать, застегнутые лица чиновников военных и штатских не много представляли поля для кисти: она позабывала и великолепные драпировки, и сильные движения и страсти. О группах, о художественной драме, о высокой ее завязке нечего было и говорить. Пред ним были только мундир да корсет, да фрак, пред которыми чувствует холод художник и падает всякое воображение. Даже достоинств самых обыкновенных уже не было видно в его произведениях, а между тем они всё еще пользовались славою, хотя истинные знатоки и художники только пожимали плечами, глядя на последние его работы. А некоторые, знавшие Чарткова прежде, не могли понять, как мог исчезнуть в нем талант, которого признаки оказались уже ярко в нем при самом начале, и напрасно старались разгадать, каким образом может угаснуть дарованье в человеке, тогда как он только что достигнул еще полного развития всех сил своих.

Но этих толков не слышал упоенный художник. Уже он начинал достигать поры степенности ума и лет: стал толстеть и видимо раздаваться в ширину. Уже в газетах и журналах читал он прилагательные: почтенный наш Андрей Петрович, заслуженный наш Андрей Петрович. Уже стали ему предлагать по службе почетные места, приглашать на экзамены, в комитеты. Уже он начинал, как всегда случается в почетные лета, брать сильно сторону Рафаэля и старинных художников, не потому, что убедился вполне в их высоком достоинстве, но потому, чтобы колоть ими в глаза молодых художников. Уже он начинал по обычаю всех, вступающих в такие лета, укорять без изъятья молодежь в безнравственности и дурном направлении духа.

Уже начинал он верить, что всё на свете делается просто, вдохновенья свыше нет и всё необходимо должно быть подвергнуто под один строгий порядок аккуратности и однообразья. Одним словом, жизнь его уже коснулась тех лет, когда всё, дышащее порывом, сжимается в человеке, когда могущественный смычок слабее доходит до души и не обвивается пронзительными звуками около сердца, когда прикосновенье красоты уже не превращает девственных сил в огонь и пламя, но все отгоревшие чувства становятся доступнее к звуку золота, вслушиваются внимательней в его заманчивую музыку и мало-по-малу нечувствительно позволяют ей совершенно усыпить себя. Слава не может дать наслажденья тому, кто украл ее, а не заслужил; она производит постоянный трепет только в достойном ее. И потому все чувства и порывы его обратились к золоту. Золото сделалось его страстью, идеалом, страхом, наслажденьем, целью. Пуки ассигнаций росли в сундуках, и как всякой, кому достается в удел этот страшный дар, он начал становиться скучным, недоступным ко всему, кроме золота, беспричинным скрягой, беспутным собирателем, и уже готов был обратиться в одно из тех странных существ, которых много попадается в нашем бесчувственном свете, на которых с ужасом глядит исполненный жизни и сердца человек, которому кажутся они движущимися каменными гробами с мертвецом внутри на место сердца».

Знакомая картина, не правда ли? В портрете, нарисованном Гоголем, можно без труда узнать певцов, писателей, телеведущих, кинорежиссеров – творческих людей, сделавших своим творческим кредо компромисс.

Как же быть? Какой путь выбрать?

На самом деле этот выбор – навязанный обществом и ложный сам по себе. Не нужно выбирать. Творцу нужно устроить свою жизнь таким образом, чтобы он сам имел возможность выбирать каждый свой следующий проект. И имел возможность отказаться от каждого следующего проекта. Сделать его таким, каким хочется. Или не делать вообще. Тогда совершенные вами ошибки не нарушают вашей устойчивости.

Опишу несколько издательских кейсов, не называя имен. Впрочем, догадаться, о ком идет речь, нетрудно.

Писатель запускал некую серию романов, но в одной из книг допустил ошибку, описав концепцию, которая вызвала резкое отторжение у читателей. Выпуск серии был остановлен, писатель остался без работы. Публикуется на бесплатных сайтах в интернете, об издании новых его книг речи не идет.

Первые повести и романы писателя пользовались огромной популярностью. Он заключил контракт с крупным издательством, обязуясь выпускать одну новую книгу каждый год. И каждый год он пишет новую книгу, стараясь написать ее так, чтобы она понравилась максимальному количеству читателей. И каждый книга хуже предыдущей. О яркости и таланте первых романов уже давно речь не идет.

Писатель написал десятки романов, но лишь одна серия пользуется популярностью. Сам он эту серию писать больше не хочет, отдал ее на аутсорсинг молодым авторам. При этом он люто обижен на читателей и тратит все свое время на троллинг в интернете.

Писатель написал несколько серий книг с разными героями, адресованных разным целевым аудиториям. Одна серия суперуспешна, две-три – более-менее успешны, несколько серий провалились с треском. Он умело эксплуатирует популярность успешной серии, экстраполируя ее на остальные книги и получает весьма сносные продажи любого своего проекта, что позволяет ему экспериментировать, пробуя новые и новые проекты.

Писательница запустила очень успешную серию детективных романов, потом решила, что она достигла достаточного уровня известности, чтобы читатели стали читать все, что она напишет. Однако читатели ее новые романы покупать не захотели и она под давлением издательства вернулась к своей детективной серии.