Юлия Бекенская - Город, которого нет

• Название: Город, которого нет
• Автор: Юлия Бекенская
• Жанр: Короткие истории

Город, которого нет, – это Питер. Тут не подводят стрелки часов, в метро есть станция для тех, кто ждет, а комиссионки воруют время.

Городок, которого нет, – провинциальный, со старым фонтаном, где в музее дремлет Яга, трамвай увозит в неведомое повзрослевших детей, а Мойрами работают небритые дядьки.

Города под чужими звездами и бродячие балаганы – тоже здесь.

Авторская коллекция фантастических городов и историй.

Фантастика, фэнтези, мистика. Место действия – город, которого нет.

---

Ильич поспешно сдернул слуховой аппарат. Астролябия в руках задрожала. Эх, хороша песня – железо вибрирует! Дед увидел, как один из амбалов рухнул, будто подкошенный, зато другой потянул из кармана ствол. Да выронил – видимо, звук стал гуще. У Ярого пена изо рта пошла.

…С год назад было дело: налетели на Ильича, сумку содрали. Он упал, да слуховой аппарат выронил. Тот песком забился и сдох. Только обидчики далеко не ушли: попадали, как кегли, за головы схватились. Дошкандыбал дед до них, забрал сумку. А те на него глянули, как на привидение, и уползли в бурьян. Он так и не сообразил сперва, что случилось. Сел на камень и почуял вдруг тихий, тоскливый плач. Не мог от него отвернуться. Пошел на звук. И увидел, как на камень выбралось существо. Так и познакомились.

Если оно близко плачет, голова раскалывается. А кто под допингом – тем вообще хана.

Ильич не стал ждать, пока троица оклемается. Теперь ему одна дорога – на катера и отсюда подальше. Домой возвращаться не резон…

Песня стихла. Братки лежали вповалку. Не скоро теперь очухаются: по всему видать, трезвых не было.

Зашевелились кусты, и на берег вышел человек. По виду – буржуй, из этих.

– Простите, – сказал он с акцентом.

У него были белесые, как у дохлой рыбы, глаза.

Глаза уже залили, видать, уроды, думала Людка. А ведь запросто могли узнать. Повезло! «Синебрюхов» – это поздний ужин или ранний завтрак?

На пустой желудок две банки джин-тоника ударили в голову – мама не горюй. Вдруг стало безумно смешно. Зверски хотелось: а) пообщаться, б) еще выпить, в) на худой конец, сплясать. Ну, и узнать, что забыл на берегу мил дружочек, Буддой по дурь-башке венчанный.

А нескучно разворачивается картинка! Тот, кто пальцы ей сломал (что ты ломаешься, говорит, я тебя обломаю) с барского плеча ей же пойло пожаловал.

По уму, бежать бы сейчас подальше, но раз такой фарт вышел, пойти посмотреть, что он в гавани забыл?

Главное, ему хоть бы что: каким был, таким и остался. Но кто б знал, что дивная метаморфоза произойдет с пианисткой, его тюкнувшей?

Людмила была трепетна и невинна. Безголовая Люда не боялась ни черта. Ум, честь и совесть – девиз настоящих боевых сосисок, хихикала она, подбираясь бурьянами ближе. То, что увидела, заставило притормозить.

Ее обидчик лежал, как неживой. Рядом валялись двое напарников. Мамадарагая, и зачем ее сюда принесло? Но голова соображала неплохо: пока они в отключке, обшарить карманы. Забрать, что есть, и ходу. Паровоз, автобус, межгород. Подальше отсюда, из этого морока, треугольника бермудского. В деревню. В Крым. Там тепло, там яблоки.

Бандиты не шевелились.

– Американ бой, уеду с тобой, – пел сладкий голос.

Ярый лежал у открытой двери машины. Эх, кирпичом бы тебя за долю девичью, загубленную. Бараньи глаза открыты, но пусты. Бумажник. Ключи в машине… так, хорошо. Неудобно шмонать карманы в костюме! Разогнулась, повернула голову и обомлела. Пара зеленых глаз смотрела на нее. Человеческих, на совершенно невозможном лице. Существо приложило перепончатый палец к губам: мол, тихо!

Людка так и застыла – ни жива, ни мертва…

– Отдайте, – сказал незнакомец.

Да что ж это делается, а? Вот просто так, на голубом глазу, дай? Холеная надменная сволочь. Стоит и ждет. Этот. Стервятник, приехал и считает, что всему хозяин.

– Выкуси! – ответил Ильич.

Ох, жадность человечья. Всех готовы сожрать, и как не подавятся цацками-то своими?

Буржуй достал пачку денег.

– Что ты мне тут доллАрами тычешь? «Рафик» они Кайрату вернут? А Людке пальцы? – Ильич разошелся так, что у самого уши заложило. На закусь от души добавил, куда этому его поганые деньги засунуть надо.

– Хочешь? Нааа! – размахнулся и бросил железку в грязную воду залива.

Нечего. Пусть поползает, гнида.

Все это время гость не сводил взгляд с вещицы. Без сомнений: она. Медная, с вязью координат, поделенная на число стихий: огонь, вода, воздух… чертово путешествие, подарившее лишних полсотни лет, началось отсюда. Он помнил, как шел ко дну, сжимая ее, раскаленную, как сковородка ада. Как и из вонючих вод отброшен был в жаркое пекло. Мексика, благословенные берега… не иначе, вещица, выменянная у матроса в Карантинной Гавани, по-русски знавшего только «водка», утянула на далекую родину.

Высоко поднимая ноги, он шагнул в воду.

Из глубины навстречу поднимался его билет в новый век. Знакомое переплетение орнаментов. В первую ночь оно было таким. На вторую узор переменился, словно подстраиваясь к новому хозяину, и подарил сны о неведомых берегах, где крепкие широкоскулые люди торили путь по часам и звездам. А потом вещица заговорила без слов, когда в ночной лодке сплетенные змеи с орнамента стали двумя волнами, а тихая мелодия на дельфиньем языке возникла в дрожании воздуха….

За астролябией показались руки: зеленые, с перепонками меж пальцев, и лицо, невероятное, нечеловечье, но отчего-то знакомое…

Пронзительный звук. Боль. Она не вмещалась в голове, сквозь барабанные перепонки лезла наружу. Превозмогая, он поймал в вое некую фразу, растянутую, чудовищно замедленную: бо-го-ро-ди-це-де-во-по-мииии…

Словно свет вспыхнул в памяти.

– Девочка, ты?

Существо вперило в него взгляд. Перепончатые пальцы тронули стрелку. Тонкий зеленый луч вырвался из прибора.

– Детка, – сказал он. – Софьюшка? Маша?.. – Как же тебя звали?

Пение стихло.

– Что с тобой стало. Я этого не хотел. Но могу все исправить! Я пришел за тобой.

Еще тише, осторожней:

– Клавушка? Сонечка? Нет, постой… Тая! Тебя звали Тая! – нежно, как маленькой умирающей птичке, – боже мой, сколько лет… девочка, как же так получилось?

Не смотреть в глаза. Не спугнуть.

– Отдай, Тая. Помнишь, как мы тут с тобой набедокурили? Давай исправим? Я долго к тебе шел…

Не соврал, из Америк в Россию не близко: континенты, моря, жизни. Молодой торопливый дурак. Потерять все так глупо…

– Я искал тебя, чтобы взять с собой. Ты станешь прежней. У тебя будет белая постель и лучшие кружева. Еще мороженое! Девочки любят мороженое… Отдай.

Тварь скорчилась на камне, лягушка-переросток, спокойнее, придется убить, ничего, не сблюем-с.

– Мы уйдем вместе, ты и я…

Не дрогнуть, коснувшись ледяной руки, вот так, тихонько.

Повернуть стрелку, увидеть, как ожила, заиграла медная вязь. А теперь тихо достать пистолет и избавить страдалицу от столетнего ада…

– Не слушай его, – заорал чертов старик, – беги!

Вот и пистолет пригодился.

Выстрел толкнул Ильича в грудь. На плаще расплылось пятно. Дед увидел, как существо ринулось навстречу буржую, выставив пальцы, словно собираясь вцепиться в глаза. Оно было слишком маленьким. Этот откинул ее, как котенка. Еще один выстрел.

Песок плыл под Ильичом. Казалось, вбок и вкривь уходят баржи и пирс. Он подумал, что земля сошла наконец-то с оси, время вышло из берегов и вот теперь выливается через край.

Извиваясь, захлебывалось воздухом существо. Выругался Ярый – не успел оценить диспозицию, сел, потянул пушку. Гость обернулся, выстрелил: раз, два, три.

– Твоя вишневая девятка, – пропела магнитола.

Из диска клятого прибора полились лучи.

Существо… Тая? Застонало, и стон ее, казалось, отзывался в дрожащих стрелках. Они пели в унисон.

Свет омыл долговязую фигуру. Незнакомец раскорячился, похожий на треугольник на длинных тощих ногах, обутых в армейские ботинки. Он расставил руки, словно обнимая всю гавань. Лучи пронизывали его, и казалось, он пьет их, глотает, как путник, приникший к источнику.

Море стало прозрачным, и на мгновение Ильичу показалось, что он видит всех рыб, когда-то плававших в гавани, всех гадов лесных, что жили, пока здесь стояло болото, всех сброшенных в клятое море людей.

Удар трехтонного джипа пришелся по спине незнакомца. Тот опрокинулся, как кукла.

Боевая сосиска, с вытаращенными от ужаса глазами, сидела, вцепившись в руль.

Гость поднялся. Не так-то просто его убить. Вытер ладонью залитое кровью лицо. Теперь, когда астролябия с ним, боги, какая глупость эти ваши автомобили. Захохотал.

Смех перешел в бульканье, он закашлялся, да так, что согнулся пополам. Свет, живительный древний свет. Пятьдесят новых лет… или сто. Он дотянулся рукой до прибора. Пение на дельфиньем языке, луч…

Приступ рвоты согнул его пополам. Вместо того, чтобы исцелять, свет отбирал последние силы. Зачем?

Хрипя, он опрокинулся на песок, но новая судорога согнула его пополам. Он блевал воздухом, и видел в мареве чужие города, людей, пирамиды…

И понял вдруг, почему.

Это было взаймы. Все, что взял, он теперь отдает. Боги, как глупо и жаль, а славно было бы дальше, вперед, обгоняя…

Как глупо.

Ильич почувствовал, что мир, потерявший устойчивость, накренился уже на другой бок. Астролябия светилась.

Зеленый луч коснулся старика, и внутри затрепетала каждая клетка. Существо в этом свете стало девочкой с толстой косой, в платье с пелериной. Она наклонилась к старику, погладила его по голове: