Амаяк Тер-Абрамянц - Рассеянный склероз, или Серебряный шар будущего. Рассказы

• Название: Рассеянный склероз, или Серебряный шар будущего. Рассказы
• Автор: Амаяк Тер-Абрамянц
• Жанр: Русское современное

Живые рассказы современного признанного российского писателя о жизни и смерти, о том, как сохранить достоинство в трудной ситуацию, о зияющих прорехах в памяти постсоветского общества.

---

Уверовал он с необычайной быстротой и готовностью. «Воцерковляться, воцерковляться, Палыч, надо!»… Рассказывал о том необычном впечатлении, которое производила на него таинственная тишина и сумрак сводов храма, когда не было посетителей и, поднявшись на стремянке под своды, ближе к святым, он чинил проводку. А однажды многозначительно сообщил: «Владыке уже обещали представить!» Встрече этой придавал он важное значение: надеялся, возьмут в церковь на постоянную работу, хотя вслух об этом не высказывался. Наконец встреча состоялась: «Глянул на меня Владыко, как насквозь, ничего не сказал и пошел!» – рассказывал Витька.

– Ну а дальше что? – спрашиваю.

– А дальше не знаю, посмотрим, – многозначительно сказал Витька, – такой человек видно Владыко, с одного взгляда рассекает, ему и разговаривать не обязательно…

…Немного времени спустя, придя на работу, я обнаружил Витьку в разгневанных чувствах.

– Обманули меня святые отцы, представляешь, обманули! – говорил он, гневно сверкая глазами.

– В чем дело?

– Представляешь, прихожу я вчера в радиорубку, а там какой-то мужик возится. Вы кто? – говорю, – А я, говорит, инженер, здесь работаю, был четыре месяца в командировке в Ленинграде… Я ни слова не сказал – развернулся и ушел!…

Очень обиделся мой друг, что святые отцы не оценили его бескорыстия. А может быть, и напрасно, может быть, это было последним испытанием?…

**

Но не таков Витька, чтобы долго унывать и находиться в бездействии. Возмущали его воображение все новые идеи. Отсюда начинается новая история, история с протарголом, обыкновенными детскими капельками от насморка. Кажется – ну что в них особенного? – но и тут проявился необыкновенный полет витькиной мысли.

– Слушай, Палыч, – спрашивает он меня однажды, – а не можешь ли ты достать протаргол? – и по таинственному, пониженному тону я понимаю – мой друг уже замыслил нечто чрезвычайно важное, но пока не пойму что.

– А чего его доставать – в любой аптеке есть…

– Мне много надо… – еще более понизив голос говорит Витька.

– Сколько флаконов?

Витька некоторое время молчит, как бы раздумывая, стоит ли меня посвящать в тайну.

– Ведро, – наконец говорит он.

– Да зачем тебе столько?! – не выдерживаю.

Витька смотрит на меня как бы издали, с сожалением и объясняет как Миклухо-Маклай папуасу.

– Это же окись серебра, Палыч, несколько простых химических реакций и можно получить чистое серебро! Только надо достать много протаргола, очень много! Где-то в нашем бестолковом государстве наверняка его можно достать много и бесплатно, спереть с завода, например… попросить рабочих – за бутылку вынесут…

– Ну а что ты с этим серебром будешь делать?

– Можно из него шестиконечные звезды Давида отливать и продавать евреям, знаешь, сколько за такое отвалят?…

Я не знал сколько и так ли уж необходимы евреям серебряные звёзды, но это ничего не меняло. Сказано – сделано: Витька начал налаживать у себя на кухне небольшое литейное производство.

– Нужное количество материала наберем потом, главное пока освоить технологию, – объяснял он мне, хитро подмигивая, показывая пару кирпичей и половник, – Теща ругается, правда – со смехом говорил он, будто сам дивясь собственной сумасшедшинке, – приходиться после производственного цикла на балкон выносить.

В то время я ему на день рождения даже книжку подарил по литейному производству со схемами доменных печей, пожелав в скором будущем освоить домашнее самолетостроение.

Он даже свой аквариум на время оставил, перестал отлавливать мальков, отделять несовместимые породы, представив все естественному отбору. В результате, рыбок в аквариуме становилось все меньше, а три золотые рыбки все росли и росли… «Представляешь, жрут всех!» – восторгался он их акульими задатками. Первыми исчезли неоны, потом меченосцы и гуппи и в огромном аквариуме шныряли только значительно подросшие золотые рыбки, одна из которых по размерам явно обгоняла двух других.

Недели через две, когда я снова попал к нему в гости, Витька с гордостью демонстрировал мне комочек серого невзрачного вещества, похожего на табачный пепел, на дне столовой ложки. «Это первый этап! Еще две реакции с этой штукой и у меня будет чистое серебро!»

Однако на его пути непреодолимой преградой встал женский консерватизм. После двух прожженных половников жена и теща наотрез отказались верить, что счастье на пороге и наложили вето на кухонные эксперименты.

И вот тогда Витька решился на крайнюю меру: бросить медицину и стать автослесарем. «Сколько же можно так жить? Ты знаешь, что женские сапоги половину моей зарплаты стоят? Я должен сделать своей Алюне коммунизм!» Друг детства (тоже сын кэгэбэшника, приятеля его отца) уже давно работал таксистом, при встречах потешался его мизерной врачебной зарплате, звал к себе в таксопарк.

Решение принималось нелегко, хотя Витька сообщил о нем как обычно, с шуточками, прибаутками, будто обсуждал постороннего чудака.

Мы сидели в комнате, и я смотрел на аквариум, где плавала лишь одна золотая рыбка, разросшаяся до размеров наводящих на мысль о своевременности ее путешествия на сковородку – венец аквариумного дарвинизма.

– Представляешь, – подхватив мой взгляд, восторженно сообщил Витька, – она кусается! Опусти-ка палец…

Я опустил указательный палец в воду. Пучеглазая рыбка, мотнув розовым шлейфом хвоста, метнулась вперед, и я почувствовал, как кожу легко ущипнули острые краешки рыбьего рта.

– А знаешь, как страшно! – вдруг сказал Витька, проникновенно глядя мне в глаза.

– Зря ты это делаешь, не стоит, – ответил я и тут он взорвался в первый и последний раз за время нашего общения, завопил, будто сам себя испугался.

– Да иди ты… Сам разберусь, сам!

– Ну, как знаешь, – сказал я.

Я с трудом представлял себе самолюбивого Витьку в роли ученика автослесаря (ступень, которую он должен был непременно пройти перед тем, как стать автослесарем). Я с трудом представлял себе, каким образом с его необъятными габаритами он будет залезать в смотровую яму под автомобиль, просто наклоняться, зато мог представить какой беспощадный хохот будет все это вызывать у мужиков таксопарка.

Недели через две после того как он устроился на новую работу, нам позвонила его жена и со смехом (ее саму забавляли эти шараханья) сообщила, что Витка заработал свою первую левую трешку. Потом трубку взял Витька. Судя по голосу, в котором звенели плохо скрываемые ликующие нотки, он считал это началом золотого дождя.

Однако после этого звонка Витька вдруг как-то затих, перестал мне звонить, да и я долгое время не звонил ему, перешел на новую работу, кажется куда-то ездил…

Однажды матушка моя сказала.

– Слушай, наверное я сегодня твоего Витьку в метро видела. Едет на эскалаторе такой огромный, грязный, бородатый и все на него оглядываются.

– А где это было? – поинтересовался я.

– Метро Проспект Мира.

Ну конечно это был Витька: в этом районе находился его таксопарк и он, видимо, возвращался со смены.

Прошло около трех месяцев и я ему позвонил.

– Ну, ты уж там, наверное, процветаешь?

– Уволился, – после некоторого молчания сказал Витька. – Меня в больницу обратно берут…

– Что так?

– Знаешь, Палыч, я понял – каждый должен быть на своем месте.

Даже на Витьку, любившего щегольнуть показным цинизмом и затейливым матом, общество, которое он нашел в таксопарке произвело неизгладимое впечатление. О тамошних нравах, по умолчанию уголовных, вспоминал с горькой усмешкой. Рассказывал, как похвалялась шоферня друг перед другом под одобрительный гогот своими «подвигами» – кто как ловко обманул приезжего, накатывая лишние километры, обокрал пьяного клиента, «снял» проститутку – и чем гаже и отвратительнее были поступки, тем более почетными считались. «Особенно молодые любят это дело, старые волки молчат. Но чувствуется на их совести такое!…»

И все-таки одного друга Витька там нашел. Я видел его – это был немногословный парень с серым, отмеченными преждевременными морщинами, внимательным лицом.

– Вовка – единственный человек там, не такой как все. Вовка – человек! Ты знаешь, он один, который чем-то интересуется, задает вопросы… Многого не знает. А в той среде у него ему просто не у кого спросить… Я домой его пригласил, чтобы совсем другие отношения увидел, что люди могут еще как-то по-другому жить, нормально разговаривать… Правда скромный ужасно, интеллигенции еще стесняется…

Володя – простой честный рабочий человек – единственное ценное наследство, оставшееся у Витьки от таксопарка, где лучшее надо хранить как можно глубже в себе.

Это была последняя известная мне попытка Витьки построить себе коммунизм, самая решительная. Не получилось у мужика, хоть и идей было премного. Я-то знаю почему: все-таки слишком честный оказался – всю жизнь мечтал продать душу, да так и не сумел.