Сборник - Ялос-2016. Сборник Ялтинского международного литературно-музыкального фестиваля

• Название: Ялос-2016. Сборник Ялтинского международного литературно-музыкального фестиваля
• Автор: Сборник
• Жанр: Поэзия
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-906857-76-7

Международный открытый ежегодный музыкально-литературный фестиваль «ЯЛОС» при поддержке Ялтинского литературно-общественного союза (ЯЛОС), Интернационального Союза писателей, Ялтинского отделения Союза российских писателей, Союза писателей Республики Крым является одним из самых значимых и ярких событий в современной литературе. Со всех уголков нашей Родины, из различных стран ближнего и дальнего зарубежья в Крым съезжаются начинающие авторы и признанные мастера слова, люди разных возрастов, профессий, национальностей, нашедшие свой путь и направление в литературе, чтобы представить на суд многочисленной зрительской аудитории творческие работы, встретиться с коллегами и единомышленниками, поделиться опытом, обрести свой круг читателей и слушателей.

Литературный форум посвящен Всемирному Дню поэзии. Поэты, писатели, композиторы и авторы-исполнители из России, Украины, Белоруссии, Молдовы, Казахстана, Якутии, Дальнего Востока, Германии, Израиля и других стран представили лучшие произведения, различные по тематике и творческой направленности. Это и гражданская, и философская, и пейзажная лирика, стихи для детей, поэтический юмор и сатира, проза, публицистика, музыкально-поэтические произведения. В настоящем альманахе представлены работы авторов, прошедшие конкурсный отбор, ставшие победителями и отмеченные жюри за глубокий профессионализм, мастерство, красоту художественного слова.

---

Морские коньки

Снова дарит мне осень деньки
золотые, шутя, между делом.
Мне приснились морские коньки —
эти рыбки с причудливым телом.

Вот парят они в толще воды,
я плыву и глазею на оных,
а под нами сплошные сады
бурых водорослей и зелёных.

А под нами медузы парят,
невесомо их чудо полёта,
зубари, словно это парад,
друг за другом выходят из грота…

Просыпаюсь от солнца в окне
и всю явь принимаю за небыль:
тополь в жёлто-багряном огне,
полыхая, качается в небе.

Сад шумит. И всему вопреки,
ведь прогноз был вчера на ненастье,
мне приснились морские коньки —
эти рыбки, сулящие счастье.

Я-то знаю, что благостность – бред,
и что осень – коварная сводня,
но ломать не посмеет поэт
мировые устои сегодня.

Всё сейчас по плечу и с руки,
я из касты могучих калифов;
мне приснились морские коньки —
эти рыбки из сказок и мифов…

Сладко трезвонят ночные сверчки

Золотом в небе сияет собор,
гор зеленеет гряда,
зову морскому и говору гор
сердце открыто всегда.

Речка журчит за бульваром чуть-чуть,
тени и шорох аллей,
можно понять даже вечности суть,
если подумать о ней.

Сад облетать в октябре не спешит,
любит он звёздную мглу,
что-то интимное шепчет самшит
той шелковице в углу.

Сладко трезвонят ночные сверчки,
стол, табуретка, кровать,
я не спеша водружаю очки,
чтобы их зарифмовать.

В жизни случается много всего,
жизнь нас берёт в оборот,
и поплавка осторожный кивок
сладок – аж сердце замрёт.

Сердце замрёт. Восхитится душа.
Эти минуты – легки.
Я надеваю очки не спеша
в предощущенье строки.

Стихли машины на Боткинской-стрит,
и за окном, боже мой,
гаснет с шипением метеорит
чуть ли не в бухте самой…

Мир лишён совершенства

Интуиция ум не заменит, однако,
и бессильны, поверь мне, скулёж и нытьё:
раз не может хозяина бросить собака,
то и верить не может, что бросят её.

Ты не вой на луну, остроухая псина,
не бросайся вослед непонятно за кем,
не вернётся хозяин твой из магазина,
потому что последний давно на замке.

Ты пополнишь ряды своих братьев бродячих,
жёлтый взгляд твой наполнят Селены лучи,
и не раз перекрестятся люди на дачах,
если вой твой услышат в кромешной ночи.

Что случилось? За что? Где хозяина запах?
Вход служебный всё знает, но, тёмный, таит,
и сидишь обречённо на задних ты лапах,
и вопрос, как слеза, в твоём взгляде стоит.

Интуиция ум не заменит. Инстинкты
посильней их обоих. Проснулись – владей!
Диск луны золотой так похож на пластинку,
на которой записаны песни людей.

Их любил твой хозяин. Любил тебя тоже.
Даже клялся, что любит сильнее всего.
Почему-то мороз пробегает по коже,
если думаю я о поступке его.

Окна гаснут. Темно. Ни намёка. Ни знака,
Лишь мелькнул, словно искорка, метеорит.
Интуиция ум не заменит. Однако
мир лишён совершенства, – она говорит.

Балаклава-2

Асфоделий бенгальские вспышки,
за холмами даль неба бела,
балаклавские помнят мальчишки
субмарин у причалов тела.
Ах, о чем я? Когда это было?
Повзрослели. Хлебнули забот.
Но душа до сих пор не забыла
городок засекреченный тот[1].
Не найти его было на карте
на обычной, уж не обессудь, —
это нынче в туристском азарте
на торпеды те можно взглянуть…
Век сменил декорации споро,
новым веяньям не прекословь,
и Куприн проницательным взором
смотрит, щурясь, на яркую новь.
Генуэзская крепость на взгорье,
во дворах затенённых сирень,
и огромное Чёрное море
возле бухты вздыхает весь день.
Пыль веков на булыжниках дремлет.
Сохнут сети. Торгуют в лотке.
И какою-то тайною древней
всё пропитано здесь в городке.
Знойным солнцем залиты отроги,
пахнет мёдом, как будто от сот,
археолог, счастливый и строгий,
черепки, словно слитки, несёт.
Терракотовый срез по-над пляжем
в молочае, кремнистая вязь,
на горячую гальку приляжем,
поныряем под волны, резвясь.
Здесь гомеровской дышит строкою
окоём.
И средь бед и невзгод,
посреди потрясений, к покою
гладь зеркальная бухты зовёт…

Тоской объятый и крамолой

Тоской объятый и крамолой,
на стыке века с новым веком,
«Я лишь любовь считаю школой,
где учатся на человека!»[2]
Её окончить не смогу я,
в ней буду я учиться вечно,
урок пропущенный смакуя,
где объяснялась человечность.
А на короткой переменке,
себя представивши героем,
я попрошу конспект у Ленки,
падёт из-за которой Троя.
Пройдёт сторонкой Пенелопа,
взмахнёт Улисс плащом армейским…
Но от всемирного потопа
есть дед Мазай и Ной библейский.
Орест с Пиладом мне по духу,
я чту Изольду и Тристана,
я всю библейскую чернуху
познаю, но любить не стану.
Иуда, Каин, дщери Лота,
Змей-искуситель… Для престижу
всё можно до седьмого пота
зубрить, да пользы в том не вижу.
Посланье Павла к коринфянам
читал я как завет поэтам,
и губы пахли сладко-пряно
моей девчонки знойным летом.
И в школу эту принят будет
мой сын без блата и нажима:
в ней побеждённого – не судят,
важнее честь в ней – не нажива.
Поклявшись жизнь отдать всю музам,
коварство их познав при этом,
я лишь любовь считаю вузом,
в жизнь выпускающим поэтов!

Сосна на скале

Восточный ветер снова дождь принёс,
вновь беспорядки в княжестве астральном.
Зачем сосна, взобравшись на утёс,
одна стоит на монстре этом скальном?

Зачем от сосен стройных в стороне
плывёт в ночи, уж вы не обессудьте,
как странный иероглиф при луне
на звёздном небе с непонятной сутью?

Её ломают ветры, тучи гнут,
то град сечёт, то снег, то ливень льётся,
поэт настырный тоже тут как тут —
с вопросами своими пристаёт всё.

Она стоит. Ствол искривлён слегка.
Но ветви – словно крылья в бурю чаек:
то об неё споткнутся облака,
то синева её не замечает.

И сразу видно, как ей нелегко
и одиноко, колет ветви иней,
туман в ущелье сизою рекой
плывёт и растекается в низине.

Но, кроною на юг наклонена,
так держится за гибельное место,
как будто что-то ведает она,
что большинству из сосен неизвестно.

О, подожди, она ещё взлетит,
она докажет, трудно вырастая,
что счастлива, и ей метеорит
послал воздушный поцелуй, растаяв…

Секрет успеха

Есть приметы успеха довольно простые,
их не зная, подводнику – просто ни шага:
если к мысу Мартьян мчатся волны косые,
значит, под Аю-Дагом лютует штормяга.
Но зато полный штиль за горой этой славной
и полно зубарей с горбылями при этом,
я недаром в подводной охоте недавно
корифеем считался и авторитетом.
Я легко мог подкрасться к заветной кефали,
мог над гротом парить невесомо, как птица,
вы такую стратегию знали едва ли,
чтоб без всплесков нырнуть и на дне раствориться.
Невидимкою стать, стать ландшафтом подводным.
Осязать всеми нервами водные токи.
Этот спорт стал сегодня престижным и модным,
я же помню его зарожденья истоки.
Примитивные ласты. Ружьё-самоделка.
И – вперёд! И – до дрожи! Наивные дети!
Ах, каких лобанов мы встречали, где мелко,
где сейчас и бычков вездесущих не встретить.
Оплывали мысок золотые рыбёхи,
растворялись в глубинах коварнее глюка:
даже сделать задержку дыханья на вдохе,
по секрету скажу я вам, тоже наука.
Опыт рос по крупицам. Но в том-то и дело,
что себя утверждая в неведомом мире,
становилось уверенным ловкое тело,
становилась душа и богаче и шире.
А откуда бы это стремление к рифмам,
к этим (ох и нелёгким!) над словом победам:
если плавал ты в маске над солнечным рифом,
как о чуде таком всем другим не поведать?
Проза здесь отдыхает! Поэзию прозой
передать, что назвать тюбетейкой корону, —
это так же нелепо, как, скажем, мимозу
предложить вам понюхать по телефону.
Мастерство и отвага! Везенье и удаль!
Фанатизм, наконец! Быть упёртым, как стоик!
А помехи – внезапный штормяга ль, простуда ль, —
это мелочи быта, о них и не стоит…

Глазомер и реакция зверя

Сане Антонову и друзьям – подводным охотникам

От Фороса в Батилиман
самый близкий путь – это водный.
Ломонос – из породы лиан —
земляничник оплёл мелкоплодный.
И поплыл я, минуя залив,
как фанатик подводного спорта,
подогретой водички залив
в «калипсо»[3] для тепла и комфорта.
Описательный сбавлю запал,
он в поэзии главный едва ли:
бьются волны у ласпинских скал
и несутся навстречу кефали.
Подстрелил сразу парочку влёт
и рулену, то бишь зеленуху,
на охоте мне часто везёт,
как друзья выражаются, – пруха!
Да не пруха, а точный расчёт,
глазомер и реакция зверя,
и, ныряя в таинственный грот,
в то, что вынырну, свято я верю.
О, какой там горбыль в темноте
и подвижки, как будто миражи,
передать ощущения те
не под силу поэзии даже.
Я всплываю, в глазах как туман,
тает он, словно призрак холодный:
от Фороса в Батилиман
самый близкий путь – это водный.

На закате вернёмся с добычею мы