Леонид Василенко - Введение в русскую религиозную философию

• Название: Введение в русскую религиозную философию
• Автор: Леонид Василенко
• Жанр: Религиоведение
• Год: 2009
• ISBN: 5-7429-0218-2

В данной книге раскрывается основное содержание русской религиозно-философской мысли XIX–XX вв. Основное внимание уделено вопросам метафизики и теории познания, философии религии, философии культуры, философии истории, нравственно-этической проблематике, дискуссиям о религиозной миссии России и роли православия в социальном и культурном развитии нашей страны. Дан также анализ различных решений социально-философской проблематики, рассмотрены философско-антропологические установки русской философской мысли для понимания творческого призвания и становления личности.

Рекомендуется для студентов богословских учебных заведений, философов, всех, интересующихся историей русской философской и религиозной мысли.

---

Глобализация сознания, решил он, справится с ошибками индивидуального разума и с индивидуализмом вот почему. Изначально, считал Чаадаев, человек обрел разумность от Бога в саду Эдемском, когда Бог беседовал с человеком. После грехопадения свет разума озаряет каждое отдельно взятое мыслящее существо через социальную среду, хранящую традицию памятования о былом единстве с Богом, а после Воплощения – через мировое христианское сознание. Оно формируется из объединенного опыта веков христианской работы, в которой преображался мир и менялось понимание людьми всего происходящего, приоткрывалось восприятие тайны истории. Индивидуалистический отрыв от этой вековой традиции, совершает ли его отдельный человек или некоторое сообщество, закрывает доступ к истине.

Разум отдельно взятого человека все же способен, считал он, даже и при не благоприятствующем социальном окружении, приобщаться мировому сознанию через пристальное внимание к вековой традиции и через интуицию, которая озаряет его мышление свыше. Интуиция вводит в понимание «тайны времен», сокрытой в глубине исторических событий. Благодаря этому человек становится участником работы высшего мирового сознания. Посвящение разума в «тайну времен» подчиняет его высшему промыслительному действию, ведущему ход событий. Человек, предлагал Чаадаев, сам должен свободно захотеть подчиниться и принять, что мировое христианское сознание – от просвещающего его истиной Бога, согласившись, что если Бог является Господом истории, то все в истории таинственным образом Ему повинуется. Поэтому мы сами должны дать мировому сознанию действовать в нас, отведя свое эго на второе место.

Чаадаев подготовил восемь «Философических писем» (18281830). Первое – самое известное и чаще всего цитируемое – Н.И. Надеждин поместил в своем журнале «Телескоп» в 1836 г. В этом письме основные идеи еще не были в полной мере представлены. Автор начал с того, что в российском прошлом не было ничего хорошего, что страна, выпав из мировой христианской работы, преподает миру великий трагический урок, как не надо делать. Изоляция обрекла страну на стагнацию, убожество и бесплодие. Письмо вызвало скандал и репрессивную реакцию – редактор был сослан (ненадолго) в Усть-Сысольск (Сыктывкар), журнал закрыт, а автор объявлен сумасшедшим. Некоторые увидели здесь скрытую государеву милость: на «сумасшедшего» другие кары не налагались.

Процитируем характерное место, делающее понятной такую реакцию: «Сначала дикое варварство, затем грубое суеверие, далее – иноземное владычество, жестокое, унизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала, – вот печальная история нашей юности. Пора бьющей через край деятельности, кипучей игры нравственных сил народа – ничего такого у нас. Пора нашей социальной жизни, соответствующая этому возрасту, была наполнена бесцветным и мрачным существованием без мощности, без напряжения, его ничто не одушевляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства… Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем, без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя» (1, с. 20).

Забыть навсегда о былом мраке, преодолеть изоляцию России, ее чуждость Западу и его культуре, творчески бесплодную чуждость культуре как таковой и присоединиться к мировой христианской работе – вот его ответ. Чаадаев не предлагал унии с католиками. Его невоцерковленная, горько сожалеющая мысль мотивирована страстным непринятием российской действительности. В ней отразилось недостаточное знание как русской, так и западной истории и культуры, непонимание ценности византийских духовных корней русского православия. От этих корней, как он думал, происходит русский застой и отчуждение от Запада. Сказалось влияние масонских идей – одно время Чаадаев был членом ложи «Соединенные друзья», но остался в стороне от декабристского мятежа. Вероятно, повлиял также и Ж. де Местр – папист с масонским прошлым.

Слово пристрастного отношения не есть слово истины. «Унылый и зловещий пессимизм» относительно путей России (3, с. 256), – так оценил о. Георгий Флоровский духовную подоснову этого письма. Чаадаев, увлекшись полемикой, пренебрег значением православия в судьбах России, деятельностью благоверных князей, великих святых, соборов. Не заметил он открывшейся тогда другой реальности русского прошлого. В оформлении национального лица России роль православия несомненна. И не в худший период византийской истории она восприняла от греков свет Евангелия, не от роковой судьбы Русь долгое время не участвовала в западных делах, и не обязательно ей повторять пути других народов. Чаадаев не в меру идеализировал Запад, недооценив соблазны автономной культуры, роль протестантского раскола, преступлений светских властей, амбиций папизма и пр. Сошлемся на признание философа XX в. Симоны Вейль: во Франции кардинал Ришелье в свое время «разрушил большую часть нравственной жизни страны», а затем Людовик XIV «с еще большей жестокостью низвел Францию до состояния морального опустошения» (7, с. 120).

Позднее Чаадаев многое пересмотрел. Тот, кто призывал мужественно смотреть в лицо тяжкой исторической правде о России, сам получил отрезвление от революционных событий конца 30-х гг. в Европе. Увидев там «злополучие старого общества», он признал, что Россия была в стороне от Запада по воле свыше: Промысел Божий на время отвел Россию, чтобы она не заразилась грехами Запада. Русский народ сохранил чистоту веры и способен войти в мировую работу с новыми силами, тогда как западные христиане, устав от своей истории, уже не так хорошо трудятся, их сковывают исторические грехи. Социально-политический активизм и культурная работа католиков больше не казались Чаадаеву безупречными. О. Георгий Флоровский писал: Чаадаеву «открывается двусмысленность богатого прошлого, “роковое давление времен”. Именно свобода от западного прошлого, кажется теперь Чаадаеву, дает русскому народу несравненное преимущество в строении будущего, – “ибо большое преимущество иметь возможность созерцать и судить мир со всей высоты мысли, свободной от необузданных страстей и жалких корыстей”. Теперь он видит именно в России ”народ Божий будущих времен”… “Христианство политическое” должно уступить место христианству “чисто духовному”» (2, c. 248).

Чаадаев действительно стал понимать роль и место России совсем по-другому. Славянофилов часто упрекали за их мечты осуществить Цaрство Божие на земле через Россию, а здесь мы видим нечто подобное у западника. Не случайно Флоровский охарактеризовал его переоценки словом «кажется», имея в виду их непродуманность.

Чаадаев заявил, что русские должны дать западным народам полновесный ответ на их проблемы: Россия, ни на что не годная по его прежним оценкам, оказалась теперь призванной «обучить Европу бесконечному множеству вещей»; счастлив тот народ (русский), который входит в мировую христианскую работу после других народов. Чаадаев, вероятно, иронизировал, потому что он никогда бы не согласился с тем, что Россия в ее тогдашнем религиозно-социальном состоянии способна реально предложить Западу спасительный пример. В конце концов, если текст, где все это сказано, назван «Апологией сумасшедшего», то и относиться к нему нужно соответственно.

Чаадаев выдвинул также идею духовного взаимодополнения православного Востока и католического Запада, ставшую на какое-то время популярной среди экуменистов второй половины XX в.: «Сосредоточиваясь, углубляясь, замыкаясь в себе, созидался человеческий ум на Востоке; раскидываясь вовне, излучаясь во все стороны, борясь со всеми препятствиями, развивается он на Западе… На Востоке мысль, углубившись в самое себя, уйдя в тишину, скрывшись в пустыню, предоставила общественной власти распоряжение всеми благами земли; на Западе идея, всюду кидаясь, вступаясь за все нужды человека, алкая счастья во всех его видах, основала власть на принципе права; тем не менее и в той, и в другой сфере жизнь была полна и плодотворна; там и здесь человеческий разум не имел недостатка в высоких вдохновениях, глубоких мыслях и возвышенных созданиях» (1, с. 146).

Вопрос не так прост. Чаадаев решал его в русле обычного для античной философии понимания, что внешнюю активность человека нужно сочетать с умением духовно сосредотачиваться: созерцание дает энергию деятельности. Для каких-то, может быть, начальных задач это годится. Но где же Сам Христос, без прямого участия Которого чисто человеческие инициативы в таких вопросах теряют смысл? Истина Христова и исполнение воли Отца Небесного, правильно понятые в свете древнехристианского Св. Предания, хранимого в православии, не считаются Чаадаевым основой для взаимного восполнения духовности Востока и Запада. Н.А. Бердяев впоследствии писал, что различие духовности православного Востока и католического Запада весьма велико и отнюдь не сводится к констатации различий созерцания и активности. Реальная проблема здесь в другом: как сочетать созерцательную отрешенность от мирского и сосредоточенность на внутренней духовной (по-своему весьма деятельной) работе с социальной активностью христианина в миру.