Николай Савостин - Пойдем со мной (сборник)

• Название: Пойдем со мной (сборник)
• Автор: Николай Савостин
• Жанр: Русское современное
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-9905861-7-8

В книге представлена автобиографическая проза Н. Савостина. Это и воспоминания, и размышления о жизни, и самые заветные слова. Повествование лирическое, искреннее. Николай Савостин – талантливый человек, поэт, прозаик, драматург, член СП СССР (1958), Заслуженный деятель искусств Молдавии, отмечен высшей наградой Молдовы – «Орденом Республики», имеет также ордена «Отечественной войны» II степени, «Знак почета», множество медалей, в том числе «За отвагу» (1945 г.) и Медаль Пушкина 2007 г. В 2009 г. стал лауреатом Международной литературной премии им. великого князя Юрия Долгорукого за книгу «Честь поэтов». Творчеству и жизни поэта посвящена книга Г. Ахметовой «Николай Савостин: жизнь и поэзия. Поэзия и жизнь» (М.: Ваш полиграфический партнер, 2012), положившая начало литературной серии «Таланты Забайкалья». В серии «Таланты Забайкалья» вышел поэтический сборник Н. Савостина «Трава Читы» (М.: Буки Веди, 2013).

---

Отлично помню этих людей, взрослых, по какой-то причине не любивших меня, им доставляло удовольствие изводить меня разговорами о том, какие плохие мои родители, как дорого обходится еда, которой они меня кормят. Кроме всего прочего, их видимо выводило из себя то, что я учился очень хорошо, не напрягаясь, а испытывая удовольствие, много читал, их же трое детей ходили в школу из-под палки. Я буквально голодал, хозяева ели отдельно, мне же приносили в мой закуток почему-то в эмалированной кружечке пшенную кашу. Я был (и до сих пор остался) болезненно застенчивым, не смел ничего просить…

Соседские бабы горевали над моей судьбой и однажды одна из них зазвала меня к себе, когда я шел из школы. Прослезившись, она погладила меня по голове и предложила: «Поезжай, парень, к матери. Завтра утречком едет мой муж в Оловянную, захватит тебя, место в кузове найдется».

До районного центра поселка Оловяннная было полторы сотни километров, на полуторке, которая в дороге возле села Чиндант поломалась, мы добирались трое суток. Надо ли говорить, как измотался я, голодный, промерзший, одетый в пальтишко, когда все мои спутники были в шубах. Иной раз в кузове какой-нибудь спутник прикрывал мне ноги полой дохи. Ночевали на полу на соломе в какой-то избе, когда все садились есть, я выходил на улицу, чтобы не выдать голода и не выглядеть попрошайкой…

Но все это было лишь вступлением в настоящую беду. Когда приехали в Оловянную, я с трудом нашел дом по адресу, оставленном мне матерью, – там жили какие-то едва знакомые люди. Вошел, предвкушая материнскую радость, тепло, избавление от всех моих страданий. Хозяева обедали, глава семьи с «калининской» бородкой смуглый мужик в черной косоворотке с белыми пуговицами недовольно поднял на меня глаза: «Чего тебе?» Я сказал, что приехал к матери. «Так она уехала за сыном, наверно за тобой, милок, вон ее дверь, ее замочек, а ключ забрала с собой». Помолчав, он снова принялся хлебать щи, вся остальная семья – дети моего возраста и поменьше, их мать, тонкогубая и чем-то недовольная, по всей видимости после только что произошедшей ссоры, время от времени бросали на меня любопытные взгляды. Наконец хозяин, облизав ложку, откинулся на спинку стула: «Ну и чего стоишь у двери? Иди себе». Из-за спазма в горле я едва вымолвил: «Куда же мне идти?» «А я знаю куда? Дуй на станцию, на вокзале тепло. А мать приедет, скажем, где тебя искать…»

Что там дальше он говорил, я не слышал, вышел и, сдерживая себя, чтобы не хлопнуть дверью, что показало бы, что я обижен, закрыл ее вежливо, тихо-тихо…

День я провел на ногах, стараясь убить время, обошел поселок, и, наконец оказался у дверей районной библиотеки – сами ноги привели меня сюда. Именно в этом месте мне было не так одиноко и тоскливо. И это было к счастью. Напротив библиотеки было самое оживленное здание той поры – «РАЙЗО» – земельного отдела райисполкома, куда съезжалось чуть не ежедневно в эти предвесенние дни деятели колхозов, и надо же, один из мужиков, вылезая из подъехавших саней и выпроставшись из огромной дохи, окликнул меня. Я оглянулся вокруг, не веря, что обращаются ко мне. Да, окликнули именно меня. Ко мне подошел длинный, усатый, как Максим Горький, мужчина, и я в нем узнал председателя колхоза, с которым дружил мой отец и который одно время почти каждый вечер бывал у нас. Даже фамилию его помню – Пляскин. Он с удивлением стал расспрашивать, как я оказался здесь один. Мой рассказ его расстроил и растрогал, он вынул из-за пазухи бумажник, дал мне пятерку, указал на бревенчатый опрятный дом, от которого несло невыразимо вкусным дымком: «Вот столовая, иди хорошо поешь, возьми себе щи, второе какое-нибудь, попей чайку вволю. Тут тебе хватит. А мне надо на заседание. Приходи часа через два, как-нибудь устроим тебя».

Тут надобно сказать, что обходя поселок, я долго стоял у витрины книжного магазина, прочитал заголовки всех выставленных книг, и одна привлекла меня особенно – большого формата, с картинкой во всю обложку, озаглавленная «Сорок небылиц»….

Я, полный свежего и горячего чувства благополучия, светлых надежд, был крайне скуп в столовой, и тот час ринулся в книжный магазин. Оставшиеся деньги, которых хватило бы хоть как-то кормиться до приезда матери, я без раздумий безрассудно отдал за «Сорок небылиц» и тут же у прилавка впился в них. Это были узбекские народные сказки, я оказался в волшебном мире невероятных приключений героических молодцов, сражающихся с отвратительными злодеями, в сияющем и благоухающем ореоле верной любви красавиц, чудес, творимых магами и чародеями… Это была первая в моей жизни самостоятельная покупка и первая неприятность из-за литературы: Оторвавшись от книги, я с удивлением увидел, что на улице уже темно. Естественно, Пляскин уже уехал, не дождавшись меня. Но я, ободренный и насыщенный колдовской лирикой, мечтами, жаждой жить и увидеть со временем весь цветной, ароматный, звучащий музыкой чудесный и безбрежный мир, пришел на вокзал, где облюбовал скамейку в углу поближе к печке, не замечал ни холода, ни замусоренную бесприютность окружающего пространства, провел ночь почти счастливый.

Мать нашла меня спустя два дня – с красными от слез глазами, высохшая и измочаленная от страдания, она смеялась и всхлипывала одновременно…

Прохожие

Вышел из аптеки, заломило спину, присел на бордюрчик. Мимо шла молодая женщина с девочкой, которая, держась за ее руку, обиженно ревела. Как раз напротив меня они приостановились, – женщина, склонившись к ребенку, утешала дочку. Смотрю, с верхней части города проходит полный, румяный старик в старомодном пальто, еще более древней шапке-ушанке; весь засветившись лаской, стал утешать: «Такая хорошая девочка, а проливаешь слезы. Утри глазки, ну, улыбнись».

В это время снизу поднимался обремененный сумками дед в модной синей куртке китайского производства и каракулевой шапке пирожком. Он тут же склонился к плачущей девочке: «De ce plingi, micuto? Cei frumusico?» (Отчего плачешь, маленькая? Красавица! – молд.). Вынул из кармана карамельку, протянул ей.

Я не знал, какой язык она понимает, и это не имело никакого значения.

Она умолкла, переключилась – развернула потертую в кармане старика обертку конфетки, еще по инерции всхлипывая…

Все внутри меня озарилось счастливым открытием: смотри-ка, есть местечко, где готовы в одном тоне объединиться разные языки. Есть, есть у всех нас общее, то, что не может не вызвать нежность…

И забыл о своей боли в пояснице, – так это было ободряюще хорошо.

Котята

Много чего привелось мне встретить в моей уже длинной жизни. Какие трагедии, драмы, какие вселенского масштаба события, встречавшиеся мне в былом, как бы отодвинулись в темные чуланы памяти, куда мучительно заглядывать. Заглянешь, а потом с трудом вылезаешь из ощущения безысходности, словно из навязчивого кошмара. А эти два котенка возникают перед моим мысленным взором пятнышком света, приливом нежности, утешая, убаюкивая тревоги во время мучительной бессонницы…

В давние годы я купил домик на тихой улице большого села над Днестром, пожалуй, единственный здесь русский, я крепко подружился с соседями, завел верного друга-фронтовика из местных крестьян, который наставлял меня, как вести приусадебное хозяйство, помогал сажать яблони, вишни, сливы, черешни, ореховые деревья, кусты смородины и прочее. Эти два с лишним десятилетия были самыми счастливыми годами моей судьбы.

Особая дружба была у меня с соседскими детишкам, они нередко кувыркались на газонной травке у меня во дворе, так как у всех дворы сплошь засеяны и засажены. Возвращаясь из поездки в город, я привозил им сладости. А когда в ненастную пору я оставался один – жена в такое время предпочитала жить в городе, – соседки подкармливали меня, приносили чорбу (суп), мамалыгу…

Однажды детишки подарили мне два маленьких котеночка. Один был черного цвета, – моя жена-молдаванка назвала его Агиуца (фольклорный забавный чертенок). Другого – с белой полоской вокруг шеи – назвали Гулераш, – по-русски Воротничок. Они, маленькие, были так милы, так игривы, так привязаны ко мне, что просыпаясь ночью, я находил их спящими рядом на моей подушке. Как ни наивно это покажется, – на их милых мордочках я угадывал мысль.

Утром я садился за письменный стол перед распахнутым в сад широким окном, полным птичьего щебета, дышащего прохладой и насыщенным ароматами цветения. Как бы дополняя картину бытия и умиротворения, ко мне на стол вспрыгивали мои милые крохотные Агиуца и Гулераш, садились напротив, свернув хвостики. Сидели смирненько, словно изваяния, следя глазами за бегом пера по бумаге. Когда им, видимо, становилось скучно, один из них лапкой легонько ударял меня по запястью руки. Я, как бы проснувшись, возвращался в реальность, минутку разговаривал с ними, на их мордочках появлялось заметное удовлетворение… Спустя некоторое время, уже другой так же тихонько касался моей руки, призывая обратить на них внимание. Временами они прыгали за окошко, где-то носились, но через некоторое время вновь оказывались сидящими рядышком передо мной на столе…