Георгий Мосешвили - Избранное. Том II

• Название: Избранное. Том II
• Автор: Георгий Мосешвили
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-98604-447-7, 978-5-98604-449-1

Вашему вниманию представляется сборник стихов Георгия Мосешвили.

---

«Когда Блок писал „Двенадцать“…»

Когда Блок писал «Двенадцать»,
Он был зол.
Когда Платонов писал «Чевенгур»,
Он был зол.
Когда Борис Пастернак писал
Свой знаменитый роман,
Он опять-таки
Был зол.
Ненависть!
Вот что может создать
Гениальное произведение.
Ибо, как говорит Булгаков,
Мир невозможен без теней.
Но ненависть невозможна
Без любви.
Ненависть должна быть светлой.
Без Иисуса Христа в конце
Поэма «Двенадцать» была бы
Бредом.
Чтобы описание человеческой
Трагедии
Стало гениальным произведением,
Необходим
Белый
Венчик
Из роз.

Август 1977

Кривулин

Виктор Кривулин, мудрец и эстет,
Ищет в религии смысл бытия.
Мёртвый Христос, улыбаясь в ответ,
Шепчет: «Да сбудется воля твоя…»

Виктор Кривулин смыкает глаза…
Знаков и цифр за окном хоровод.
Тройка… семёрка… а вместо туза —
Буквочка «г» – сокращённое «год».

Дьявольской меткой отмечен журнал[9].
Номер квартиры – могильным крестом.
Некий опальный поэт умирал,
Кажется, тоже в тридцать седьмом.

Виктор Кривулин рыдает навзрыд:
«Боже, помилуй, спаси, помоги!..»
Дьявол круги за окном мастерит,
Первый… девятый… чертит круги.

Виктор Кривулин, опальный поэт,
Ищет в поэзии смысл бытия.
Мёртвый Кузмин, улыбаясь в ответ,
Шепчет: «Да сбудется воля твоя».

Август 1977

«Дано в привычках нам и ощущеньях…»

Дано в привычках нам и ощущеньях
Какое-то незримое родство,
Безумное смешенье: волшебство
И будничность обманутого зренья,

И трижды повторённое одно
Свершенье мысли, слова и творенья,
И вечное единство повторенья
В неясных ощущеньях нам дано…

1977

«В брошенной деревне…»

В брошенной деревне
На исходе дня
Тихо Время дремлет,
Греясь у огня.

Гостем Дождь заходит
В опустевший дом.
Время о погоде
Говорит с Дождём…

В брошенной деревне,
Ветхой и больной,
Умирает Время
За чужой стеной.

Лишь часы маячат
В тихой темноте.
Дождь и Время плачут
О чужой беде…

Ноябрь 1977

«Над домом поэта всегда – догорающий свет…»

Над домом поэта всегда – догорающий свет.
Над словом поэта всегда – ощущение тайны.
Налево – знамения света и слов не случайны.
Направо – ни дома, ни тайны давно уже нет.

Над телом поэта всегда – современников суд.
Над тенью поэта всегда – пересуды потомков.
Налево – одно из имён назовут вам негромко;
Направо же – в списки десятки других занесут.

Над жизнью поэта всегда – ожиданье конца.
Над смертью поэта всегда – дуновение славы.
Налево – признанье, портреты, венки…
А направо —
Презренье невежды и недоуменье слепца.

Ноябрь 1977

«Воображенье – суетный удел…»

Воображенье – суетный удел
Поэта, музыканта и бродяги.
Мы все тоскуем по плащу и шпаге,
Нам кажется, что все мы – не у дел.

Воображенье – время, годы, дни…
Участники печальной пантомимы,
Мы ищем то, что невообразимо…
О, Господи, спаси и сохрани!

«Две стрелы…»

Две стрелы.
Движение по кругу.
Маятник почти что невесом.
Месяц май.
Двенадцать.
Ближе к югу
Солнце.
Люди, вспомнив о своём
счастье,
поднимаются с постели,
одеваются,
куда-нибудь
тихо направляются
без цели.
Две стрелы
указывают
путь.

«Век мой! Я ли жил…»

Век мой! Я ли жил
под синим солнцем Крыма,
взглядом останавливая
облака?
Жизнь моя ни с чем
не была сравнима,
как изгиб реки,
жизнь была легка.

Лёгкою рукой
с камешками моря
капельки дождя я
собирал в горсти.
Руки целовал
смуглолицей Флоре,
при дворе дриад
будучи в чести.

Велика ли честь?
С черноморской влагой
в чаше дня смешав
чистое вино,
медлил я прочесть
книгу Карадага,
видя в глубине
золотое дно.

Золотой мой век
не имел начала,
он не знал границ,
но имел конец.
Перейдя мостки
древнего причала,
минул я твоё
устье, Ингулец.

Пантикапей! Здесь
сны мои ютились,
в письменах твоих
на листах дерев.
Велика ли честь —
явь? – когда нам снились
золотых веков
строчки – нараспев.

Где ты, певчих снов
длительная глосса?
Что осталось нам?
Лишь сердец союз.
Подмосковный лес.
Память. Знак вопроса.
Знак молчанья. Речь
полусонных муз.

Музыка! С тобой
свита Аполлона!
Сны молчат. Но ты
до сих пор живёшь
в нас. И ныне мы,
как во время оно,
истиной твоей
проверяем ложь.

В водах древних рек
время быстротечно,
вечен лишь один
Бог. Но если так,
золотой наш век
вечен, ибо вечны
музыка,
стихи,
Солнце,
Карадаг.

«Читать стихи Марины и совсем…»

Читать стихи Марины и совсем
Не думать о постывших наважденьях,
Жестокости, о суетных движеньях
Земных или же Солнечных систем.

Кому-то снится сон
О вечности времён;
Кому-то виден свет
Звезды, которой – нет;
Кому-то слышен зов
Литых колоколов,
А мне ни звёзд, ни снов не знать —
Твои стихи читать.

На очертаньях птиц уснувший взор
Остановить, полёта ожидая.
В полотна Доменико Гирландайо
Входить – как во дворец или в собор.

Кому-то падать ниц
Пред сонмом светлых лиц.
Кому-то – мерить бег
Быстротекущих рек.
Кому-то строить дом
На острове пустом,
А мне – в твоих полотнах жить,
Тебя благодарить.

Искать в картинах или же в словах,
В реальном мире действий несомненных
Тебя. Быть отражением Елены
Прекрасной в неотступных зеркалах.

Кому-то снится свет
Быстротекущих лет,
Кому-то строить мост
Над сонмом светлых звёзд,
Кому-то слышен зов
Пустынных островов,
А мне – твои лишь руки греть,
С тобою – умереть.

Декабрь 1977

Соло

Я запомнил, как кровь
Наполняла ладонь —
Это красный огонь,
Это красный огонь.

Я не помню, зачем,
Я не помню, когда
Я ушёл от тебя,
Я ушёл навсегда.

Я запомнил, что ночь
Была слишком темна,
Ночь кошмарного сна,
Ночь кровавого сна.

Я не помню ни звёзд
В небесах, ни луны,
Только свет тишины,
Только страх тишины.

Я запомнил в крови
Утопавший восход,
Это страшный исход,
Это смертный исход.

Мой конец будет прост,
Ведь от ног моих мост
Перекинут до звёзд,
А потом – на погост.

«Сотрите с лиц следы тупого грима…»

Я рос тебе чужим, отверженный народ…

Надсон

Сотрите с лиц следы тупого грима.
Пусть вам сердца изранят стрелы слов!
Отверженный народ, людьми гонимый,
Я бросил вызов тьме твоих врагов.

С огромным, но облитым кровью сердцем,
Расстрелянный, сожжённый, но живой,
Святой народ, в чьей памяти Освенцим
И Бабий Яр – кровавой пеленой.

«О тех, кто верует в Христа…»

О тех, кто верует в Христа
И поклоняется Иуде,
О тех, чья совесть нечиста,
Чьи речи – россыпь словоблудий,
Кто в меру хвалит и клянёт
В других безверие и веру,
Кто в меру жрёт и в меру лжёт
И распинает – тоже в меру,

О тех, кто верует, что Бог
Простит любые прегрешенья,
Для коих трусость – не порок,
Но грех – малейшее сомненье,
Чьи речи – мёдом на устах,
Поющих Господу Осанну,
Сжигавших с Библией в руках
В огне костра святую Жанну,

О тех, кто лгал и кто молчал,
Но Божьему молился Сыну,
О тех, кто молча предавал
И Мандельштама, и Марину,
И кто, читая их теперь,
Помянет Господа при этом,
О них, в свой дом открывших дверь
Ещё не преданным поэтам,

Молись о них, святой отец,
Проси прощения – Иуде,
Предавших Господа конец
Страшней иных греховных судеб.
Молись о них, святой монах,
Погрязших в лести и во блуде,
Пусть их простят на небесах,
Прощенья на земле – не будет.

«В полночь над Сеной пляшут тени…»

В полночь над Сеной пляшут тени…
Время по-прежнему идёт…
Сена по-прежнему течёт,
Но жизнь Парижу не вернёт
Былое время…

Где ты теперь, Париж, стоявший
На одиноком островке?
Город, рождённый на реке,
Но не потопленный никем
И бед не знавший…

Где ты теперь, Париж Сорбонны,
Еретиков и сорванцов,
Прямо святым отцам в лицо
Бросавших крепкое словцо
Франсуа Вийона…

Где ты, Париж средневековый,
Город соборов и мостов,
Узеньких улиц и дворов,
Давно разрушенных домов,
Париж лиловый…

«Память, упавшая в Лету, не надо забвенья…»