Елена Ровенко - Время в философском и художественном мышлении. Анри Бергсон, Клод Дебюсси, Одилон Редон

• Название: Время в философском и художественном мышлении. Анри Бергсон, Клод Дебюсси, Одилон Редон
• Автор: Елена Ровенко
• Жанр: Философия
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-89826-467-3

В книге исследуются рецепция и интерпретация базовых онтологических категорий – времени, пространства, материи – во французской философии и искусстве (музыка и живопись) рубежа XIX–XX веков. Выявляется соответствие двух картин мира, создаваемых каждой из этих областей человеческого духа. В орбиту изучения попадают наиболее примечательные фигуры, новации которых отражают кардинальный поворот в философском и художественном мышлении, прежде всего – с точки зрения трактовки важнейшей для миропонимания рубежа столетий категории времени. Философия Анри Бергсона, музыка Клода Дебюсси, фантазии Одилона Редона вступают на страницах книги в диалог, окрашенный в онтологические тона.

---

А поскольку все переживаемое, по Бергсону, есть изменение и движение, то оно характеризуется определенной направленностью и необратимостью. Динамическое понятие-образ становится векторным, если позволить себе такую непривычную характеристику. Так, векторным понятием будет la durée: указывая на устремленное от прошлого к будущему движение, оно несет в самом своем имени это стремление, потому что именование длительности неотделимо от ее переживания, от переживания ее векторности[490].

Векторность бергсоновских образов-понятий можно трактовать и в несколько ином значении: как направление смыслообразования, соответствующее направлению становления реальности, – ведь первейшие качества реальности, по Бергсону, текучесть, подвижность, изменчивость[491]. И коль скоро «всякая реальность есть тенденция, если согласиться называть тенденцией изменение направления при его возникновении»[492], — то, конечно, понятия-образы, выражающие эту реальность, несомненно, должны также представлять собой тенденции.

Подобно состояниям сознания или ощущениям[493] (как их трактовал философ), бергсоновские качественные понятия («простые представления»), будучи векторными, не замкнуты в себе, но проникают друг в друга. Они представляют собой члены «качественной множественности», которые, «вместо того, чтобы разграничиваться, как члены какой бы то ни было множественности, захватывают друг друга…»[494].

По мнению Бергсона, современная ему математика как раз стремится выработать такие гибкие понятия, которые в состоянии «принять непрерывность очертания вещей»[495]. Говоря о непрерывности чувственного потока, Джеймс замечает: «…ни один элемент не отделяет здесь себя так от другого, как размежевываются между собой понятия. Ни одна часть здесь не мала настолько, чтобы не было места слиянию. <…>…ни одна часть не исключает абсолютно другой… они проникают друг друга и цепляются друг за друга… если вы вырвете одну, то за ее корнями потянутся другие;…все реальное вдвигается в другое реальное и диффундирует в него»[496]. Джеймс говорит в данном случае об образах материи, но, как мы уже выяснили, образы-посредники, транслирующие философскую интуицию, обладают аналогичными свойствами. Качественные понятия Бергсона, созданные на основе образов, также сохраняют практически все свойства последних. Поэтому аналогично образам реальности, образам тех или иных предметов, новым качественным понятиям-образам Бергсона также свойственно взаимопроникновение: это касается даже тех из них, которые выражают противоположные качества реальности или полярные (для Бергсона) аспекты бытия.

Например, жизненный порыв действует посредством усилия, и такое же усилие сопровождает деятельность интуиции. Интуиция характеризует способ проникновения в длительность, но она же есть и сама длительность, а последняя предполагает сознание, – и при этом сознание в некотором роде является длительностью. Напротив, статичные прежние «понятия, действительно, представляются внешними друг другу, как предметы в пространстве»[497]. Действительно, понятия отграничены друг от друга, замкнуты в себе; каждое из них репрезентирует данные о некотором фрагменте реальности. Понятия, следовательно, рядоположны; отсюда легко вывести их апелляцию к пространству. «По сути дела, все понятия предшествующей философии так или иначе привязаны к пространству, которое можно измерить, исчислить, представить в общезначимых формулах и количественных соотношениях»[498], – комментирует Т. Кузьмина.

Поскольку качественная множественность взаимопроникновения существует исключительно в длительности, постольку познание с помощью векторных образов-понятий обретает процессуальный характер, в отличие от отвлеченно-пространственного познания посредством мыслительных конструкций. И такое развитие смысла в процессе познания приводит к движению от этого к не-этому и далее к иному. «Говорят, что функция абсолюта в том, что он принимает в себя иное по отношению к нему, – рассуждает Джеймс. – Но именно это делает и всякая индивидуальная доля чувственного потока, вбирает прилегающие к ней доли, срастаясь с ними»[499]. Поэтому смыслообразование идет непрерывно, ибо образы характеризуются взаимопроникновением и взаимодействуют друг с другом, формируя качественную множественность смыслов, обнимающую всю реальность. Такая множественность смыслов есть не просто сведенное к единому знаменателю множество значений: «совершая усилие, необходимое для того, чтобы охватить всю их совокупность, мы замечаем, что имеем дело с чем-то реальным, а не с математической сущностью, которую можно было бы выразить в простой формуле»[500].

«…Пусть не требуют от нас простого и геометрически-точного определения интуиции, – замечает Бергсон. – Легче легкого было бы показать, что мы употребляем это слово в значениях, которые не выводятся математическим способом одни из других»[501]. Эта логическая невыводимость одного значения из другого, по мнению самого философа, отличает всю совокупность значений его качественных понятий, скажем, от привычной множественности значений «сущности» и «существования» у Спинозы, «формы», «потенции», «акта» у Аристотеля.

§ 3. «Множественное единство» качественных образов-понятий

Теперь самое время задать вопрос, какие признаки свидетельствуют о том, что мы действительно применяем интуицию, а не идем на поводу у своих рациональных способностей. Акт интуитивного постижения чего бы то ни было требует, по Бергсону, внутреннего усилия sui generis: усилие есть индикатор применения метода интуиции[502]. Поэтому, прилагая такое усилие для охвата смысловой целостности образа-понятия, мы посредством нашей интуиции восходим к интуиции философа, которая и является залогом смыслового единства образа-понятия при качественной множественности излучаемых им смыслов.

Тут мне хотелось бы привести контраргументы Г. Башляра, в умопостроениях которого сквозит плохо скрываемое недовольство полномочиями интуиции в философском поле бергсоновской концепции; и меня не оставляет уверенность, в частности, в том, что Башляру не пришлось бы по вкусу усилие в качестве индикатора действия именно интуитивного метода. Характеризуя специфику рационального познания как «тахологос» («быстроумие»), Башляр апеллирует к «научной мысли», активизирующей, по его мнению, «все интеллектуальные способности человека»; причем активизация эта касается в первую очередь «психической деятельности», вследствие чего Башляр естественно переходит к разговору о «временной ткани научной мысли»[503]. По сути, ученым предлагается череда неявных противопоставлений. Так, способ контакта с миром, основанный на «ясном и четком» рационалистическом мышлении, оказывается в приоритете перед тем способом, который проистекает из очарования «эмпиризма интимной длительности времени». Далее, «подлинный характер переживания времени» связывается с «напряжением мысли», возникающим «в момент рационализации познания», а подобному же напряжению, касающемуся познания интуитивного, по умолчанию отказывается в существовании (в этом познании «воля и разум фактически не участвуют»). Наконец, в первом из описываемых случаев говорится о «глубоком уровне нашего бытия», а во втором – лишь о «поверхностных, мимолетных <…> впечатлениях»[504].

Лично мне приведенные противопоставления совершенно не импонируют, и вовсе не потому, что я отношусь к поклонникам бергсоновской концепции. Во-первых, трудно не увидеть, что усилие усилию рознь. Собственно рациональное мышление, естественно, требует значительного усилия, но этот факт никоим образом не опровергает необходимости усилия при актуализации интуитивного метода: для всякого метода – свое, особенное усилие. Активное созерцание мира вокруг, вживание в каждое движение, пристальное всматривание, вслушивание, в попытке восприятия жизни «как она есть», – все это сопряжено с не меньшим напряжением и не меньшей интенсивностью работы мышления, чем контакт с миром на основе ratio.

Во-вторых, Башляр, кажется, приписывает интуиции совсем иную природу, нежели Бергсон: из башляровских построений следует, будто интуиция есть некое чувство, даже скорее «мимолетное» ощущение, скользящее по поверхности жизни, наподобие легкой ряби на озерной глади. Но ведь, исходя из бергсоновского учения, интуицию гораздо более справедливо уподобить, скажем так, концентрированной мыслительной энергии, проникающей в подводные глубины и пронизывающей насквозь всю толщу длительности (в бергсоновской концепции, в противоположность тому, что о ней говорит Башляр, истинная длительность обладает глубинным измерением, поскольку формируется сосуществующими и притом взаимопроникающими психическими процессами, переживаниями, воспоминаниями и т. п., «наслаивающимися» друг на друга в одновременности). Более того: коль скоро в своих основополагающих работах Бергсон неоднократно подчеркивает, что интуиция не является чувством, а выступает функцией мышления (интеллекта в широком смысле слова)[505], следовательно, разум и интуиция в равной мере относятся к мыслительной деятельности. Уже поэтому напряжение и волевое усилие, сопровождающие акт рационального познания, не могут аналогичным образом не сопрягаться и с актом познания интуитивного. Наконец, как мне кажется, Башляр совершает подмену понятий в своих рассуждениях: превознося сперва «быстроумие», говоря о «временной ткани научной мысли», он тут же соскальзывает, незаметно для самого себя, в зыбкую область бытия человеческой души, связывая научную мысль с «подлинным характером переживания времени человеческой душой»[506]. Но, так как идеалом Башляра служит ясность, не стоит, наверное, смешивать разговор о душе и имманентном ей существовании времени с разговором о деятельности ума.