Лариса Харахинова - Одегон – 03,14

• Название: Одегон – 03,14
• Автор: Лариса Харахинова
• Жанр: Русское современное
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-00071-322-8

Дашка не шаманка, хоть и называли её друзья этим словом. Она атеист-пересмешник, математик, бывшая спортсменка и комсомолка, не красавица, но с «бездной трансцендентного, как 3.14, обаяния», доставшегося ей от предков – бурятских боо`гов и одегонов. В конце «лихих 90-х», в поисках «страны ОЗ» она покидает регион-03 и уезжает в столицу, где в моде слово «манекенщица». И там неожиданно проявляется её одегонский дар. Как и на что она его использует? (Основано на реальных событиях).

---

Розовая дива в эфире

Так, с дамы, заехавшей в салон, по всей видимости перед новогодним корпоративом, взяли 1700 рублей (она дала две тысячи: «остальное на чай»), а это более 300 долларов (!!!), за обычный раскрас лица и покрытие ногтей лаком. На эти деньги здоровый аспирант смог бы прожить полгода без забот, если бы тратил только на самое необходимое: еду, метро и разные гигиенические мелочи.

Дама же эта потрясла Дашкино воображение надолго.

Все в ней было «50+»: возраст, размер, и, скорее всего, самооценка тоже вытягивала на «50+» по пятибалльной шкале. Иначе, чем было объяснить это ярко-розовое трико циркового типа, с черной кружевной отделкой, обтягивающее её роскошные, пантагрюэлевские прелести. Дама была миловидна, даже можно было бы назвать её «кустодиевской дивой», если бы не этот нелепый маскарадный наряд. Больше всего Дашку поразил не сам наряд, который был, на её взгляд, из серии «плевала я на ваши нормы приличия», а отношение персонала к её одеянию – никто и бровью не повел.

Дама после нанесения макияжа стала вертеться перед зеркалами и спрашивать: «Ну, как я вам?», на что весь салон влюбленно заныл: «Божественно!». Дашка пыталась углядеть в лицах мастеров хоть тень сарказма или иронии. Нет, ни грамма фальши не обнаружилось ни в одной улыбке, ни капли двуличия или лакейства, сплошная любовь и преданность ему – тому, кто платит. Клиент всегда прав, бесспорно. Столичные профессионалы, одним словом, перед столичными нуворишами.

Дашка представила себя на месте этой дамы. «Какой же это ужас, стоять в таком облегающем трико не в салоне, где вышколенный персонал тебе споет любой дифирамб за твои деньги, а на «Голубом огоньке» среди праздничной предновогодней публики. И ежу понятно, и ужу, что нельзя в таком виде появляться на людях, а эти молодые парикмахеры ей отвешивают комплименты. Втайне смеясь над ней?

Или не смеясь?

А может, есть такая степень богатства или внутренней свободы, когда ты настолько высоко воспарил в эфир, что тебе абсолютно до лампочки, что о тебе думают и как тебя воспринимают люди. Ну вот, например, захотелось ей вспомнить школьные годы. Да, может, она всю жизнь мечтала о таком комбинезоне, будучи точеной куколкой в эпоху раннего «бониэма», но не было возможности. А когда возможность появилась – ну, и пофиг, что на четверть века позже, чем хотелось, – плевала она на всех из своего эфира! и надела этот наряд, в котором была бы убийственно восхитительна лет сорок назад, в темноте школьной дискотеки. А ты, Дашка, со своей стыдливостью недалеко уйдешь по жизни. И вообще, может, она в новогоднем шоу участвует в роли суперменши. И напарник её в таком же синем суперменском трико. Может, номер у них такой шутливый, или, скорее всего, она там клоун-заводящий. И вообще, нечего москвичей со своей провинциальной колокольни осуждать. Сибиряк, блин, суди не выше валенка! И вообще, – не суди, да не судим будешь». Вот так примерно рассуждала Дашка, пялясь краем глаза на соседку по креслу.

Андрея взяли в салон. Дашка, отмучившись в кресле три часа, получила новый облик – помолодевший на десяток лет. И что-то ещё в придачу, не сразу понятое, но вдруг взглянувшее на неё из зеркала. Она и не совсем она. Совсем другое отражение смотрело на Дашку из зеркала – готовое подпрыгнуть и зависнуть в воздухе смеющейся Маргариткой из страны цветов, снов и маленьких венских вальсов.

* * *

Казалось бы, просто новая прическа и ничего более. Три часа молчаливого терпения в пыльце из собственных волос. Андрей ровнял как ювелир – микронной длины волоски покрыли Дашкину шею, щеки, нос, весь пол был усыпан волосяной крошкой. Но итог был превосходен – ему аплодировали мастера и сам директор салона. Больше такого мастерства Дашкина голова не встречала, даже когда стриглась у него же самого.

Директор сказал: «Какая красивая у вас модель, конечно, на ней легко показывать свое мастерство». Дашке понравилось купаться в восхищенных взглядах. И отражаться в ярких зеркалах, тонуть в море света в мире возрождения чего-то чудесного, – давно забытого ощущения из далекой, почти призрачной поры. Ожидание сказки, предвосхищения чуда, и опять – море света и добрых взглядов.

И впервые в жизни её назвали красивой! Конечно, даму в розовом тоже назвали божественной, но она ведь за это почти триста баксов заплатила и на чай дала. А тут не за деньги, а совершенно искренне, от души, она видела это по искрящимся взглядам, устремленным на неё.

Тут надо сделать лирическое отступление о Дашкиной внешности.

Внешность Дашки – эволюция не по Дарвину

Да, внешности Дашки надо посвятить отдельную песню, в два, а точнее в три куплета. Поскольку в детстве она сменила две кардинально отличающиеся по восприятию красоты общности. В первой – окружение было сугубо азиатским, точнее, бурятским, не тронутым ещё телевизионным прессингом из Москвы. А во втором случае, и далее, окружение было чисто европейским, точнее, русским.

Итак, в первой общности, вплоть до десяти лет, что же она видела в себе, смотрясь в зеркало?

Рассматривая себя в нем по частям, что в корне неверно по отношению к истине, она отчетливо видела весьма непривлекательную картину. Каждая её черточка была либо неправильна, либо не вписывалась в принятые каноны, либо просто не нравилась ей самой в силу указанных выше причин. Зеркала во весь рост, увы, встречались не везде, а правильное освещение перед зеркалами – ещё реже. И потому Дашкино самомнение никогда не превышало уровня плинтуса, даже уровень тараканьей пятки был выше её самооценки и топтал её чувствительную душу самым безжалостным образом.

Итак, при ясном свете дня, Дашка, стоя вплотную к зеркалу, встроенному в шкаф, стоявший торцом к окну, видела невыразительно-бледные, желто-карие глаза. Точнее, левый глаз, дальний от окна, был карим, а правый, ближний к окну, на который прямо падал солнечный луч – янтарно-желтоватым. Глаза были почти без ресниц, особенно правый, без черной молнии, полыхающей у бурятских красавиц во взоре, без всего того, что сама Дашка считала красивым. Это самое что-то менялось с годами, постоянным было лишь недовольство своим несовершенством.

Далее на лице она видела чахлые бесцветные волосики вместо одной брови, а второй почти не было. Это так жестоко дневное солнце высвечивало все её недостатки. Не верить солнечному свету Дашка не осмеливалась. Бунт не был её стихией. Она философски покорялась действительности и несла свою «квазимордовскую» участь без внутреннего ропота. В жизни есть место не только красоте или отсутствию её, но и многим другим вещам, более интересным или, как минимум, полезным, чем терзания по поводу собственной внешности. А солнце она так и не полюбила. И вообще, при солнечном свете она всегда чувствовала себя хуже, чем в лунном сиянии.

Продолжу описание её лица: над верхним веком неутешительно прорезалась какая-то огромная несуразная складка, разрушая тем самым отточенную чистоту линии глаза. В народе она называлась «дабхаряшкой», и у многих такая же морщинка над глазом появлялась с возрастом, как и все морщины. А тут она прямо лет с шести прорезалась, а может, и раньше. Губы у Дашки были толстые-претолстые, а зубы, как говорила мама, прямо-таки лошадиные. Апофигеем всего была жуткая, бордовая родинка на лбу, казавшаяся со стороны то ли расковыренным прыщиком, то ли раздавленным клопом, как однажды заметил одноклассник, и которую приходилось всегда закрывать челкой. Перечисляя Дашкины несовершенства далее, нельзя не отметить, что волосы её не были кудрявыми, как у двоюродной сестры, а ниспадали вниз гадко-гладкой завесой. Без единого обнадеживающего извива. Всегда выбиваясь из резинок и бантиков. Да ещё и не совсем черные. И кожа её не принимала загар, даже если весь день провести на солнце: немного покраснеет, пошелушится и опять становится цвета «туухэ». (Это было не что иное, как наследие рыжей прабабушки).

А ещё Дашка была коровой – самой настоящей, большой-пребольшой, потому что стояла первой по росту в классе. А поскольку вторая по росту девочка была не просто толстой, а даже тучной, и её некоторые школьные злючки обзывали коровой, то, стоя рядом с ней, Дашка себя видела ещё большей коровой и тихо страдала от своей неподъемной никаким принцем биомассы. Потому что самый красивый мальчик класса, который сказал про клопа на её лбу, был на полголовы ниже и на переменах гонялся за более миниатюрными девочками. Как же Дашке хотелось стать маленькой, щупленькой и голосистой! Голоса у Дашки тоже, разумеется, не было, и все школьные годы её преследовала фраза: «Даша, говори громче». Да, ещё была шея, как у жирафа, как ехидничали подруги, плечи, как у дровосека, как печалилась мама, челюсти, как у тираннозавра, которые «видны из-за спины», по наблюдениям братьев, и масса прочих мелких недостатков, перечислять которые можно до бесконечности.

Что же касалось второй общности, в которую она попала в десять лет, там прошел не один год, прежде чем она смогла полноценно увидеть себя новым взором.