Наталья Кутузова - История философской мысли Беларуси

• Название: История философской мысли Беларуси
• Автор: Наталья Кутузова
• Жанр: Философия
• Год: 2014
• ISBN: 978-985-06-2493-2

Рассматриваются основные этапы развития белорусской философской мысли, анализируются ее особенности в различные исторические эпохи, очерчиваются задачи и перспективы в становлении национального самосознания и формировании гражданско-патриотического мировоззрения молодого поколения. Практическая значимость философии как неотьемлемого компонента национальной культуры раскрывается в контексте синергийных процессов социокультурной динамики современного белорусского общества.

Адресуется студентам и магистрантам учреждений высшего образования по гуманитарным специальностям.

---

Красноречивее всего о масштабах национальной катастрофы той поры свидетельствуют следующие цифры. В 1650 г. на белорусских землях проживало 2875 тыс. человек (в Речи Посполитой – 11 млн), в 1667 г. (после окончания войны с Московским царством) – 1337 тыс. Русско-шведская война стоила белорусам еще 700 тыс. жизней. К концу XVIII в. (1772) в Беларуси проживало 2600 тыс. человек (в Речи Посполитой -14 млн), т. е. на 275 тыс. меньше, чем 120 лет назад[53].

Существенно подорванным оказалось сельское хозяйство – основа экономики страны: более 50 % земель были исключены из хозяйственного оборота. Обезлюдели города. Мастеровой люд насильственно вывозился в Россию. По данным Г. Сагановича, в результате поражения ВКЛ в войне (1654–1667) с Московией в Московское царство было принудительно переселено более 300 тыс. крестьян, ремесленников, шляхты в качестве пленных[54]. Неудивительно, что в Москве в конце XVII в. около 20 % населения составляли белорусы[55]. Особенно пострадали восточнобелорусские земли, численность жителей которых сократилась на 60–70 %[56]. В конце XVIII в. мещанское сословие (жители городов) не превышало 11 % от общей численности населения белорусских земель. Его восполнение шло во многом за счет иммигрантов – главным образом поляков, русских (старообрядцев), евреев. Селились они в основном в городах и местечках, составляя порой от 40–50 до 60–70 % мещанского населения (в XIV–XVI вв. – 25–30 %). Естественно, что они несли с собой свои язык, религию, культуру, которые, собственно, и определяли этническое своеобразие города. В целом со второй половины XVII в. мещанство – малочисленное и слабое в экономическом отношении – не придерживалось какой-либо осмысленной национальной идеи[57]. Магдебургское право, не получая развития, из институции, ориентированной на формирование правосознания горожан, превратилось в охранительный свод норм отживающей свой век феодальной системы отношений и хозяйственной (цеховой) деятельности городов. Некоторую динамику в их жизнь привносили иноэтнические группы переселенцев.

Белорусское село жило в своем собственном экономическом и социокультурном измерении. Будучи самой многочисленной группой населения, крестьянство к XVIII в. оказалось абсолютно правобеззащитным, фактически на положении рабов (особенно после ликвидации копов – органов местного самоуправления)[58]. Данная несправедливость, к слову сказать, была формально выправлена в Конституции Речи Посполитой 1793 г., однако в силу известных исторических причин особого значения это уже не имело.

Народ и национальная элита

Ни мещанство, ни крестьянство в понятие «народ – нация» не входили. Эта привилегия принадлежала лишь шляхте (в Речи Посполитой на момент раздела она составляла от 10 до 12 % от всего населения страны, что на порядок больше, чем, например, в России того периода). Вместе с тем этот «народ» не отличался внутренним единством. У крупной, средней и мелкой шляхты были свои интересы, нередко разнонаправленные. Будучи ополяченной, польскоязычной, белорусская шляхта все же не отождествляла себя с поляками. Весьма характерным свидетельством тому являются известные строки из письма Януша Радзивила IX польскому королю Яну Казимиру: «Придет время, когда поляки в двери не попадут, через окна их выбрасывать будем»[59].

Самоопределялся шляхтич в зависимости от обстоятельств, считая себя то поляком, то литвином, но при этом он не желал иметь ничего общего с хлопами, хамами, демонстрируя сословную спесь и противопоставляя себя народу. Неудивительно, что для «люда посполитого» «своя» шляхта была столь же чуждой, как и поляки. Все они в его глазах были ляхами и при случае – во времена гражданских войн и народных восстаний – различий между ними не делалось. Подобное жесткое размежевание внутри этноса по сословноклассовому и культурно-лингвистическому критерию означало, что белорусская элита была отчуждена от реальной жизни и интересов народа.

На еще одну важную причину «деэлитизации» белорусского этноса указывал М.К. Любавский. Дело в самом статусе Великого Княжества Литовского как интегрированного белорусско-украинско-литовского государства, а затем – Речи Посполитой. Из столетия в столетие многие выдающиеся творческие умы белорусского народа работали на строительство не национальной, а общей государственности и культуры, нередко отождествляя себя при этом с элитой титульной нации. Другими словами, отсутствие собственного государства как формы существования и развития белорусского социума в конечном счете обусловило феномен внутренней и внешней эмиграции верхнего культурного слоя. Внутренняя эмиграция, как указывалось выше, состояла в отождествлении себя прежде всего с польской культурной элитой, а внешняя – в добровольном или вынужденном отъезде за границу. Укажем лишь на две символические фигуры – Адама Мицкевича и Симеона Полоцкого. Такого рода эмиграция, как справедливо считал Любавский, самым негативным образом сказалась на формировании нации и национального самосознания белорусов[60]. Исходя из вышеизложенного следует, что только в рамках собственной национальной государственности белорусский народ может иметь ориентированную на национальные интересы элиту и полноценно реализовать свой потенциал.

Фундаментальные деструкции социальной синергии по самым разным основаниям – «верхи и низы», «город и деревня», «стремление к независимости и единение с Польшей» – закреплялись культурными, лингвистическими, конфессиональными, правовыми, социально-психологическими и другими различиями. Особенности указанных различий в белорусском обществе (которые естественным образом присутствуют в любом социуме) заключались в том, что они не дополняли друг друга, а, напротив, взаимоисключали. Иначе говоря, все составлявшие белорусское общество социальные группы, de jure объединенные государственно-политическим статусом (и Статутом) ВКЛ, de facto являлись замкнутыми и самодостаточными сообществами без каких-либо общих консолидирующих идей, идеалов, лидеров, интенций, политической воли.

Все эти диссипативные процессы находили свое отражение в национальном сознании. Мыслители и общественно-политические деятели того времени – Л. Зизаний, М. Смотрицкий, И. Копиевич, Г. Косинский, С. Полоцкий – видели и фиксировали лишь некоторое своеобразие этнонима «белорусы» и связанные с ним самоопределения. Вместе с тем они не проводили существенных различий между ними, украинцами и русскими, считая их ветвями одного целого – древнего «русского народа». Аналогичных представлений придерживались и исследователи «дальнего зарубежья»: «отец» славянской филологиичех Я. Домбровский, другие европейские языковеды и историки[61].

Тем не менее белорусский народ всегда находил в себе силы к сохранию собственной идентичности и духовный потенциал к возрождению. В униатских храмах и школах при православных братствах и монастырях некоторых католических орденов продолжало звучать белорусское слово. Безусловно значимой в общекультурном плане была активность ополяченной белорусской шляхты в области сценического и музыкального искусства XVIII в. Функционировали учебные заведения. В связи с этим известное высказывание Максима Богдановича о том, что этот период отечественной истории и культуры является временем «летаргии национальной жизни», не следует воспринимать слишком буквально.

Принципиальное значение в сохранении этнической само-и экзоидентификации белорусов имел факт существования территориальной целостности ВКЛ, несмотря на все перипетии истории. В XVII–XVIII вв. за восточными и центральными землями Беларуси стабильно закрепляется название «Белая Русь». Появляются связанные с данным топонимом устойчивые выражения – «белорусский край», «белорусский язык», «белорусская вера», «белорусская шляхта» и др. Однако глубинного социокультурного содержания они, как и прежде, не несли, а служили главным образом для геополитических обозначений соответствующих областей Беларуси и характеристики некоторых этнических особенностей ее жителей.

Ближайшие соседи идентифицировали белорусов по разным основаниям. Так, белорусов из Речи Посполитой в России называли «литвины-белорусы», а подданных царя, живших на Смоленщине и Псковщине, – просто «белорусцами». В качестве синонимов были также распространены названия «русские», «русины». В Литве, где данные этнонимы были малоупотребительны, «белорусов» называли «униатами» или «православными».

Со второй половины XVIII в. в связи с нарастающим обострением отношений между Речью Посполитой и Россией белорусский народ в идеологических спорах между «польскими патриотами» и «великорусскими державниками» все чаще стал идентифицироваться по конфессиональной принадлежности: католик – значит, поляк, православный – русский, остальные – литвины, или униаты. Отсюда и соответствующая политика – полонизации или позднее русификации, что, естественно, лишь хаотизировало процессы белорусской национальной духовной синергии и национальной идентичности. Последние попытки возродить собственную государственность и «литвинское» самосознание были предприняты Т. Костюшко (ставившим именно такую цель) силой оружия, а затем М.К. Огинским, но уже путем дипломатии в качестве главы Комиссии временного правительства ВКЛ. Война 1812 г. разрушила эти планы. С разделом Речи Посполитой между «тремя разбойниками с большой дороги» (К. Маркс) – Австрией, Пруссией и Россией – и исчезновением de jure ВКЛ государственно-политический политоним «литвины» утратил свое объективное значение: остались «русские», «белорусы», «униаты», «полочане».