Вирджиния Эндрюс - Розы на руинах

• Название: Розы на руинах
• Автор: Вирджиния Эндрюс
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-389-10994-0

Эта книга – продолжение захватывающей саги американской писательницы В. К. Эндрюс о семействе Доллангенджер. Первый роман, «Цветы на чердаке», основанный на реальных событиях, сразу стал бестселлером и был дважды экранизирован. По романам «Лепестки на ветру» и «Розы на руинах» в 2014–2015 гг. сняты телефильмы с Хизер Грэм и Роуз Макивер.

Кэти и Крис Доллангенджер и двое их сыновей ведут уединенную жизнь в небольшом городке. Дети не подозревают о том, какую трагедию пришлось пережить в юности их родителям. Однако прошлое не устает напоминать о себе. В соседнем доме поселяется загадочная женщина в черном, которой удается завязать отношения с младшим из братьев, девятилетним Бартом. Ее зловещий дворецкий, задумавший использовать Барта для осуществления ужасной мести, план которой он вынашивал много лет, раскрывает мальчику постыдные тайны прошлого…

Роман также издавался под названием «Сквозь тернии».

---

– Если ты хочешь спасти свою вечную душу от адского огня, то прочти эту книгу и станешь сильным и властным, как твой прадед. Тогда женщины не смогут править тобой. Наоборот, ты будешь править ими.

Я взглянул в его длинное, сухое лицо, еще раз с отвращением увидев редкие усы и желтые зубы, через которые он не только шипел при разговоре, но иногда и присвистывал. Он был безобразнее самых некрасивых людей, каких я видел. Но Эмма часто говорила, что красивым человека делают поступки. Поэтому я решил попытаться почитать, о чем пишет мой прадед, хотя почерк был корявым и трудным.

Я не слишком любил читать. И редко это делал. Но, проходя мимо сарая со стойлом, в котором скоро будет стоять мой пони, я сел на душистое сено и открыл книгу, которая выглядела страшно старой. Думал я все еще о пони. Неважно, что от него будет плохо пахнуть и он принесет массу забот. Мне так хотелось пони, что болело сердце.

«Я начинаю этот дневник с самого горького дня в моей жизни: дня, когда моя любимая мать сбежала с другим мужчиной и бросила меня на произвол судьбы. Она бросила также и отца. Я хорошо помню, что я чувствовал, когда он рассказал мне, что случилось; как сильно я плакал, как отчаянно ощущал, что ее нет больше со мной. Каким одиноким я себя чувствовал! Как горько было осознавать, что никто не поцелует меня на ночь, что никто не послушает мои вечерние молитвы. Мне было в то время пять лет. А до этого я всегда знал, что я был самым важным в ее жизни. По крайней мере, она так говорила. Как же она смогла оставить меня, своего единственного сына? Что такое случилось с ней, что она обо всем позабыла?

Я был невинным и ничего не знавшим о жизни человечком. Когда же я подрос и прочитал слова Божьи, то понял, что со времен Евы женщины предавали мужчин то в одном, то в другом; и даже матери… Коррина, Коррина, как я стал ненавидеть это имя…»

Странно. Я ощутил эту странность, подняв глаза от страниц, испещренных мелким, закорючистым почерком, который временами к низу страницы становился размашистее; будто человек, писавший это, хотел использовать каждый кусочек бумажного листа.

Я так же, как Малькольм, часто мучился страхом, что моя мама уйдет, уедет, покинет меня, просто оттого, что не захочет больше быть со мной. Я останусь с отчимом, думал я, а он не сможет любить меня так сильно, как любил бы родного сына. С Джори всегда все будет в порядке: у него есть танцы, а это все, что ему нужно в жизни.

– Нравится тебе эта книга? – раздался вдруг голос Джона Эймоса.

Он прокрался в стойло и стоял надо мной, сверкая своими маленькими глазками.

– Да, это хорошая книга, – ответил я, хотя ощутил себя нехорошим оттого, что сказал неправду.

Мне было страшно в тот момент, страшно, что мама может убежать с каким-нибудь мужчиной – не врачом, потому что она часто желала, чтобы папа не был бы врачом и больше времени проводил дома.

– Тогда читай ее каждый день, – посоветовал Джон Эймос.

Может быть, он любит меня, просто у него такой зловещий вид…

– Тогда ты узнаешь все о женщинах и как держать их в узде, – продолжал он. – И не только женщин, но и всех людей. Эта маленькая красная книжка убережет тебя от многих ошибок, которые совершают мужчины. Вспомни об этом, когда тебе покажется, что книга тебе надоела. Вспомни, что воля Бога была в том, чтобы мужчина превосходил женщину, которая глупа и слаба.

Хм, я не думал, что мама глупа и слаба. Я всегда считал, что она сильная и замечательная. И что бабушка щедрая и добрая… и даже лучше, чем мама, которая вечно занята и не обращает на меня внимания.

– Малькольму люди подчинялись, Барт, его уважали и боялись. Когда ты внушаешь такое почитание другим, они смотрят на тебя, как на Бога. Но не говори ничего бабушке об этой книге. Лучше было бы, если бы ты, как прежде, изображал, что любишь ее. Никогда не позволяй женщине проникнуть в свои мысли. Держи свои честные мысли про себя.

Наверное, он прав. Если я дочитаю эту книгу до конца, я стану мудрее, чем Джори, и весь мир будет смотреть на меня с восхищением.

Я улыбался ночью во сне, крепко прижимая к сердцу дневник Малькольма. У меня в руках было великое средство, чтобы стать богатейшим человеком в мире, как Малькольм Нил Фоксворт, который жил давным-давно где-то далеко, в месте, которое называется Фоксворт-холл.

Теперь у меня двое друзей: моя бабушка в черном и Джон Эймос, который разговаривал со мной больше, чем папа когда-нибудь. Странно, что совсем чужие люди давали мне больше, чем мои собственные родители.

Сладость и горечь

Мама приняла руководство балетной школой, которая все еще носила имя ее основательницы. Она оставила это название: Школа балета Мари Дюбуа. И все студенты полагали, что мама и есть Мари Дюбуа. Позже она объяснила нам с Бартом, что это было легче и престижнее, чем переименовывать школу. Папа молча с ней соглашался.

Ее школа находилась на вершине холма Сан-Рафаэль, недалеко от больницы папы. Они часто вместе ездили на ланч или ходили вечером на балет, в кино в Сан-Франциско; там и проводили ночь, чтобы не ездить долго по темным дорогам. С нами оставалась Эмма, и мы с Бартом не возражали, разве что мне было несколько досадно видеть, какими счастливыми и сияющими они возвращались. Это наводило меня на мысль, что мы для них менее важны, чем мы сами думали.

Однажды ночью, когда я долго не мог заснуть, я тихонько отправился на кухню с единственной целью – чего-нибудь перекусить. Проходя по коридору мимо гостиной, я услышал родительские голоса. Они сердились, спорили друг с другом, хотя я почти никогда не слышал раздражения при их обычном общении.

Я не знал, как поступить: остаться или вернуться в комнату. Вспомнив о том, как я подслушивал на чердаке, я решил остаться для собственного блага и для блага Барта: выяснить все же, что за тайна нас окружает.

Мама была все в том же красивом голубом платье, в котором ездила в город.

– Я не понимаю, отчего ты так упорен! – Мама ходила туда-сюда, бросая на папу сердитые взгляды. – Ты же понимаешь положение Николь, и ты прекрасно знаешь, что она не выкарабкается. А когда Николь похоронят, власти штата будут иметь полную опеку над девочкой, и нам придется с огромными трудами разыскивать ее и удочерять. Давай что-то предпримем сейчас. Крис, пожалуйста, прими решение!

– Нет, – холодно ответил папа. – У нас есть двое детей, и этого достаточно. Найдутся другие пары, помоложе, которые удочерят Синди. Те люди, которые ничего не потеряют; если агентство по опеке начнет расследовать, кто мы…

Мама взметнула в досаде руки:

– Так это как раз то, в чем я хочу тебя убедить! Если мы удочерим Синди до того, как Николь будет погребена, агентство ничего не станет расследовать. Я сегодня же поеду и расскажу обо всем Николь. Я уверена, что она согласится и подпишет все необходимые документы.

– Кэтрин, – твердым голосом проговорил папа. – Ты не имеешь права делать все, что тебе заблагорассудится. Николь вполне может пойти на поправку, и даже если, допустим, она останется разбита параличом, ребенок ей все равно нужен.

– Но как она будет воспитывать ребенка в таком положении?

– Это не наше дело.

– Она не поправится. Ты знаешь это, и я знаю это. Теперь я могу признаться, что на самом деле уже съездила к Николь и поговорила с ней. Она хочет, чтобы я удочерила ее дочь. Она поставила подписи, а Симон Дотри, нотариус, заверил их. Так что ты ничему не сможешь помешать.

Папа был потрясен. Он закрыл лицо ладонями, а мама все говорила и говорила:

– Перестань прятать лицо, Кристофер. Посмотри правде в глаза. В ту ночь, когда родился Барт, ты ведь сказал мне, Крис, что я не стану жить с Полом… что ты отвоюешь меня; ты так умоляюще смотрел на меня! Если бы не твои умоляющие глаза, то я бы не позволила уговорить себя на стерилизацию и не подписала бы те бумаги… И я бы родила еще одного ребенка, даже если бы это стоило мне жизни. Но ты же просил меня, и я сдалась – ради тебя, черт возьми! Ради тебя!

Рыдая, она упала на ковер и скорчилась, как от боли, царапая тонкими пальцами ворс. Ее длинные светлые волосы растрепались, образуя золотой веер. Она плакала и упрекала вслух себя и его за то, что они делают.

Что такое они делают?

Потом она перекатилась на спину и проговорила:

– Ты прав, Кристофер! Ты, как всегда, прав. Я была права лишь однажды, но этот единственный раз и мог бы спасти Кори жизнь.

Папа, глубоко расстроенный, опустился возле нее на колени и попытался обнять ее, но она его оттолкнула.

– И тогда ты был прав, когда отговаривал меня выходить замуж за Джулиана! Я уверена: ты внутренне торжествовал, когда наш брак оказался ужасной ошибкой. Я клянусь, что ты был рад этому. Ты был рад, что Иоланда Ланж встала на нашем пути и уничтожила все, что было между нами. Потому что все произошло именно так, как ты предсказывал. Потом в огне Фоксворт-холла погиб Барт. Ты был рад избавиться от него? Неужели ты думал, что я побегу в твои объятия и позабуду все, чем я была обязана Полу? Неужели ты сомневался, что я его любила? – Ее голос возвысился до крика. – Я никогда не ощущала, что он стар, пока ты не начал без конца говорить о его возрасте. Возможно, я даже не придала бы особого значения словам Аманды, если бы ты не говорил об этом. О том, что я не должна была выходить замуж за человека на двадцать пять лет старше, чем я.